Это лишало Проповедника секретаря, но вот перед ним стоял молодой человек, который был грамотен, знал три языка (огаденский диалект не в счет) и искал себе работу.
Десять неистовых лет Проповедник выживал благодаря своей осторожности, граничащей с паранойей. Почти все его соратники — фанатики из «Лашкар-и-Тайбы» и «Бригады 313», головорезы из «Хорасана» и «Клана Хаккани», боевики из «Йеменской группы» и активисты «Аль-Каиды на Аравийском полуострове» — все, решительно все у него на глазах выслеживались, загонялись в ловушки и засады, травились ядами, отстреливались и выжигались ракетами. Больше половины из них — в результате предательства.
От объективов камер Проповедник шарахался как от чумы, постоянно менял имя и место жительства, прятал лицо, маскировал глаза. И оставался в живых.
В своей персональной свите он терпел лишь тех, кому можно без задней мысли доверять. Четверо телохранителей-пакистанцев были верны ему до гроба, но, увы, безмозглы. Джамма был умен, но теперь он становился нужен для присмотра за двумя компьютерами в Кисмайо.
Вновь прибывший впечатление о себе оставлял благоприятное. Свою честность и правдивость он доказал. Если взять его к себе в услужение, то можно будет присматривать за ним и днем, и ночью. Связываться с внешним миром самому опасно. Нужен личный секретарь. То, что стоящий перед ним молодой человек — еврей и шпион, как-то даже не укладывалось в голове. Что ж, надо рискнуть.
— А ты пошел бы ко мне в секретари? — спросил он кротко. Глаза Джаммы забегали в смятении.
— Я… к вам? Для меня это была бы такая честь, что и не выразить словами. Но вы, шейх, наверное, шутите. Я — и вдруг к такому, как вы… Хотя служил бы я, иншалла, верой и правдой.
Распоряжения были даны. Джамме надлежало взять со двора один из пикапов и отправляться в Кисмайо, заведовать складом «Масала пиклз», а также компьютером, с которого передаются проповеди.
Опалу было велено занять комнату Джаммы и войти в курс дел. Спустя примерно час при выходе на внутренний двор он напялил красную бейсболку с логотипом Нью-Йорка, переданную ему якобы водителем почившего пикапа. На самом деле она принадлежала израильскому шкиперу с баркаса, но ему пришлось с ней расстаться ввиду поступления из Тель-Авива свежих указаний. Во дворе новый секретарь Проповедника покатил к сараю свой мотоциклет, чтобы укрыть его там от солнца. Где-то на полдороге он остановился и поглядел наверх. А затем, смачно чихнув, с медленным кивком двинулся дальше.
Фигурка с мотоциклетом оказалась замечена кружащим в небесной выси «глобал хоуком», а изображение передано в подземный бункер близ Тампы. Последовал предупредительный звонок, и картинка перекочевала в один из кабинетов американского посольства в Лондоне.
Ловец поглядел на стройную фигурку в арабском дишдаше и несуразной красной кепке, торчащей под небом далекой Марки вызывающим пятном.
— Молодец парнишка, — пробормотал он.
Агент Опал находился во вражеской крепости и только что подтвердил то, что было необходимо знать Ловцу.
Последний киллер не вывозил с улиц мусор, не раскладывал по полкам товар и не мантулил в гараже. По рождению он был сириец, имел неплохое образование с дипломом ортодонта, а работал в приличной стоматологической клинике в пригороде Фэйрфакса, штат Вирджиния. Звали этого стоматолога Тарик Хуссейн.
Десяток лет назад он прибыл из Алеппо не как беженец и не как студент, а как вполне легальный иммигрант, после всего положенного тестирования на въезде. Так и не было установлено, горел ли он ненавистью к Западу вообще и к Америке в частности уже изначально или же воспылал ею уже во время своего здесь проживания, но, судя по тем записям, которые изъяла нагрянувшая в его аккуратное пригородное бунгало полиция штата и агенты ФБР, заряд ее в нем пребывал нешуточный и горел неугасимо, как торфяник.
Судя по отметкам в паспорте, за десятилетие пребывания в Штатах он трижды отлучался к себе на Ближний Восток, а потому напрашивались резонные выводы, что вирусом ненависти и отвращения к своей новой родине он мог проникнуться именно во время этих отлучек. Частичный ответ на это дали его дневник и ноутбук, но ответ этот не был однозначным.
Соседи, сослуживцы и круг знакомых этого человека были кропотливо допрошены, но, похоже, он их всех водил на нос. За вежливым улыбчивым фасадом этого тихушника скрывался ярый салафит, спаявшийся с самым оголтелым и радикальным крылом джихадизма. В дневниковых записях Тарика Хуссейна презрение к образу жизни и неприятие общественных устоев США сочились буквально из каждой строки.
