Откуда-то он знал, что не будет никакого суда, что просто откроется дверь и солдатик, салага, которому выпала неудачная монетка, войдет в комнату. Уже основательно выпив для храбрости. Но от виски у солдатика будут только руки трястись… От виски и от страха.
«Хорошо бы увидеть солнце… Не хочется подыхать в темноте».
Почему-то это казалось Косте очень важным.
«Но во двор не выведут. Побоятся. Хотя… – Он снова осмотрел себя. – Чего тут бояться? Я уже ничего не могу… Только смотреть в глаза тем, кто все-таки решится меня убить. Только смотреть в глаза… Вот чего они так боятся. Этого страха. Который испытывают все палачи в мире. Их охватывает ужас при мысли о том, что эти глаза, этот взгляд они будут видеть каждую ночь! И всякий раз, закрывая веки, они будут вспоминать…»
Таманский напрягся, очень осторожно свесил ноги со скамьи, опираясь на ее край, встал, стараясь держать вес тела на здоровой ноге. После двух неудачных попыток ему это удалось. Держась за стены, он добрался до окошка, почему-то забранного решеткой.
«Зачем в школе решетки? Какая гнусность, давать детям знания за решеткой…»
Снаружи доносились обрывки разговора. Солдаты, стоящие на посту, переговаривались между собой.
Вдруг ему стало смешно.
«Их страх я чувствую даже через стены. Чего доброго, после моей смерти они снесут и эту убогую школу, чтобы выбросить из памяти все связанное со мной… Может быть, построят новую».
Внезапно сознание Кости поплыло. Он вдруг понял, что это совсем не он находится в деревенской школе в местечке Вальягранде. А кто-то другой. Кто? И где сам Таманский? Почему это страшное сновидение такое яркое, живое? Запахи, боль, страх свой, страх чужой… Все реальное, настоящее.
Кто же это? Кто стоит с простреленной ногой на холодном земляном полу и ждет, когда лейтенант Марио Терана войдет в двери и попросит сесть?
– Зачем? – ответит кто-то. – Ты можешь убить меня и так.
И посмотрит в глаза. Посмотрит в глаза так, что лейтенант развернется и выйдет. Но его товарищи втолкнут его назад.
– Целься точнее, – скажет этот кто-то, продолжая смотреть и смотреть ему в глаза.
Эти глаза… Они потом выколют их. В надежде забыть навсегда его взгляд.
– Целься точнее!
Марио Терана отвернется к двери, в ужасе понимая, что выход закрыт. Он почувствует себя в ловушке. Почувствует опасность, исходящую от этого раненого, грязного, истощенного человека. Страшную, огромную, почти смертельную опасность!
И только тогда найдет в себе силы развернуться и нажать на курок. Ударить очередью, от бедра.
– Моя смерть не будет означать, что победить невозможно. Революция не кончена. Она победит где-нибудь в другом месте! Передайте Фиделю…
Одна пуля все-таки попадет ему в сердце.
Много-много позже, в странное и смутное время, Таманский будет сидеть перед экраном телевизора и смотреть, как мальчики и девочки с задуренными головами, не имеющие внутри себя ни капли от этого человека, ни частички его духа, цельности, силы, будут напяливать майки с его изображениями. Ходить по улицам Москвы и орать нечто невразумительно-пафосное…
Таманский будет глотать импортные таблетки. И трогать толстую пластиковую папку с пожелтевшей бумагой, где будет храниться так и не изданная книга.
«Как же так вышло? – подумает Таманский. – Как? Кто эти дети?»
Это будет последняя мысль Константина Таманского.
Когда Костя в ужасе проснулся, около его кровати на жестком табурете сидел человек.
Было темно. Во рту будто кошки нагадили, голова разламывалась от дурного виски.
На какой-то момент Таманскому даже показалось, что в комнате пусто. Но нет. На табурете около него действительно сидел человек. На фоне светлого окна его силуэт был отлично виден.
– Кто вы?! – Костя вздрогнул.
Человек пошевелился. Поправил берет. Тускло сверкнула звездочка…
У Таманского похолодело внутри. Он сглотнул. Из ободранного горла вырвалось:
– Че…
Фигура на стуле кашлянула.
– Знаете… – Его голос Таманский представлял себе иначе. Казалось, у оратора, бойца, командира голос должен быть сорванным, громким, яростным. Но нет… Тихий, спокойный, но с особенной, твердой сталью внутри. – Все ведь было совсем не так…
– Эй, Тамански! Черт вас возьми, вставайте! Проклятый русский коммунист! – В дверь стучали с такой силой, что казалось, она слетит с петель. – Мы уже должны ехать, пока эти чертовы туземцы не заполонили все дороги!
