– Тогда не согласитесь ли вы свернуть полотенце в плотный валик и положить его под дверь? – спросила Корделия. – Я не хотела бы, чтобы под нее подсунули записку.
Кларисса резко ответила:
– Что вы имеете в виду? Ничего не произошло с тех пор, как я приехала, ничего!
Корделия постаралась ее успокоить:
– Я просто хочу, чтобы так было и дальше. Если тот, кто посылал эти письма, приедет на остров, он может попытаться доставить вам очередной конверт. Я думаю, это маловероятно. Наверное, больше вы не получите ни одного письма. Но я не хочу рисковать.
– Ладно. Неплохая мысль, – грубо отрезала Кларисса. – Я закрою щель между дверью и полом.
Казалось, больше добавить было нечего. Когда Корделия вышла, Кларисса последовала за ней, плотно закрыла дверь и повернула ключ. Звяканье металла было совсем тихим, как слабый щелчок, но Корделия отчетливо его услышала. Кларисса заперлась у себя в комнате. Больше она ничего не сможет сделать до двух сорока пяти. Она взглянула на часы. Они показывали только двадцать минут второго.
Глава двадцать первая
Осталось продержаться только полтора часа, но Корделией овладела непонятная нервозность, так что каждая минута превращалась для нее в вечность. Ее раздражало, что она забыла захватить книгу, а доступ в комнату для нее закрыт. Она отправилась в библиотеку, надеясь провести там хотя бы час за старыми выпусками журнала «Странд», но библиотеку заняла Роума, она сидела у телефона с идеально ровной спиной и одарила Корделию таким недовольным взглядом, что та сразу поняла: она собирается позвонить или ждет звонка и предпочла бы остаться одна. Закрыв дверь, Корделия с завистью подумала о Саймоне, который сейчас, возможно, с удовольствием плещется в морских волнах, и сэре Джордже, который разгуливает по острову с биноклем. Она пожалела, что не может присоединиться к нему, и напомнила себе, что ее длинная юбка совершенно не подходит для пеших прогулок, а кроме того, ей не стоило покидать территорию замка.
Когда Корделия добралась до театра, свет уже зажгли, и зал в алых и золотых тонах с рядами пустых кресел как будто ждал зрителей в приглушенном зловещем, ностальгическом спокойствии. За сценой Толли проверяла гримерную ведущей актрисы, расставляла коробки с салфетками и подкладывала полотенца для рук. Корделия спросила, не нужна ли ей помощь, и, получив вежливый, но категоричный отказ, тут же вспомнила, что у нее есть дела поинтереснее. Во время своего визита на Кингли-стрит сэр Джордж упомянул о проверке сцены и кулис. Она не совсем поняла, что он имел в виду. Даже если аноним и припрятал письмо среди декораций или реквизита, Кларисса вряд ли стала бы открывать его и читать в разгар спектакля. Но сэр Джордж оказался прав. В качестве меры предосторожности действительно следовало провести проверку сцены и реквизита, и она была рада, что для нее нашлось занятие.
Но все было в порядке. Декорации для первой сцены – викторианский сад у замка – были просты: голубой задник, лавры и герани в каменных вазонах, исключительно сентиментальная статуя женщины с лютней и два богато украшенных кресла с подушками и подставками для ног. Сбоку от сцены стоял стол с реквизитом. Она изучила ассортимент викторианских ценностей Эмброуза, собранных для интерьерных сцен: вазы, картины, веера, стаканы и даже детская лошадка-качалка. Замшевая перчатка, набитая ватой, для сцены в тюрьме уже была подготовлена и действительно имела весьма неприглядный вид отрубленной руки. Музыкальная шкатулка тоже была здесь, как и отделанная серебром шкатулка для драгоценностей, предназначенная для второго акта. Корделия открыла ее, но ее внутренняя поверхность из розового дерева была пуста.
Больше заняться ей было нечем, а до пробуждения Клариссы оставался еще целый час. Чтобы убить время, она погуляла в розовом саду, но с западной стороны замка солнце светило не так ярко и было довольно прохладно. В конце концов она вернулась на террасу и села в углу нижней ступеньки лестницы, ведущей к пляжу. Это была маленькая ловушка для солнца, даже камни согревали ее бедра. Она закрыла глаза и подставила лицо полуденным лучам, наслаждаясь теплым воздухом, обдувавшим веки, запахом сосны и морских водорослей и нежным плеском волн, разбивавшихся о гальку.
