Когда Зубов возвысился, он перетащил в Петербург всю родню, в том числе и любимую сестру. В петербургском свете сумели оценить ее замечательную красоту, главным достоинством которой были не столько безупречные черты (встречались обладательницы классической внешности, при виде которых мужчины начинали откровенно зевать!), но прежде всего – внутренний огонь, горевший в каждом взгляде Ольги, сквозивший в каждом ее движении. Целый рой поклонников окружил новое светило прелести.
Всеобщее поклонение, новый, разгульный образ жизни разбудили в Ольге дремавшие дотоле страсти, не удовлетворенные неудачным супружеством. Обожателей у Ольги было много, в их числе оказался и великий князь Павел. Правда, его очень строго приструнила императрица, принудив оставить Ольгу Александровну в покое. Мало кто знал, что сделала это Екатерина по просьбе Платона Зубова (которого умолила о помощи сестра, считавшая, что в мужчине главное – не титул, а внешность и темперамент).
Словом, любовницы и предметы обожания Павла всегда были хороши собой и очаровательны. Ну не может, не может быть, чтобы мартышка Нелидова… Она старая дева! Ей уже за тридцать!
Или она все-таки уже больше не дева?
Вот именно.
При дворе находились, конечно, наивные или, напротив, циничные люди, которые бились об заклад, что великий князь со своей страшненькой фавориткой не спит, а исключительно обсуждает высокие материи. Сам Павел из кожи вон лез, чтобы мнение у окружающих складывалось именно такое. Ведь с идеалом предполагаются только идеальные, возвышенные отношения, но никак не физически низменные. Екатерина Ивановна и Павел ночью делили ложе, а днем усиленно создавали ощущение полного платонизма. Павел даже патетически писал матери:
«Относительно этой связи клянусь тем судилищем, перед которым мы все должны явиться… Клянусь еще раз всем, что есть священного. Клянусь торжественно и свидетельствую, что нас соединяла дружба священная и нежная, но невинная и чистая. Свидетель тому Бог».
Ну какой мужчина станет утверждать противоположное в письме к матери и таким образом позорить себя, любовницу и жену? Разумеется, Павел должен был криком кричать о невиновности своей и невинности своей подруги!
А уж какие спектакли разыгрывались для подтверждения этого! Павел вообще был склонен к дешевой театральщине. Как-то раз он вошел в комнату Нелидовой в Смольном (после какой-то ссоры с августейшим семейством она на время лишила их счастья своего присутствия) и почти буквально воспроизвел сцену из «Фауста», когда герой оказывается в спальне Маргариты. Он отдернул занавес кровати и воскликнул:
– Это храм непорочности! Это храм добродетели! Это божество в образе человеческом!
Ну, коли божество в образе человеческом… Коли так, Мария Федоровна скрепила сердце и помирилась с мужем и с его фавориткой.
Время показало, что великая княгиня поступила совершенно верно. Она вернула расположение мужа, а в дополнение к этому приобрела… подругу.
Екатерина Нелидова тем временем обнаружила, что в предмете ее обожания, великом князе, куда больше недостатков, чем достоинств. Она была умна, а он вел себя порою как круглый дурак. Жестокий, непоследовательный, эгоистичный, ненавидящий ту страну, которой ему предстоит управлять… Да он словно и не думал, что ему скоро предстоит взойти на престол. Нелидова вполне разделяла мнение камергера Федора Растопчина:
– Нельзя без сожаления и ужаса смотреть на все, что делает великий князь отец… Можно сказать, что он придумывает средство, чтобы заставить себя ненавидеть!
Однако Катерина Ивановна не отвернулась от друга, а попыталась сделать все, чтобы в меру сил смягчить его действия. Только ей, ей одной удалось заставить Павла присутствовать на бракосочетании Александра Павловича с принцессой Луизой, Елизаветой Алексеевной. Поскольку брак устраивала императрица Екатерина, а Павел перманентно находился с ней в самых дурных отношениях, он решил устроить обструкцию родному сыну. К счастью, Нелидовой удалось предотвратить скандал.
Разумеется, у нее умишка не хватило бы знать все и следить за всем. Но она сдружилась с адъютантом Вадковским, сдружилась с камердинером Павла Кутайсовым (между прочим, бывшим пленным турком и бывшим цирюльником), тактично пыталась внушить великому князю разумные решения и поступки, и даже когда он командовал войском во время неразумной войны с Финляндией (уже сделавшись императором), Нелидова пыталась влиять на «дорогого Павлушку», которого, по ее уверению, так хорошо, как она, не знал никто.