Как и другие салафиты, он не считал необходимым носить традиционные мусульманские одежды, отращивать бороду, молиться по пять раз на дню. Всегда чисто выбритый брюнет с аккуратной короткой стрижкой, жил он в стоящем особняком пригородном бунгало, однако поддерживал круг знакомств по работе и вообще. Со свойственным американцам дружелюбным переиначиванием имен из Тарика он для своих друзей постепенно превратился в Терри Хуссейна.
Сидя с этими друзьями где-нибудь в местном баре, свою трезвенность он объяснял желанием «держать себя в форме», и это принималось; более того, приветствовалось. Полное неприятие свинины и даже отказ сидеть за одним столом с теми, кто ее ест, он маскировал так, что этого даже никто не замечал.
Поскольку Терри был холост, некоторые из девушек делали попытку его закадрить, но отказы Терри были неизменно вежливы и тактичны. В соседний бар захаживал и кое-кто из геев, так что разок-другой в адрес Терри звучал провокационный вопрос, а не из их ли он числа? Ответ был «нет», а на вопрос «почему» он невозмутимо отвечал, что просто дожидается своей «суженой-ряженой».
Из его дневника открытым текстом явствовало, что геи, по его мнению, должны прилюдно забрасываться камнями, причем делать это надо по возможности неторопливо, чтобы они перед смертью как следует намучились. А спать рядом с какой-нибудь жирной белой, объевшейся свинины коровой-иноверкой, в его представлении, непередаваемо гадко и отвратительно.
Не сказать, чтобы ярость и ненависть в нем взрастили призывы именно Проповедника, но они их в какой-то мере канализировали. Ноутбук показал, что Тарик Хуссейн жадно внимал его проповедям два года, но так и не выдал себя вступлением в фан-базу, хотя и имел соблазн это сделать. В конечном итоге он все-таки решился внять его призывам: довести свой восторг и преклонение перед Аллахом и его пророком до совершенства через акт полного самопожертвования, чтобы затем окончательно слиться с ними в обители вечного блаженства.
Но в одиночку на тот свет он уходить не собирался, а думал прибрать туда за собой как можно больше американцев, приняв смерть шахида от рук их безбожной полиции. Правда, для этого ему требовалось какое-нибудь оружие.
Терри уже обзавелся водительскими правами штата Вирджиния — основным документом с фотографией, — но были они на имя Тарика Хуссейна. А учитывая крикотню в СМИ насчет череды убийств нынешней весной и летом, для покупки оружия это могло стать проблемой, а то и камнем преткновения.
При взгляде на себя в зеркало Тарик окончательно пришел к выводу, что при его смоляных волосах, темноглазости и смуглой коже он вполне мог сойти за выходца с Ближнего Востока. Да еще с такой фамилией — тут и к гадалке не ходи. Но один из сослуживцев — парень из лаборатории, примерно такой же по типажу — был тем не менее латиноамериканцем. И тогда Тарик Хуссейн вознамерился спроворить себе права на какое-нибудь латиносовское имя и начал шерстить на этот счет Интернет.
Простота и посильность этой задачи его, честно сказать, удивила. Для оформления прав ему не только не надо было являться очно, но и даже заполнять какие-то официальные бумаги. Он просто заявился в Интернете под именем некоего Мигуэля «Мики» Фернандеса из штата Нью-Мексико. Услуга, разумеется, была платная: семьдесят долларов на счет «Глобал интеллидженс Ай-Ди Кард Солюшнс», плюс пятьдесят пять за доставку через «Экспедит деливери». И всё: новое удостоверение пришло экспресс-почтой взамен якобы «утерянного» в Вирджинии.
Но основным предметом поиска для Тарика было подходящее оружие. Он проводил в сети долгие часы, пролистывая и так и сяк тысячи страниц со всевозможными видами и подвидами, моделями и модификациями всевозможнейших стволов. Какой ствол ему нужен и для каких целей, он примерно знал. Хотелось просто получить дельный совет, на чем именно остановить выбор.
Внимание он затормозил на «бушмастере», из которого был учинен расстрел в школе Сэнди Хук, но отказался от него из-за чересчур легковесных пулек калибра 5.6 мм. Надо было что-нибудь посолиднее, весомей, с большей проникающей способностью. И в конце концов Тарик Хуссейн остановил выбор на «Хеклер-Кох Джи-3» — разновидности штурмовой армейской А-4 со стандартными натовскими патронами 7.62 мм, которая наверняка прошивает лист жести, не взлохмачивая при этом краешков отверстия.