Должно быть, она на какое-то время уснула, но ее разбудили, когда подали обед. Эмброуз и чета Мунтер явились, чтобы поприветствовать актеров. Эмброуз уже переоделся, облачившись в объемный шелковый плащ, который набросил поверх смокинга. Такой костюм делал его похожим на фокусника викторианского мюзик-холла. Актеры увлеченно болтали, некоторые мужчины уже переоделись. Спрыгнув со сцены, они исчезли в сводчатой галерее, ведущей к восточному газону и главному входу в замок. Корделия взглянула на часы. Было двадцать минут третьего – обед подали раньше. Она снова успокоилась, но закрывать глаза боялась. Через двадцать минут она прошла через стеклянные двери, чтобы позвать Клариссу.
Остановившись у двери спальни, Корделия взглянула на часы. Было два часа сорок две минуты. Кларисса попросила разбудить ее в два сорок пять, но едва ли несколько минут имели какое-то значение. Она постучала, сначала тихо, потом громче. Ответа не последовало. Возможно, Кларисса уже проснулась и ждала ее в спальне. Корделия толкнула дверь, и та, к ее удивлению, открылась. Опустив глаза, она заметила, что ключ остался в замке. Дверь поддалась легко – под ней не было никаких препятствий в виде полотенца. Значит, Кларисса уже встала.
Почему-то – Корделия не могла понять этого даже по прошествии некоторого времени – ее не посетило дурное предчувствие, она не испытала никакого волнения. Шагнув в темную комнату, она тихо произнесла:
– Мисс Лайл, мисс Лайл. Уже почти два сорок пять.
Тяжелые занавески из парчи на подкладке были задернуты, но солнечные лучи пробивались в тончайшую щель между ними. Даже такие плотные шторы не могли сдержать яркое дневное солнце, которое проникало в комнату и делало свет чуть розоватым. Кларисса, как призрак, лежала на алой постели, обе руки покоились вдоль тела ладонями вверх, волосы блестящими полосками разметались по подушке. Одеяло было сложено в ногах, и она лежала на спине, ничем не накрытая, светлый атласный халат задрался почти до колен. Подняв руки, чтобы раздвинуть шторы, Корделия подумала, что приглушенный свет дает странный эффект: в тени лицо Клариссы казалось почти таким же темным, как балдахин над кроватью, словно ее кожа впитала насыщенный алый цвет.
Когда вторая занавеска сдвинулась и комнату залило светом, она повернулась и впервые увидела то, что лежало на кровати. На долю секунды ее воображение вырвалось из-под контроля в поиске фантастических версий: Кларисса нанесла на лицо маску – темную липкую массу, которая впиталась даже в ватные подушечки на глазах; это висевший над ней балдахин отбрасывал яркий отблеск на ее лицо, – но потом нелепые фантазии испарились и ее рассудок смирился с жестокой реальностью: у Клариссы больше не было лица, маски тоже не было. Это месиво состояло из плоти Клариссы, крови Клариссы, которая продолжала сочиться, свертываясь и запекаясь, а также хрупкого включения раздробленных костей.
Корделия стояла у кровати, дрожа от ужаса. В комнате слышался какой-то шум, мерное постукивание стояло в ушах и заполняло всю ее грудную клетку. Она подумала: «Я должна кого-то позвать. Я должна сходить за помощью». Но никакая помощь уже не имела смысла. Кларисса была мертва. Корделия вдруг обнаружила, что совершенно не может двигаться – только смотреть. Зато она ясно видела все. Слишком ясно. Медленно отвернувшись от этого ужаса, она попыталась сосредоточить взгляд на прикроватной тумбочке. Серебряная шкатулка для драгоценностей исчезла, зато до сих пор стоял маленький круглый поднос с чайными принадлежностями. Корделия увидела мелкую чашку с нежным узором из роз, оставшийся на дне чай с двумя листиками, отпечаток губной помады. Рядом с подносом было кое-что еще: мраморная рука, залитая кровью, лежала на листе бумаги, который пухлые, перепачканные кровью пальцы будто пригвоздили к полированному дереву. Кровь пропитала бумагу, замазав уже знакомый череп с костями, но напечатанное послание осталось нетронутым и она без труда смогла его прочесть:
Другие грехи лишь говорят, убийство – кричит страшным криком;
Вода увлажняет землю,
А кровь бьет фонтаном и орошает небеса.
Вдруг на другом прикроватном столике зазвонил будильник, и она подпрыгнула от страха. В ее членах снова пульсировала жизнь. Она обежала кровать и попыталась выключить его, схватив трясущимися руками, так что часы ударились о полированное дерево. О Боже! О Боже! Неужели ничто не сможет его остановить? Потом ее пальцы нащупали рычажок. В комнате снова стало тихо, и в эхе этого ужасного звона Корделия снова слышала только биение собственного сердца. Она поймала себя на том, что смотрит на нечто лежащее на кровати и дрожит от страха, опасаясь, что звон разбудил Клариссу и она вдруг очнется, как марионетка, и уставится на нее кровавыми зияющими глазницами.