Впрочем, судя по тому, что эта бессмысленная война была все же развязана, влияние Катерины Ивановны носило порой характер бессмысленных припарок. И однажды, придя в полное отчаяние от «дорогого Павлушки», она даже удалилась от двора в Смольный, где жила снабженная всем, что только могут придумать тонкий вкус и богатство. В это же время Нелидова поссорилась и с Кутайсовым, который не замедлил отомстить и свел своего господина с хорошенькой и весьма востренькой фрейлиной Натальей Федоровной Веригиной. Вряд ли «просто друг» был способен на такую вспышку ревности, которую закатила Катерина Ивановна! Такие сцены могут устраивать только ревнивые любовницы.
Впрочем, нашлись злые языки, которые утверждали, что дело тут вовсе не в ссоре влюбленных. Просто именно в это время императрица Екатерина окончательно утвердилась в намерении лишить сына престола и сделать наследником Александра – в обход Павла. И Нелидова вдруг испугалась, что напрасно тратит силы. Одно дело – обтесывать это бревно, называемое Павлом, и ждать, что он станет императором, но совсем другое дело – стараться ради вечного великого князя, который, конечно, кончит когда-нибудь сущим маразмом от неудовлетворенной злости…
Однако тут внезапно – и очень вовремя, с точки зрения Павла! – Екатерину настиг удар. Она так и не успела убедить Александра принять престол. Наследником остался Павел. И Нелидова мгновенно почувствовала, что ей следует вернуться в Зимний, к «дорогому Павлушке», который сделался теперь императором.
И любовь втроем, на которую, кажется, был обречен Павел во все периоды своей жизни, возобновилась – теперь уже в Зимнем дворце.
Была ли Нелидова истинно корыстна? Судя по ее письмам, она старательно боролась с чрезмерной щедростью к ней Павла. Она очень неохотно приняла от него простой фарфоровый сервиз для завтрака и отказалась от предложенной ей при этом тысячи душ. Однако некий кавалер Уитворт, английский посол в Петербурге (между прочим, любовник Ольги Жеребцовой – как все-таки тесен этот мир!), в депеше своему правительству упоминал о сумме в 30 тысяч рублей, тайно уплаченной им Нелидовой за посредничество в заключении торгового договора, выгодного для Англии. Камергер Кутайсов получил за те же услуги 20 тысяч.
Увы, Катерине Ивановне приходилось пробавляться мелкими взятками, которые создавали иллюзию того, будто она имеет какой-то вес в государстве. Ей постепенно пришлось усвоить: «дорогой Павлушка», сделавшись императором, отнюдь не намерен слушаться ее благочестивых, добрых, но отнюдь не всегда разумных советов. Он вообще как-то вдруг обнаружил, что женщине ум только вредит. Жена должна рожать от него детей, любовница – делать свое постельное дело, а как управлять страной – он лучше знает. Он и вправду «знал лучше», и в этом могли убедиться его подданные в первый же день нового царствования. В полках и гарнизонах с нетерпением вскрывали конверты с первым указом нового императора. В нем определялась вышина гусарского султана и был приложен собственноручный рисунок его величества, изображавший соотнесение высоты кивера и султана. Ну и так далее…
К слову сказать, отныне ни одна из фавориток Павла не имела никакого влияния на ход государственных дел. А впрочем, ни одна из них и не обладала нужными для этого способностями. В том числе и Нелидова.
Ну что ж, она старалась хотя бы утихомирить бурный нрав императора: «Будьте добрым, будьте самим собой, потому что истинная черта вашего характера – доброта!», «Государи созданы более для того, чтобы жертвовать своим временем, чем для того, чтобы им пользоваться!»
Сдерживать, смягчать Павла – ради этого она была готова на все.
Порой ей приходилось дергать государя за полу мундира, чтобы заставить его сдержать гнев! И ей это удавалось настолько хорошо, что Мария Федоровна даже прибегала к ее помощи, чтобы примириться с мужем. Это приводило в бешенство Александра и Елизавету.
– Какие глупости делает мама́! – в ужасе восклицал наследник. – Она совершенно не умеет себя вести!
А впрочем, и Нелидова, и липнувшая к ней императрица вовсе не были семи пядей во лбу и натворили множество глупостей. Они покровительствовали католической и иезуитской пропаганде в стране, они поощряли Юлия Литту, посланника Мальтийского ордена, и в конце концов в России возросло количество иезуитских школ, а сам император сделался гроссмейстером ордена.
– Какие глупости делает мама́! – в ужасе восклицал наследник. – Она совершенно не умеет себя вести!