Интернет-поисковик проинформировал, что полный автомат по существующим законам заказывать чересчур хлопотно, а вот полуавтомат подойдет. Выстрел происходит при каждом нажатии курка — скорострельность, вполне сообразная задуманному.
Если легкость получения прав Тарика удивляла, то элементарность покупки полуавтоматической винтовки попросту озадачивала. За своим приобретением он поехал на выставку оружия в Манассас, что всего в часе езды и в пределах того же штата Вирджиния.
Тарик в легкой даже растерянности расхаживал среди стендов, предлагающих арсенал смертельного оружия, достаточный для организации как минимум нескольких военных кампаний. Так он и набрел на искомый «ХK Джи-3». По предъявлении водительских прав мясистый сиделец с радостью продал ему за нал «охотничий карабин». Оставалось лишь выйти с ним наружу и погрузить в багажник. И всё. Никто и бровью не повел.
Снабдиться боезапасом для двадцатипатронного магазина оказалось так же легко, только для этого надо было съездить в оружейный магазин на Черч-Фоллз. Тарик Хуссейн взял там сотню патронов, а также дополнительный магазин и специальную пристежку, скрепляющую два магазина и избавляющую от необходимости тратить время на перезарядку сорокапатронника. Обзаведясь всем необходимым, Тарик Хуссейн, успокоенный и довольный, поехал в свой домишко готовиться к смерти.
На третий день, когда жара стала спадать, прогуляться по своей новой добыче выбрался Али-Африт. С мостика «Мальмё» одномачтовую доу капитан Эклунд увидел тогда, когда та покрыла уже с половину расстояния между берегом и контейнеровозом. Под натянутым посередине суденышка тентом бинокль различал костюм мистера Абди, а рядом с ним — закутанную в белое фигуру. Ну и мода у них: все равно что покойник в саване с дыркой для лица.
Пиратскую смену Джимали сменила другая дюжина юношей, которые взялись практиковать популярное у сомалийцев занятие, бывалому шведскому моряку доселе незнакомое. С собой на борт новый караул притащил большущие пучки зеленых листьев — не корешки или побеги, а эдакие лиственные веники. Это был их кат, который сомалийцы безостановочно нажевывали. Стиг Эклунд обратил внимание, что к предзакатной поре многие из караульщиков были уже не вполне в адеквате: одни как сонные мухи, другие, наоборот, возбуждены, как драчливые павианы.
Стоящий рядом сомалиец, поведя глазами в ту же сторону, что и капитан, заметил доу и, мгновенно протрезвев, помчался вниз по лестнице на палубу, что-то тревожно крича своим товарищам, блаженствующим под навесом.
По спущенному трапу старый предводитель клана взобрался на палубу, выпрямился и огляделся. Капитан Эклунд в салюте приложил руку к фуражке (береженого бог бережет). Мистер Абди, на этот раз прибывший в качестве переводчика, давал по ходу своему господину пояснения.
Морщинистое лицо Аль-Африта, черное как уголь под белым головным убором, выказывало небывалую жестокость уже одной игрой желваков и линией рта. Гарет Эванс из Лондона хотел было упредить об этом шведского капитана, но не знал, кто в этот момент стоит рядом. Ничего не сказал и мистер Абди. Так что капитан даже толком не знал, чьим именно пленником является.
С семенящим, как на поводке, мистером Абди пиратский предводитель прошелся по мостику и по офицерской кают-компании. Затем Аль-Африт приказал, чтобы все иностранцы выстроились на палубе. Он медленно тронулся вдоль строя, игнорируя десятерых филиппинцев, но пристально разглядывая пятерых европейцев.
Взгляд предводителя задержался, в частности, на Уве Карлссоне, ладном девятнадцатилетнем курсанте в белых тропических брючках из марлевки. Через Абди он приказал, чтобы юноша снял фуражку. С задумчивой пристальностью Аль-Африт вглядывался в серо-голубые глаза, затем грубой черной ладонью с вожделеющей нежностью провел по светло-золотистым волосам юноши. Карлссон, побледнев, отвел голову назад. Сомалиец гневливо раздул ноздри, но руку убрал.
Уже на приближении к лестнице хранивший все время молчание Аль-Африт произнес на сомалийском длинную фразу. Четверо из его телохранителей тут же метнулись, схватили кадета и повалили на палубу.
Капитан Эклунд моментально выскочил из строя, чтобы выразить протест. Его за руку ухватил Абди.
— Ничего не делайте, — прошипел он, — все в порядке. Я позабочусь, чтобы все было нормально. Я знаю, что это за человек. Его лучше не гневить.