Немного успокоившись, Корделия решила, что нужно что-то делать. Она должна рассказать Эмброузу. Эмброуз позвонит в полицию. И ничего нельзя трогать, пока полиция не приедет. Она принялась внимательно осматривать комнату, подмечая маленькие детали: перепачканные макияжем ватные шарики на туалетном столике, открытую бутылочку с молочком для снятия макияжа, вышитые тапочки Клариссы, аккуратно поставленные на каминный коврик, косметичку на кресле у камина, копию сценария на полу у кровати.
Когда Корделия повернулась, дверь открылась и перед ней возник Эмброуз, а за ним – сэр Джордж с биноклем на шее. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом сэр Джордж протиснулся мимо Эмброуза и подошел к кровати. Без единого слова он стоял и смотрел на свою жену; спина его напряглась. Потом он повернулся. Его лицо приняло натянутое выражение, возбуждение испарилось, кожа почти позеленела. Потом он сглотнул и приложил руку к горлу, словно его вот-вот стошнит. Корделия инстинктивно шагнула к нему и воскликнула:
– Мне жаль! Мне так жаль!
Эти слова в их напрасной банальности ужаснули ее своей бессмысленностью, лишь только она произнесла их. А потом она увидела на его лице изумление, перемешанное со страхом, и подумала: «О Боже, он думает, что я признаюсь в преступлении! Он думает, это я ее убила».
– Вы наняли меня присматривать за ней. Я приехала сюда, чтобы следить за ее безопасностью. Я не должна была оставлять ее одну, – запричитала она и заметила, что страх в его глазах исчез.
– Вы не могли это предугадать, – спокойно, почти решительно произнес сэр Джордж. – Да и я не верил, что ей грозит реальная опасность, никто не верил. К тому же она не позволила бы вам остаться с ней. Ни вам, ни кому-либо еще. Не вините себя.
– Но я знала, что мраморное изваяние пропало! Я должна была ее предупредить.
– О чем? Такого вы точно не ожидали. – Он говорил резко, словно отдавал приказ. – Не вините себя, Корделия. – Впервые он назвал ее по имени.
Эмброуз, все еще стоявший у двери, спросил:
– Она мертва?
– Сами посмотрите.
Эмброуз подошел к кровати и посмотрел на тело. Его лицо залилось румянцем. Наблюдая за ним, Корделия подумала, что он скорее смущен, чем шокирован. Потом он отвернулся и произнес:
– Но это невероятно! Ужасно! Ужасно! – Вдруг он бросился к смежной двери и повернул ручку. Она оказалась не заперта. Они последовали за ним в комнату Корделии и прошли в ванную. Окно, выходящее на пожарную лестницу, было открыто, как и перед ее уходом.
– Он мог выбраться через окно и спуститься по пожарной лестнице, – предположил сэр Джордж. – Лучше обыскать остров. И замок, разумеется. Сколько человек в нашем распоряжении, включая актеров, занятых в спектакле?
Эмброуз быстро прикинул все в уме.
– Около двадцати пяти актеров. Нас шестеро, включая Олдфилда. Не знаю, будет ли какой-то прок от Уиттингема.
– Этого достаточно, чтобы разделиться на четыре поисковых отряда: один – чтобы обыскать замок, еще три – прочесать остров. Следует выработать какую-то систему. Нужно сейчас же позвонить в полицию. А я организую людей.
Корделия представила себе, какой беспорядок устроит толпа из тридцати человек, рыщущих по дому и острову, и сказала:
– Мы ни к чему не должны прикасаться. Обе комнаты следует запереть. Зря вы трогали дверную ручку. И, уж конечно, не стоит сюда никого пускать. Что касается поисков, не лучше ли подождать полицию?
Эмброуз замялся, а сэр Джордж заявил:
– Я не готов ждать. Это невозможно. Это невозможно, Горриндж! – В его голосе слышалась ярость, во взгляде горело безумие.
Эмброуз попытался его успокоить.
– Разумеется, нет.
– Где Олдфилд? – спросил сэр Джордж.
– В своем доме, надо полагать. Рядом с конюшней.
– Я попрошу его разобраться наконец с обедом и начать патрулировать Ла-Манш отсюда до Спимута. Таким образом мы предупредим любой побег. А потом я присоединюсь к вам в театре. Лучше предупредить людей, что потребуется их помощь. – С этими словами он ушел.
– Лучше пусть хоть чем-то займется, – сказал Эмброуз. – К тому же не думаю, что они могут как-то навредить.
Корделия недоумевала, что сделает Олдфилд, если заметит лодку, которая готовится отплыть от острова. Возьмет ее на абордаж и в одиночку нападет на убийцу? Неужели Эмброуз или сэр Джордж всерьез рассчитывают найти злоумышленника на Корси? Разумеется, значение окровавленной руки не могло от них ускользнуть.