А впрочем, и Нелидова, и липнувшая к ней императрица вовсе не были семи пядей во лбу и натворили множество глупостей. Они покровительствовали католической и иезуитской пропаганде в стране, они поощряли Юлия Литту, посланника Мальтийского ордена, и в конце концов в России возросло количество иезуитских школ, а сам император сделался гроссмейстером ордена.
В конце концов все это стало весьма беспокоить тех, кто недавно еще находил нужным быть с Нелидовой в союзе: Кутайсова, Растопчина, канцлера Безбородко. Они стали искать случая свести влияние фаворитки вообще до нуля. И, как ни странно, помогло им именно то, что так старательно декларировали в свое время Павел и его petit ange: якобы платонизм их отношений.
Дело в том, что как раз именно в это время Мария Федоровна родила своего десятого ребенка, и лейб-медик Иосиф Моренгейм констатировал, что во имя сохранения жизни и здоровья императрицы рожать ей больше нельзя. Ни-ког-да!
А это означало, что ночи ее отныне должны быть безгрешны. На-всег-да!
Эти два наречия, очень может быть, звучали бы не столь категорично, когда бы в спину Моренгейму не дышали вышеназванные господа, от камердинера до канцлера. Интрига, задуманная ими (придать женскому влиянию на императора совсем иной характер!), имела тем больший успех, что именно в это время Мария Федоровна получила известие о смерти своей горячо любимой матушки – и была так расстроена, что даже не смогла сопровождать мужа в его поездке в Москву, а затем в Казань. Разумеется, с ней в Петербурге остался и ее штат фрейлин – вместе с Нелидовой. Таким образом, Павел вырвался из-под присмотра жены и фаворитки – и…
Ему нужна была женщина. Жена больна, фаворитка безнадежно усохла, преждевременно постарела и больше не влекла к себе. И еще он хотел, чтобы с постелью сочеталась возвышенная, романтическая любовь…
Кутайсов, Растопчин и Безбородко знали, что делали, когда настаивали на этой поездке в Москву. Ведь именно там жила Анна Лопухина.
Собственно, эту юную особу Павел уже видел два-три года назад, во время какой-то прошлой поездки во вторую столицу. Тогда мадемуазель Лопухиной было лишь шестнадцать. Она отчего-то вдруг принялась безумно кокетничать с императором, не сводя с него своих прелестных черных глаз. Нет, они и впрямь были прелестны. Все остальное могло с натяжкой считаться хорошеньким, не более того.
Еще тогда Растопчин заметил как бы в шутку:
– Она потеряла из-за вас голову!
Павел рассмеялся:
– Она совсем еще ребенок!
Однако «ребенок» имел уже вполне сформировавшийся стан, да и действовал с натиском записной кокотки. Это насторожило Марию Федоровну и Нелидову – и они соединенными усилиями сократили время московского визита. И вот теперь Павел прибыл сюда вновь – уже без присмотра.
Официальной целью поездки Павла было участие в маневрах. В честь этих маневров в Лефортовском дворце императором был дан бал для московской знати. На этот бал были приглашены сенатор Петр Васильевич Лопухин с женой и дочерью Анной. Тем самым «ребенком».
Теперь «ребенок» настолько повзрослел, что вновь привлек внимание императора. Благосклонное мужское внимание… Кажется, это было то, что надо! Он спросил совета у трех своих ближайших друзей. Поскольку Лопухина была их, выражаясь по-старинному, креатура, а проще сказать, протеже, триумвират ответил, что лучше и быть не может, заодно разобрав по косточкам все стати барышни – с самыми благоприятными комментариями.
Теперь предстояло договориться с семейством. Было сделано самое недвусмысленное предложение: все Лопухины переезжают в Петербург. Там Петр Васильевич получает княжеское достоинство, титул его светлости, миллионное богатство. Если он этого получить не хочет, то может «отправиться путешествовать в Сибирь – ловить соболей». Этот эвфемизм означал опалу и ссылку.
Что взамен? Ах да… сами понимаете!
Дольше всех сопротивлялась жена Лопухина, мачеха Анны. О нет, не стоит обольщаться: ее заботило вовсе не целомудрие падчерицы и не откровенный позор семейства. Непременным условием переезда в столицу она ставила переезд и некоего Федора Уварова, молодого человека, которому она покровительствовала. Попросту говоря, Уваров был ее любовником.
Эта незначительная фигура едва не стала камнем преткновения и не исчерпала терпения Кутайсова, который вел переговоры. В самую последнюю минуту, когда он уже отчаялся сладить с дурой-бабой, в комнату, где велись переговоры, ворвалась сама Анна Петровна и сообщила, что хочет ехать в Петербург.