Джобсу было нехорошо. У него болела голова и тряслись руки. Он уже успел, пока Таманский спал, хлопнуть похмельную рюмашку, но она по какой-то причине не действовала.
Когда Костя открыл дверь, американец всплеснул руками.
– Тамански! С вами нельзя пить! Вы совершенно не держите удар. Посмотрите на себя! Вам что, плохо?
– Нет, – прошептал Костя. – Просто я всю ночь работал…
57
Ехали молча. По контрасту со вчерашним днем, Джобс не возмущался особенностями аргентинских дорог, а терпеливо объезжал каждую встречную телегу или ослика. По обочинам сидели молчаливые люди. В основном мужчины. Изношенная одежда, высохшие, морщинистые лица.
– Кто это? – спросил Таманский.
– Индейцы, – хмуро отозвался Джобс.
– А чего расселись?
– Бездельники и голодранцы. – Билл отмахнулся. – Они так живут. Женщины вкалывают. На полях. А эти торчат вдоль дорог. Смотрят, где что плохо лежит.
– В городе я их не видел.
– Ну, еще бы. Их полиция гоняет. Вокруг маленьких городков их навалом. На селе уже нет. Там, чтобы выжить, надо работать. В маленьких городках проще.
Джобс снова замолчал, щурясь от яркого солнца.
А Таманский все пытался понять: что же это было ночью?
Что же это было?
Сон?
«Это не может быть реальностью. Значит, это сон. Правда, я никогда не слышал, чтобы люди во сне писали книги. Таблица элементов может присниться, понимаю. Музыка тоже… Но это все случаи, когда люди что-то видели, слышали, а уж потом, проснувшись, записывали… Но…»
Таманский покосился на свою сумку, где лежала исписанная тетрадь.
«Но чтобы во сне писали книги, я такого не припомню… Хотя есть вполне разумное объяснение – бред. Галлюцинации. Белочка. Хотя как я умудрился в состоянии белой горячки писать связные вполне вещи… Да и вообще, не столько выпили… Сумасшествие?»
Мысль о том, что он покатился с катушек, заставляла Костю нервничать. Он, конечно, не припоминал таких сумасшедших, которые могли бы написать две более или менее связные строчки, но чем черт не шутит…
«Хотя, может быть, все не так уж и страшно, – подумал Таманский. – Говорят же, что у Гофмана были видения. Оттого и сказки он писал такие».
Чувствовать себя Гофманом было приятно для самолюбия, но заканчивать жизнь конченым алкоголиком не было никакого желания.
– Что, плохо? – поинтересовался Джобс.
– Не понял…
– Я говорю, плохо вам, Тамански? – От американца несло луком и перегаром. Он отчаянно потел и непрестанно промакивал лоб большим платком с розовыми сердечками.
– С чего вы решили? – осторожно спросил Костя.
– Да вы какой-то тихий, вялый… Про лицо я вообще не говорю. В гроб краше кладут.
– Я всю ночь работал. Я уже говорил.
– Ой, бросьте заливать, Тамански, кто ж после половины бутылки виски работает?! – Джобс засмеялся. – Скажите честно, над унитазом стояли?!
И он снова засмеялся. Похмельный стаканчик наконец начал действовать, и американцу полегчало.
А Таманский снова погрузился в размышления.
Так они и ехали. Джобс вырулил на более или менее свободную дорогу. И гнал, насвистывая незамысловатую мелодию. Ветер обдувал лицо, и Таманскому стало наконец казаться, что прошлая ночь была только выдумкой. Кошмаром. Нет никакого сумасшествия. Есть просто… случайность. Дурное виски, которое гонят из какого-нибудь местного гнилого кактуса. И больше ничего.
Костю даже перестал раздражать Джобс, который доставал его с самого утра. Билл показался Таманскому простым американским парнем из тех, о ком пел, кажется, Бернес, в песне «Если бы парни всей земли…».
Через два дня они прибыли в деревню, на краю джунглей.
– Дальше только пешком, – сказал Джобс. – Это то самое место.
– Сколько надо будет идти?
– Дневной переход, – ответил американец, выпрыгивая из машины. – И мы на месте. Я думаю, вы переживете одну ночевку на свежем воздухе?
Таманский вытащил из багажника рюкзак и проворчал:
– Я еще вас поучу костер разводить…
Американец рассмеялся. Он вообще был весел и бодр. Складывалось впечатление, что Джобс пришел на пикник куда-то в парк, где ему ничего не угрожает.
– Кстати, как мы поступим с машиной? – спросил Костя.
– Кстати, как мы поступим с машиной? – спросил Костя.