Они вместе проверили дверь комнаты Корделии, выходящую в коридор. Она была заперта изнутри, и ключ до сих пор торчал в замке. Значит, убийца не мог сбежать этим путем. Потом они закрыли смежную дверь, заперли комнату Клариссы, и Эмброуз положил ключ в карман.
– А дубликаты есть? – спросила Корделия.
– Нет, ни одного. Ключи от свободной спальни были потеряны, когда я получил замок в наследство, и я так и не сделал новые. В любом случае это было бы нелегко. Замки достаточно сложные, это ключи-оригиналы.
Отвернувшись от двери, они услышали шаги, и из-за угла галереи показалась Толли. Поприветствовав их легким кивком, она направилась к двери Клариссы и постучала. Сердце Корделии заколотилось в груди. Она бросила взгляд на Эмброуза, но тот словно лишился дара речи. Толли постучала еще раз, на этот раз громче, потом повернулась к Корделии.
– Я думала, вы должны были разбудить ее в два сорок пять. Ей следовало поручить это мне.
– Вам нельзя заходить. Она мертва. Убита, – произнесла Корделия одними губами, распухшими и высохшими настолько, что они, казалось, вот-вот растрескаются.
Толли повернулась и снова постучала.
– Она опоздает. Мне нужно войти. Она не может обойтись без меня перед спектаклем.
Эмброуз шагнул вперед. На мгновение Корделия подумала, что он положит руку на плечо Толли, но его рука безвольно повисла.
– Не будет никакого спектакля. Мисс Лайл мертва. Ее убили, – сказал он неестественно грубым голосом. – Я как раз собираюсь звонить в полицию. До их приезда никто не должен входить в комнату.
На этот раз она поняла, повернулась и посмотрела ему в глаза. На ее лице не отразилось никаких эмоций, но она так побледнела, что Корделии показалось, будто она вот-вот упадет в обморок. Она схватила ее за руку, но, почувствовав, что Толли содрогнулась в приступе отторжения, почти отвращения (в этом сомневаться не приходилось), словно ее ударили по лицу, быстро отпустила ее.
– А мальчик… мальчик знает? – спросила Толли.
– Саймон? Пока нет. Никто не знает, кроме сэра Джорджа. Мы только что обнаружили тело. – В его голосе слышалось раздражение и нетерпение, как у слуги, который явно перетрудился.
Корделия не удивилась бы, если бы он заявил, что не может за всем уследить. Толли буравила его взглядом.
– Будьте с ним поласковее, сэр, когда сообщите новость. Для него это будет большим ударом, – произнесла она.
– Это удар для всех нас, – отрезал Эмброуз.
– Для одного из нас определенно нет, сэр. – Она повернулась и покинула их, не сказав больше ни слова.
– Удивительная женщина! Я никогда не понимал ее. Думаю, что Кларисса тоже. И откуда эта внезапная забота о Саймоне? Она никогда особенно не интересовалась жизнью юноши. Что ж, лучше нам позвонить в полицию.
Они спустились по лестнице и прошли через холл. Здесь уже шли приготовления к ужину, который предполагалось устроить в форме шведского стола. Узкий длинный стол накрыли скатертью и с одного конца уставили рядами бокалов. Дверь в обеденный зал была открыта, и Корделия заметила, как Мунтер отодвигает стулья от стола и расставляет их в одну линию, предположительно для того, чтобы перенести в холл.
– Прервитесь на минутку, пожалуйста, – обратился к нему Эмброуз. Потом, повернувшись к Корделии, продолжил: – Я сообщил Мунтеру. Он отправится к пристани и проследит, чтобы корабли не швартовались.
Когда они вместе шли в его кабинет, Эмброуз сказал:
– Если бы Коттрингем был здесь, он, вероятно, настоял бы на том, чтобы поговорить с главным констеблем лично. Но я полагаю, следует обратиться в полицию Спимута. Куда я должен обратиться – в Управление уголовных расследований?
– Я бы просто позвонила в полицейское управление Спимута и предоставила все им. Они знакомы с процедурой.
Она набрала номер и подождала, пока снимут трубку, потом передала ее ему. Эмброуз излагал факты сжато и без эмоций, упомянув, что шкатулка с драгоценностями леди Ральстон пропала. Корделию удивило, что он обратил внимание на ее исчезновение: ни слова об этом не было сказано, когда они находились в спальне. На другом конце провода попросили подождать, потом в трубке раздался треск и какой-то голос. Она услышала, как Эмброуз произнес:
– Да, мы уже это сделали, – и добавил: – Я собираюсь заняться этим, как только повешу трубку. – Едва положив трубку, он сказал: – Все как вы и говорили. Велели запереть комнаты, ничего не трогать, собрать людей в одном месте и никого не пускать на остров. Они пришлют к нам главного инспектора Грогана.