«Маменьке» пришлось затаиться. Впрочем, Кутайсов был настолько доволен, что не надобно искать новую протеже, что переговоры, зашедшие было в тупик, из него все же вышли: на радостях он дал согласие на переезд Уварова – только не со всем семейством, а чуть попозже. Дабы соблюсти приличия.
В то время, пока шли переговоры, Павел откладывал свой отъезд в Казань. Экипажи и свита ждали у крыльца, генералы и штаб-офицеры переминались в нетерпении тут же. Всем было не по себе, пуще всего – статс-секретарю императора Обрескову, на которого в первую очередь обрушивался монарший гнев. Обресков прекрасно знал, что, если Кутайсов привезет отрицательный ответ, на промысел соболей придется отправиться не одному Лопухину.
Вдруг все увидели – мчится карета, кони летят во всю прыть. Чуть не на ходу из кареты вывалился Кутайсов, мигнул Обрескову: «Наша взяла!» и ринулся докладывать императору. Через несколько минут руководитель маневров Салтыков, которому Павел доселе слова доброго не сказал, а мимикой выражал одно неудовольствие, был заключен государем в объятия и выслушал массу приятных слов насчет этих самых маневров. Благодарность получили также все московские офицеры.
С тех пор у них осталось самое умиленное отношение к той, кого петербургский свет откровенно презирал.
Строго говоря, Анна Лопухина была самой обычной женщиной, искательницей удачи, игрушкой мужских страстей. Презирали не столько ее, сколько ее властелина – императора.
Слухи, которым свойственно опережать сильных мира сего, на сей раз опоздали, так что императрица и Катенька Нелидова встречали «дорогого Павлушку» в Тихвине, не ведая беды. Однако он недолго оставлял их в неведении и как-то за обедом сообщил, что «пригласил» Анну Петровну для украшения своего досуга.
Мария Федоровна при этом известии утратила всякую сдержанность и так разошлась, что император приказал ей покинуть столовую комнату. Нелидова последовала за императрицей.
– Останьтесь, сударыня! – выкрикнул Павел.
– Государь, я знаю свои обязанности!
Ну да, она ведь по должности была фрейлиной.
Павел попытался помириться с «маленьким ангелом», однако чуть не получил шелковым башмачком по голове. Ангел превратился в монстра. Ну что ж, теперь у Павла были вполне развязаны руки!
Правда, тут же с ним попыталась примириться императрица. Она сказала, что ей наплевать на предписания врачей и она готова возобновить со своим милым Паульхеном нежные отношения. Император страшно покраснел, затрепетал и несвязно соврал, что потребность в физической близости у него уже иссякла. Вообще, он совершенно парализован в этом отношении!
И тут же выскочил вон из комнаты.
Ну, или одно, или другое. Или парализован, или приезжает новая фаворитка. Мария Федоровна решила остановить этот приезд и написала Лопухиной угрожающее письмо, запретив ей являться в Петербург. Результатом этого был такой гнев «парализованного» супруга, что императрице пришлось умолять мужа пощадить ее «хотя бы публично». Ее Павел пощадил, но отправил в ссылку всех ее друзей и ставленников, которые, как он вполне справедливо считал, настраивали жену против него.
Среди прочих был сослан граф Буксгевден, с женой которого дружила Катерина Нелидова. Она попыталась угомонить разошедшегося «Павлушку», однако все… время ее кончилось! Дойдя до крайности, Нелидова сообщила, что желает разделить изгнание подруги.
– Вольному воля, – угрюмо ответил император, и бывшая фаворитка отправилась в замок Лоде в Эстляндии, в то время как Анна Петровна Лопухина въезжала в свои покои, соединенные запасным ходом с покоями императора. Одновременно она стала фрейлиной, а ее мачеха – статс-дамой императрицы. Дать такую же должность Анне Петровне было невозможно при всей щедрости к ней императора, ибо статс-дамой могла сделаться только замужняя особа.
Отец Лопухиной получил должность генерал-прокурора – сверх того, что было ему обещано. Как ни странно, он оказался вполне честным и порядочным человеком и более седин своих не запятнал. Хотя… куда уж больше пятнать-то!
3 октября 1798 года новая фаворитка, появившись на балу, была в первый раз допущена к царскому столу, и ее положение приняло почти официальный статус. Между прочим, она ничуть не была похожа на свою тщеславную мачеху, любительницу молодых военных. Анна Петровна была девушка предобрая, но почти не пользовалась своим влиянием на Павла, разве что иногда плакала и жаловалась, что какого-то человека притесняют и обращаются с ним несправедливо. Император старался угождать ей.