– Ерунда. Я знаю тут одного индейца. Оставим под его опекой. Надежный человек.
– Индеец? – удивился Таманский. – После того, что вы мне понарассказывали…
– Нет-нет, это… – Джобс замялся, словно подыскивая слово, а потом обрадовался: – Это индеец из другого племени! Мы можем ему доверять. – Он показал пальцем на одну из хижин. – Идем во-о-он туда. Заночуем у него, а утром двинемся. Годится?
– Думаю, что да. – Таманский взвалил на плечи рюкзак, взял сумку. – Не хотите прихватить свои вещички?
Джобс махнул рукой. Костя хмыкнул и двинулся за ним.
Назвать это строение хижиной Таманский поторопился. Скорее всего жилище «надежного» индейца напоминало небольшой домик, выделявшийся на фоне остальных соломенно-деревянных строений.
Джобс постучал и вошел, не дожидаясь ответа.
Таманский сперва заглянул через порог. Воспитанный на Купере и Майн Риде, Костя ожидал увидеть шкуры, открытый очаг, мускулистого хозяина в шрамах, перьях и боевой раскраске, а также его верную скво, хлопочущую у костра.
Однако это был типичный деревенский домик. Чистенький, с большим камином, диваном и журнальным столиком. От местного колорита осталась только толстая медвежья шкура на полу и два томагавка над камином, которые при ближайшем рассмотрении оказались бутафорскими.
– Его сейчас нет дома, – сказал Джобс. – Бросайте ваше барахло, и давайте выпьем. Надеюсь, я могу уже принять на грудь пару сотен граммов? В конце концов, самую дурную часть пути мы уже прошли…
– Вы пейте, я не буду. – Таманский аккуратно разулся и прошел к камину. – Красивый дом.
– Ему положено, – глухо ответил американец, роясь в небольшом шкафчике. – Староста и все такое. Уважаемый человек. Местная деревенщина его почитает, потому что к нему приезжают Большие Белые Люди. – Он выудил бутылку из шкафа с красной этикеткой. – То есть мы с вами, Тамански. – Джобс достал еще и два стакана. – Точно не будете?
– Точно. У меня аллергия на местное пойло.
– Это импортное. Хотя… – Билл пригляделся. – Подделка наверняка. Впрочем, мне плевать. И не такое пил. Знаете, во Вьетнаме есть такая дрянь, настойка на какой-то древесной змее. Эта чертова гадюка там, свернута в бутылке. Так я и эту погань пил.
Костя обошел дом. Две спальни. Кухня с большой дровяной печью. Все чистенько, прибрано.
– У него есть женщина?
– Конечно! – ответил американец. – И не одна. Он же староста. Кстати, именно он помог мне с этими проклятыми наци. Эти ребята стали крепко мешать местным аборигенам. А властям наплевать. И на индейцев, и на все на свете. Дурная страна.
Таманский рассматривал черно-белые фотографии на стенах. Какие-то полуголые люди, смуглые и черноволосые. Кажется, чья-то свадьба. Огромный зверь с рогами, подвешенный на крюке, видимо охотничий трофей. Похороны.
Фотографий было много. От совсем уже пожелтевших до новеньких глянцевых.
– История племени… – прошептал Таманский.
– Что? – Джобс не расслышал.
– Я говорю, интересные фотографии! – повторил Костя громче. – Целая история…
– А! – Билл отмахнулся. – Этого барахла в любом ларьке вы найдете кучу. Небось перья и бубны…
Таманский промолчал.
Он еще долго стоял около этой стены, где сконцентрировалось время.
– Хау, белый брат! – громко сказал кто-то за его спиной.
Костя вздрогнул и обернулся.
58
Вождь, как называл его Джобс, оказался похож на героев Фенимора Купера так же, как его дом на классические индейские хижины. То есть вообще не похож.
Это был полненький веселый мужичок с коротким ежиком совершенно седых волос. С ним вместе пришла молодая женщина, лет двадцати, не более. Возраст Вождя Таманский определить не смог, а спрашивать постеснялся. Поначалу Костя подумал, что индианка – дочь хозяина дома, но после того как тот, не особенно смущаясь, залез к ней под подол, Таманский понял, что Вождь еще силен.
