Полушубок кавалерист-девица все-таки сняла, на спинку стула бросив. Последние сутки вымотали до желтых пятен перед глазами. Как отпустили со службы, домой помчалась, червонец на лихача не пожалев. Думала, отдохнет, чаю с вареньем выпьет, с Наташей в шашки сыграет…
Если не школа, то что? Мальчишки обидели? Это вряд ли, с самыми наглыми одноклассниками девочка разобралась сразу без всякой посторонней помощи, а с остальными прекрасно ладила. И с учителями не ссорилась, даже директор ее хвалил.
После шашек, немного отдохнув, Зотова хотела обсудить с Натальей один и вправду серьезный вопрос. «Меньшевик», когда они уже к Главной Крепости подъезжали, посоветовал не шутить с социальной службой. У дочки генерала Деникина отец имеется, а вот гражданка Четвертак — круглая сирота. Значит, заберут — и в детский дом отправят, причем строго по закону.
Ольга даже огрызаться не стала. Так оно и есть. То, что до сих пор девочку не забрали, уже чудо. И удочерить Наташку нельзя, тот же закон не позволяет. «Меньшевик», блеснув стеклышками, снисходительно посоветовал перечитать Семейный Кодекс РСФСР 1918 года. Есть там раздел о патронате…
В общем, поговорить было о чем, но теперь все планы требовалось менять. Ольга пододвинула стул, присела рядом:
— А кто мне говорил, что плакать не надо, а? Ну-ка, перестань!
Наталья, всхлипнув, оторвала от рук зареванную пунцовую мордашку:
— Это вам не надо, тетя Оля. Вы большая и сильная, у вас пистолет есть. А я только плакать могу.
Искривила рот, взглянула безнадежно сквозь слезы.
— Они Владимира Ивановича убивают. Убивают его, понимаете?
Ольга, решив, то ослышалась, хотела переспросить, но внезапно поняла. Владимир Иванович… Владимир Иванович Берг, бывший хозяин Сеньгаозера.
— Так… Я сейчас разденусь, а ты водопровод свой закрути и рассказывать приготовься.
Кавалерист-девица пристроила полушубок на вешалке и принялась стягивать тяжелые австрийские ботинки. Менее всего ей хотелось беседовать о Берге. В то, что «убивают» она сразу не поверила. Убивали бы — уже убили, дело простое и нехитрое. А с остальным пусть разбирается сам. Небось, влип во что-то, а девка по доброте и малолетству жалеть этого Франкенштейна принялась. Убивают? А нечего детей уродовать!
— Ну, рассказывай, чего стряслось?
Наташка уже успела умыться и теперь терла кулачками покрасневшие глаза. Всхлипнула, промокнула нос платком.
— Арестовали его, тетя Оля. В ЧК он сейчас на этой… Лубянке. Бьют там его каждый день. И пить не дают…
Бывший замкомэск еле удержалась, чтобы не хмыкнуть. Ужасы «вэ-чэ-ка», как же, слыхивали!
— И какая добрая душа тебе сообщила? Ерунда все это. Я сама целый месяц во Внутренней тюрьме проскучала. Ничего там хорошего нет, но без приговора никого не убивают. А бьют… Знаешь, я бы этому Бергу лично половину зубов выбила. Он же тебя резать хотел, забыла?
Девочка мотнула головой:
— Владимир Иванович меня спас. И других спас, мы бы без него все давно мертвые были. И никто мне про него не рассказывал, я с ним сама говорила.
— Ага, — Зотова напряглась. — По телефону? В нашей квартире телефона нет, значит, в соседнюю звонили? Или прямо в школу? Стой, так у вас же занятий в эти дни не было!..
— Не было занятий, — подтвердила Наташа. — Отменили по случаю смерти вождя Красной армии товарища Троцкого. И по телефону мне никто не звонил. Мы с Владимиром Иванович так разговаривали. Он позвал, я услышала, ответила…
— Он позвал, ты ответила, — ровным голосом констатировала бывший замкомэск. — Поняла, так точно.
Присела к столу, уперлась локтями в скатерть, в темное окно поглядела.
— Тетя Оль! Тетя Оля! — девочка пододвинулась поближе. — Вам плохо?
Кавалерист-девица вздохнула:
— Устала немного. Кстати, я мыло купила, очень хорошее, с березовой чагой. Помнишь, какие у вас там, в Сеньгаозере, березы? Квадрифолические! Сегодня попозже воду нагреем и будем тебе шею мылить…
— Вы не верите мне?
— Почему? Очень даже верю, — Зотова грустно улыбнулась. — Детекторный радиоприемник с шеей немытой и с тройкой по русскому языку. Но это еще ничего, была бы ты, к примеру, с прицелом артиллерийским вместо левого глаза…
Допела, откинулась на спинку стула, глаза прикрыла.