Курсанта меж тем уже подволакивали к трапу, где внизу в доу его уже ждали протянутые кверху руки.
— Капитан, что же вы стоите? — отчаянно выкрикнул Карлссон. — На помощь!
Капитан Эклунд, багровый от гнева, резко повернулся к Абди, сходящему с трапа последним.
— Вы несете ответственность за безопасность этого парня, — бросил он. — Это поведение иначе как варварским нельзя и назвать.
Абди с удрученно потускневшим лицом уже спускался вниз.
— Я поставлю это шейху на вид, — увещевательно сказал он.
— Я проинформирую Лондон, — сказал ему вслед капитан.
— Капитан Эклунд, этого я допустить не могу. Речь идет о судьбе наших с вами договоренностей. Поймите, все очень шатко. Позвольте вопросы улаживать мне.
Так он ушел. Всю дорогу обратно к берегу Абди просидел молча, проклиная сидящего рядом старого чертяку. Если он надеется, что, умыкнув этого юнгу, сможет выжать из Лондона лишние деньги за выкуп, то как бы, наоборот, не пришлось держать карман шире. Ну почему, почему эти остолопы дикари всегда все портят своим взбалмошным норовом, не давая возможности профессионально, цивилизованно вести переговоры? Ведь так хорошо, так предсказуемо все начиналось! Это одно; а теперь еще приходится переживать за того паренька. Ведь Аль-Африт, можно сказать, славится своим обращением с заключенными.
В тот вечер Ловец вышел на Ариэля, как всегда, безвылазно сидящего у себя на кентервилльском чердаке.
— Родж, помнишь тот фильмец, что я у тебя оставлял?
— Конечно, помню, полковник Джексон.
— Знаешь что: надо его нынче выставить на интернет-канале джихадистов. Том самом, где обычно красуется Проповедник.
Уже спустя час ролик вышел в эфир. Проповедник как ни в чем не бывало сидел на своем кресле, вещая напрямую в камеру, то есть обращаясь ко всей мусульманской умме. По прошествии часа ему уже внимала вся фан-база, а также миллионы тех, кто пока не перековался в экстремизм, но подумывал над этим. Плюс службы антитеррора всех стран.
Всех вышеперечисленных ждало несказанное удивление, а затем они стали вслушиваться с удвоенным вниманием. Знакомая, почти культовая фигура аскета лет под сорок на этот раз представала без обычного прикрытия нижней части лица. Взглядам нежданно открылась его смоляная борода и глаза странного янтарного оттенка.
Лишь одному из зрителей было известно, что на глазах у него контактные линзы, а исполнивший его роль Тони Суарес, беспечный обитатель сквота в Малибу-Бич, не различает на священных письменах Корана, что на черном заднике, ни единого символа.
Голос вещал, как всегда, мягко, без всякого акцента (британскому пародисту хватило всего двух часов прослушивания предыдущих проповедей, чтобы наложить голос, как говорится, тика в тику). А еще изображение было теперь цветным, а не монохромным. Но для истинно верующих это был безусловно Проповедник.
И он вещал:
«Друзья мои, правоверные братья и сестры в объятиях любящего Аллаха. Какое-то время я в ваших жизнях отсутствовал, но времени понапрасну не терял. Я много читал и все постигал нашу божественно прекрасную веру, наш ислам, и размышлял я о многом. И я изменился. О иншалла, воистину так.
Не знаю, сколь многие из вас наслышаны о мурааджаате, или о Переосмыслениях салафито-джихадистской ветви ислама. Именно над этими Переосмыслениями, братья мои, я и размышлял.
Прежде я беспрестанно взывал не просто предаться воле всемогущего Аллаха, да воссияет его имя, но и преисполниться ненависти к мыслящим не так, как мы. Однако Переосмысления учат нас, что это не так и что наш прекрасный, как восход солнца, ислам на самом деле — это не вера горькой ненависти и злобы даже на тех, кто, вероятно, наших воззрений не разделяет.
Самое известное из Переосмыслений зовется Очищенностью Воззрений. Те, кто поучал нас ненависти, пришли из Египта. Но оттуда же явилась и „Аль-Гамаа аль-Исламия“ — наши „Братья Мусульмане“, которые и привнесли те Переосмысления. И вот теперь я понимаю, что правы были именно они, а не те досужие учителя фанатизма и нетерпимости».
Рядом на посольском столе Ловца затрезвонил телефон. Из Вирджинии звонил Грэй Фокс.
— Я что-то не так слышу или произошло что-то, гм, весьма странное?
— Слушай дальше, — ответил Ловец и брякнул трубку.