На самом деле Вождя звали Августо Бали, он был чистокровным индейцем и всю свою жизнь занимался тем, что оберегал свое племя от остального мира. В молодости Августо учился в белой школе и закончил университет. Насмотревшись на «цивилизацию», Вождь вернулся в джунгли и занялся тем, чему учился, – этнографией. Объектом его исследований стало родное племя, а также множество деревень, затерянных в этом зеленом кошмаре. Августо Бали собрал огромный материал, который, как оказалось, был интересен только ему самому, и пользовался вполне заслуженным авторитетом среди индейцев. Никто не знал более его об индейских верованиях, сказках, мифах, обычаях и традициях. Августо точно мог сказать, какой обряд соблюдается у того или иного племени, какие традиции безвозвратно ушли в прошлое, а какие свято чтутся. Также Вождь знал, как вызвать дождь и что нужно делать, если, например, у человека раздулся живот сверх меры, а газы такие вонючие, что птицы мрут на лету. Это роднило его с местными шаманами и колдунами, возводя авторитет на недосягаемую высоту.
Однако Августо не возгордился и не превратился из человека, охраняющего племя, в эдакого царька или мелкопоместного барона. Он всегда был открыт для гостей и для соплеменников. Дом его никогда не запирался. И не было в джунглях человека, который решился бы что-то у него украсть.
Августо оказался замечательным собутыльником. Вместе с Джобсом они едва не уболтали Таманского, но тот, памятуя свои ночные приключения, воздержался.
Судя по всему, Джобс и Вождь выпивали частенько. Они что-то обсуждали, вспоминали. Иногда подвыпивший Августо начинал балагурить и общаться в стиле дешевого вестерна. «Хау, белый человек!», «Бледное лицо не врет?», «Мои краснокожие братья…» – и так далее.
Таманский наблюдал за этой комедией со смешанным чувством: с одной стороны, Вождь был весел, по-хорошему буен, но с другой… Косте все время казалось, что эта радость напускная.
– А помнишь ту рыбалку?!
– О да! Я тогда вытащил во-о-от такую рыбу! – кричал Вождь, размахивая руками. – И тот белый спросил, где мне взять молоток?
– Точно! – Джобс закатился от хохота. – А я ему, слышь, быстрее посмотри в машине!
Тут засмеялся Вождь.
Таманскому стало скучно. Он отвернулся, снова разглядывая стену с фотокарточками, и совершенно упустил момент, когда хохот неожиданно стих.
Когда Костя обернулся, Вождь аккуратно опускал голову Джобса на подушку. Американец заснул мгновенно. Прямо там, где сидел, на диванчике.
Индеец бормотал что-то успокаивающее. Ему помогала девушка.
Таманский непонимающе посмотрел на стол. Бутылка была выпита не до конца. Джобс держал удар и посильнее. Неужели Вождь что-то подсыпал?
– Думаете, что я его отравил? – спросил индеец.
– Я?.. – Таманский закашлялся. – Нет… То есть… Билл так просто не сдается…
– Я ничего ему не подсыпал. И пил из одной с ним бутылки. – Вождь уложил американца. Тот уже начал похрапывать. – Просто ему нужно отдохнуть.
– Интересный способ… – пробормотал Таманский.
– А что нужно тебе? – спросил Августо.
– Мне?.. – Костя слегка смутился. – Ну, я тоже журналист. Я работаю над книгой. И…
Таманский запнулся и понял, что сказать больше ничего не может.
Вождь ждал.
– В общем… – Костя собрался с мыслями. – Джобс сказал, что в лесах… Тут где-то… Находятся наци… Плохие люди, которые… Черт!
Он понял, что неожиданно для себя начинает скатываться на стиль беседы просвещенного белого с краснокожим дикарем. «Плохие люди, которые хотят зла…»
«Эдак недолго и скальп потерять… Черт его знает, какие у них тут обычаи. Полоснут ножичком по кумполу. А Джобсу скажут, уехал в город. Если Джобс вообще проснется… Какого хрена я должен упрощать?»
– В общем, в этих местах есть лагерь неонацистов. Джобсу нужен напарник, с которым он сделает репортаж. Я его опубликую у себя в стране, а он у себя. Нужны еще фотоматериалы… Поэтому мы идем в джунгли, – неловко закончил Таманский.
Вождь слушал внимательно, не перебивая, а потом ответил:
– Я знаю, что нужно мистеру Джобсу. А что нужно тебе?
«Как об стенку горох, – подумал Костя. – Что мне нужно?»
– Ну, я собираюсь тоже сделать репортаж…
Вождь покачал головой.
– Разве это нужно тебе? – Индеец поцокал языком. – Нет. Это нужно Джобсу. Ему надо, чтобы ты сделал репортаж.
– Значит, мне нужно написать книгу.
– Ее будут читать?
– Я надеюсь.
– И это нужно тебе? Или это нужно издательству? Кому нужна книга, которую ты пишешь?
– Людям, – ответил Таманский и поморщился, таким пафосом оказалась наполнена его фраза.
– Людям… – Вождь кивнул. – Я тебе покажу…
Он поднялся и подошел к той самой стене, где висели фотографии.