— Ладно, Наташка, давай по порядку. Только подробно, чтобы я понять могла.
Подробно не получилась. Наташа знала лишь то, что рассказывал им Берг, но многое успела позабыть. К тому же Владимир Иванович, как ни старался, был вынужден говорить очень длинными и трудными словами. Он их, конечно, объяснял, но все равно выходило слишком сложно.
Все началось весной 1920-го, когда несколько воспитанников Сеньгаозера внезапно заболели. Врачи разводили руками, но ничем помочь не могли. Болезнь была странной: приступы головной боли перемежались с временной глухотой, сильно и неровно бился пульс, мускулы сводила судорога. Потом наступало облегчение, на день-два, редко на неделю, гл затем все повторялось по новой, только в еще более тяжелой форме. Так воспитанники Берга познакомились с одной из «солнечных болезней».
Впервые с подобными хворями столкнулись в далекой Индии. Доктор Нен-Сагор, придумавший «солнечное воспитание», описал случаи внезапного заболевания, возникавшего у его питомцев без всяких видимых причин. Первых больных спасти не удалось, но затем доктор сумел найти лечение. Солнечные лучи, питавшие его пациентов, пропускались через особый цветной фильтр. Приступы становились реже, а потом и вовсе исчезали. Обычно болезнь проходила бесследно, но в некоторых, очень редких случаях выздоровевшие приобретали новые свойства. Какие именно, индийский врач не уточнял. К счастью, к статье прилагалось подробное описание фильтра. Владимир Иванович съездил в Столицу, привез стекло и мастеров, и вскоре больным стало заметно лучше. А еще через полгода заболела Наташа. Фильтр она хорошо запомнила, цветов было несколько, но все холодные — голубой, зеленый, и еще какие-то, вроде как они же, но перемешанные друг с другом.
Слышать на расстоянии девочка научилась не сразу. Вначале различала отдельные слова, обрывки чужих фраз, а чаще — просто шум, словно от работающего мотора. Испугавшись, она побежала к Владимиру Ивановичу. Тот не удивился, ее случай был уже не первый. Берг прописал лечение, тоже солнечное, но уже без фильтра, зато с особым графиком «питания». Чужие голоса стихли, Наташа успокоилась, и тогда доктор предложил девочке научиться разговаривать с теми, кто находится далеко, без всякого телефона. Это оказалось не слишком сложно, но долго. К чужому голосу следовало привыкнуть, а потом искать его в долетающем из неведомой дали шуме.
— Мы с Владимиром Ивановичем даже песни вместе пели, — вздохнула Наташа. — Чтобы голос хорошо запомнить и сразу узнавать. Еще я какие то слова с бумажки читала, не наши, не русские. И Владимир Иванович читал… Я бы и вас, тетя Оля, научила, если бы умела. Владимир Иванович обещал, что объяснит, но не успел, уехал… А вчера я его услыхала. Он не меня звал, а всех, кто его слышать умеет. Я отозвалась…
— Где живешь, сказала? — резко перебила Зотова.
Девочка взглянула укоризненно.
— Тетя Оля, я маленькая, а не глупая. Да он и не спрашивал, он про себя рассказывал, помощи просил. Какой-то начальник у вас есть, ему надо письмо написать…
— Ага, прямо сейчас — и сразу, — бывший замкомэск недобро усмехнулась. — Это, Наташка, «тюрпочта» называется. Враги трудового народа связь с волей ищут. А на бумажке пишут или по радио вашему, это без разницы. Забудь! Если хочешь, я заявление напишу, чтобы к нему прокурорскую проверку прислали. Пусть он им и жалуется. Ко мне дважды приходили, про баню спрашивали и про крыс. Если бьют, пусть сам заявление пишет, не маленький. Хорош твой Берг! Ребенка в свои дела впутывает. Сам нагрешил, пусть сам и отвечает.
Наташа задумалась, наморщила нос:
— Дубль… Дубль-дирекция, да правильно. Его, тетя Оля, потому бьют, чтобы он над этой дирекцией работал. Это что-то плохое, очень плохое. Владимир Иванович не хочет. Мы — солнечные, мы не такие, как все, нам и кузнечиками стать можно. А его хотят заставить обычным людям чего-то пришивать.
— Кузнечиками! — Ольга хмыкнула. — Добрая же ты стала! Ладно, попытаюсь что-нибудь узнать. А ты с Бергом больше не разговаривай, считай, что не слышишь ничего… Ох, Наташка, Наташка!.. А чего ты еще умеешь? Говори сразу, а то с твоими сюрпризами кондрашка хватить может.
— Кузнечиками! — Ольга хмыкнула. — Добрая же ты стала! Ладно, попытаюсь что-нибудь узнать. А ты с Бергом больше не разговаривай, считай, что не слышишь ничего… Ох, Наташка, Наташка!.. А чего ты еще умеешь? Говори сразу, а то с твоими сюрпризами кондрашка хватить может.
Девочка встала, отставила стул и медленно поднялась над полом. Зотова поглядела вверх, кивнула.
— Уже знаю. Хотя, конечно, молодец, не спорю. А еще?
Наташа улыбнулась.
Исчезла.
— Эй! Ты где? — бывший замкомэск, вскочив, быстро оглядела комнату. — Наташка, это не смешно, ты куда делась?
Ответа не было. Зотова присела на стул, безнадежно махнула рукой.
— Я здесь, тетя Оля.
Наташа сидела за столом. Кавалерист-девица потянулась вперед, осторожно погладила девочку по голове.
— В следующий раз все-таки предупреждай, чего задумала. Невидимой становишься, да? Мне бы такое на фронте, враз бы «Боевое Красное Знамя» получила!
— Невидимой? — Наталья Четвертак задумалась. — Это значит, вы смотрите, а меня не замечаете? Нет, тетя Оля, не так. Меня в комнате не было, я вроде как в сторонку отошла. Там темно и воздуха мало, но немножко переждать можно.
Переспрашивать Ольга не решилась.
4
Неприятности начались с ключей. Зотовой их выдавать отказались, сославшись на распоряжение за каким-то длинным номером, поступившее прошлым вечером. Бывший замкомэск попыталась объяснить, что ключи эти от комнаты, где работает группа писем Технического сектора, но ничего не помогло. Девушка, пожав плечами, направилась на рабочее место, где ее встретили запертая дверь и большие сургучные печати на суровом шнуре. Ольга на всякий случай оглянулась, ожидая ражих молодцев с арестным ордером, но не обнаружив таковых, достала папиросы и побрела в курилку.
Несмотря на начало рабочего дня, народу там оказалось немало, в том числе и трое из ее группы. Комсомольцы вежливо поздоровались, но сообщить путем ничего не смогли, помянув все те же печати и запертые двери. Как выяснилось, закрыт был весь сектор. Зотова, не поверив, поспешила к товарищу Рудзутаку. Секретаря в приемной не оказалась, дверь же кабинета была не только опечатана, но и заклеена крест-накрест полосками бумаги с чьей-то замысловатой подписью.
Ольга вернулась в курилку, надеясь застать там комсомольцев и с помощью попытаться собрать группу, но те уже исчезли. Зато появилось подкрепление — шумные парни из Орграспреда, самого могущественного отдела ЦК, бывшей вотчины Генсека Сталина. Печати, как выяснилось, появились и там, причем было объявлено, что прежний заведующий снят, а нового должны назначить с часу на час. Но даже не это поразило видавших виды сотрудников. Смену власти они давно ожидали, понимая, что после отставки Сталина Орграспред ожидает серьезная чистка. Была еще одна новость, свежайшая, только что просочившаяся из-за плотно закрытых дверей, за которыми заседало Политбюро. Все последние дни в Главной Крепости только и разговоров было о преемнике Льва Революции. Революционный Военный Совет да еще наркомат — этакое наследство не всяким плечам впору. Назывались разные имена, но не угадал никто.
— Простите! — растерялась Зотова, краем уха услыхав фамилию. — Вы сказали…
Ответом были довольные усмешки. Ольге с удовольствием повторили. Да, новым Предреввоенсовета и наркомом назначен товарищ Сталин. Парни, явные сторонники бывшего Генсека, видели в этом проявление высшей справедливости. В конце концов, кто такой Генеральный секретарь? Начальник партийной канцелярии, бумажка налево, бумажка направо. Власть, конечно, но разве можно сравнить ее с должностью покойного Льва? Рабоче-крестьянская Красная армия — главная сила диктатуры пролетариата, ее стальной ударный кулак. Вот теперь товарищ Коба им всем покажет!
Бывший замкомэск спорить не стала. Начальству виднее, ее дело простое — приказы выполнять. Но все же вспомнилось. В далеком 1919-м красный кавалерист Зотова, недавно получившая кандидатскую карточку РКП(б), присутствовала на собрании, где выступал делегат, вернувшийся с Х съезда партии. Доклад проходил бурно», выступающего то и дело прерывали. На съезде решался вопрос с «военспецами. Осуждение «военной оппозиции», ратовавшей за восстановление выборности командного состава, пришлось по душе далеко не всем. В пылу полемики докладчик помянул речь Вождя на заседании военной секции. Предсовнаркома, осуждая зарвавшихся оппозиционеров, привел в качестве примера Сталина, руководившего обороной Царицына. «По 60 тысяч мы отдавать не можем», резюмировал он, помянув огромные потери красных войск.
Про эти погибшие тысячи красный командир Зотова не забыла, потому и не спешила радоваться решению Политбюро. Впрочем, не она одна. Некто, явно постарше остальных, при бородке и золотых очках, снисходительно пояснил излишне разгорячившимся парням, что новому Предреввоенсовета придется туго. Весь военный аппарат — это люди покойного Троцкого, с которым Сталин был на ножах. Для того и назначили товарища Кобу — чтобы шею сломал. Если даже и справится, толку все равно будет мало. От прежней армии огрызок остался, да и тот сократить намерены. А все, что еще есть боеспособного, из состава РККА постепенно выводят. Вот, скажем, Части Стратегического резерва. Стоило Троцкому захворать, их тут же переподчинили.
Зотова вспомнила бойцов Фраучи (серые шинели, черные петлицы, штык-ножи от японских «Арисак») и невольно задумалась. Переподчинили? Интересно, кому?
Впрочем, хватало и куда более насущных вопросов. Докладную о том, что случилось на Центральном рынке, Ольга написала еще вчера, но так и отдала по назначению. Помощника товарища Каменева не оказалось на месте, да и можно ли верить гражданину с интернациональной фамилией? На шпиона этот тип не тянет, зато на бестолкового чинушу, по глупости или разгильдяйству чуть не подставившего ее под пули — вполне. Он-то отвертится, недаром на таком посту штаны протирает. А кого виноватым назначат, дабы наказать для примера? Догадаться не так и трудно.
Пойти к товарищу Каменеву? Могут сразу не пустить, а тот же деятель первым доложит. К Киму Петровичу? Нельзя, не по его ведомству, помощник не зря с Ольги подписку брал. Почему-то вспомнился товарищ Москвин. Этот бы точно что-то толковое присоветовал! Но обращаться к бывшему чекисту Пантёлкину слишком опасно, не будь даже подписки о неразглашении.
Ольга прошла коридором, затем спустилась этажом ниже, где был кабинет товарища Кима, заглянула в приемную, с секретарем поздоровалась. И вновь коридоров пошла. Вот и лестница. Обратно, что ли, к сургучным печатям?
— Ольга Вячеславовна! Вас, кажется, поздравить можно?
Поздравить?! Зотова растеряно обернулась.
— Или еще не знаете? Тогда мне повезло, первым сообщу.
Валериан Владимирович Куйбышев, Недреманное Око партии, улыбнулся, протянул огромную ладонь:
— С новым назначением!
Кавалерист-девица, ничего не понимая, пожала руку, но благодарить не спешила.
— Знаете, товарищ Куйбышев, была бы верующей, сказала бы, что вас бог послал.
— Впечатлен! — густые темные брови взметнулись вверх. — Никогда не был о себе плохого мнения, но услышать подобное от молодого, перспективного, а главное очень симпатичного партийного работника… Погодите, да что случилось-то?
Ольга ответила не сразу. Слова подбирались с трудом, ускользали, теряли смысл.
— Если член партии попал в затруднительное положение… Если… По начальству обратится нельзя, и к товарищу Киму нельзя. Может, вы подскажете?
С лица Куйбышева исчезла улыбка. Потемнел взгляд.
— Товарищ Зотова! Удивлен и даже возмущен неверием в возможности Центральной Контрольной комиссии. Говорят, британский парламент может решить что угодно, кроме превращения мужчины в женщину. В отличие от буржуазного парламента, ЦКК может абсолютно все.
— В женщину никого превращать не надо, — вздохнула бывший замкомэск. — А вы знаете, Валериан Владимирович, что такое «трест»?
5
— …Удачи вам, товарищи! — Леонид широко улыбнулся. — Удачи и всяческий успехов!
Махнул рукой, точно на перроне прощаясь, взял со стола папку.
— Товарищ Москвин! — донеслось из угла. — А как же вы? Кто будет группой руководить?
Бывший старший оперуполномоченный взглянул недоуменно:
— Все вопросы, товарищи, в Сенатский корпус. Третий этаж, кабинет секретаря ЦК Льва Борисовича Каменева. Волнуетесь, что без начальства остались? Не беспокойтесь, пришлют.
Повернулся, шагнул к двери. За спиною — негромкий гул. Не ожидали! С утра прошел слух, будто товарищ Рудзутак от должности освобожден, а Техсектор распущен, к полудню из Сенатского корпуса сообщили, что вопрос еще решается, но любом случае на службе останется хорошо если половина сотрудников. Ко всему еще — сургучные печати на дверях, словно после визита ОГПУ. А если вспомнить, что подобное творится во всем Центральном Комитете, то поневоле задумаешься. В Главную Крепость по крайней мере пускают, а в здании ЦК на Воздвиженке караул стоит при карабинах и штык-ножах.