Что стало дальше с этим ножом – неизвестно, через несколько лет О'Доннелы чего-то не поделили с соседями и были почти уничтожены, а храброго Тириса убил фомор-наемник.
Нет, платил наемнику не Кречет, а посылала его не Моргьен. Почти наверняка, они тут были ни при чем. Смешивая людские жизни и судьбы с собственными надобностями и прихотями, маги и чародеи в этой игре все же придерживаются определенных правил. Особенно – могущественные маги и чародеи. Не потому, что считают себя выше жульничества и обмана, просто несоблюдение этого порядка редко приносит достаточный выигрыш, чтобы оправдать сам факт нарушения. И хотя волшебники не всегда поступают только и исключительно так, как поступить выгоднее, им нельзя раз за разом этой выгодой пренебрегать. Иначе игра в конце концов обернется войной, какой во время оно и была; а если начнется всеобщая война тех, кто наделен могуществом, туго придется в основном не им самим, но смертным. И туго настолько, что смертные вскоре сами войдут в игру – и целью их будет не «выиграть» и не «получить удовольствие от процесса», а «перебить всех прежних игроков». Когда смертные входят на территорию бессмертных, имея ясную цель и желание этой цели достичь, они всегда добиваются своего. Маги, кто поумней, давно это приняли в качестве странного, но действующего закона природы…
НЕ-БУДУЩЕЕ
Память вернулась рывком, ударом медного гонга, соленым привкусом крови из закушенной губы.
Потом вернулись ощущения плоти: холодный ветер с колючими крупинками снега, режущая запястья веревка, раскаленное горнило в том месте, где полагалось быть языку и глотке.
Потом вернулись звуки, цвета и запахи.
И все вместо сложилось в картину, которую Морра иногда видела в провидческих грезах, а изредка встречала и наяву.
Именно о таких эпизодах ее старый недруг-приятель Талиесин говорил: "сквозь ладони жизнь цедить по капле, погружаясь в зарево огня". Любил бард высокопарный слог, была у него такая слабость – да и сама Морра часто выражалась подобным образом.
Тогда она полагала, что Талиесин верно ухватил суть момента.
Теперь… теперь ей было все равно, прав был бард или ошибался. Важно только одно. Если ничего не предпринять, спустя сорок ударов сердца одной сожженной ведьмой в мире окажется больше (и одной живой, соответственно, меньше). Безвестная ведьма чем-то настолько достала всю округу, что на нее не пожалели ни костра, ни веревок из девичьих кос, вымоченных в источнике Рогатого Кернанна, ни старого ясеня, к которому ведьма и была привязана так, что шевельнуться не могла… но важно совсем другое.
Важно то, что Морра заперта в теле этой ведьмы и, если тело сгорит, на сей раз она умрет окончательно.
Она рванулась. Путы держали крепко, сработаны на совесть – однако до совести бывшей королеве фоморов дела не было. Треск пламени, треск сырого ствола в четыре ладони толщиной… вопль боли, вопль жестоко-радостного ликования толпы зрителей…
На следующий день все то немногое, что оставил костер, покрошили на мелкие кусочки и схоронили под Черным камнем. Ни единой зацепки для нечисти! – суеверия суевериями, но лучше не пренебрегать надежными народными мерами защиты.
Никого не удивило, что от тела осталось значительно меньше, чем должно. Конечно, разбери любопытные скелет по косточкам да сложи как надо, они бы в момент обнаружили, что на костре сгорело существо совсем не человеческого роду-племени… однако любопытных не нашлось, да и мало кого удивила бы принадлежность ведьмы к нелюдям-чужинцам…
Госпожа Моргьен сумела ускользнуть от костра, но смерть получила свое несколько дней спустя. Волшебница истратила слишком много сил, перенося на свое место труп фомора, слишком серьезны были ее ожоги… и слишком слабы – способности к исцелению.
Позволить Морре остаться в живых могло только чудо… а чудо – как раз та вещь, которой с обладателями высокого могущества никогда и ни за что не произойдет. Кто достиг вожделенных вершин могущества, собственной рукой вычеркивает свое имя из Книги Бытия, дабы той же рукой занести это имя на призрачные страницы ее темной сестры – называемой и Книгой Небытия, и Скрижалями Запрета, и Шелковым Свитком. Для того, кто провернул такое и остался в живых, становится доступно многое, а сам он – напротив, недоступен для массы опасностей, что угрожают смертным. Потому что смертным, чье имя можно отыскать в Книге Бытия, он более не является. Но это значит также, что недоступен он и для даров, которые изредка выпадают смертным, так как дары эти заменил ему собственный Дар.
Нельзя сотворить все из ничего, не став при этом ничем…
СКАЗАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ ТЕПЕРЬ
…Первым звуком в его новой жизни стало журчание ручья. Медленное, рокочущее, удовлетворенное.
Первый свет в его новой жизни пробивался сквозь прорехи в тяжелой, грубой ткани.
А вот первым запахом в его новой жизни был не яблоневый цвет. И не кислый аромат перебродившего козьего молока.
Пахло всего-навсего гнилым мешком, который в лучшие свои дни служил для хранения полусырого сена, потом был понижен в должности и стал пыльной тряпкой, потом оказался сброшен с полок и некоторое время работал тряпкой половой… а сейчас отправлялся вместе со своим содержимым в последний путь. Мешок тут был ни при чем – просто хозяин топил ненужных котят.
Новая жизнь оказалась короткой, вздохнул Кречет перед тем, как мешок с привязанным к горловине камнем окунулся в воды Западного океана…
БУДУЩЕЕ
"Оставьте дорогу мертвых, идите тропой живых…
Так ты говорил, Талиесин?
Правильно говорил.
Великим магам – что дороги мертвых, что тропы живых, все едино. Зато не все едино – жив оный великий маг или мертв."
Моргьен скупо улыбнулась. Великие маги умеют преодолевать стену из нетесаных камней, которая разделяет Серые равнины и земли живых, умеют уходить в смерть и возвращаться в жизнь.
Умеют, даже если некуда возвращаться.
Как в ее случае.
Однако, если возвращаться некуда, великому магу приходится оставлять часть себя в краю мертвых. И не просто часть, а очень… особую часть.
Нет, не Дар – он нужен, чтобы вернуться.
Не дух и не сердце – они нужны, чтобы пожелать вернуться.
Не разум и не память – без них возвращение обратится в горькую пародию на себя же, лишенный разума не будет многим отличаться от ходячих мертвецов, какие прислуживают некромантам, а лишенный памяти – вожделенная добыча всякого, кто жаждет власти, и некроманты еще не худшие из таких.
Не плоть – на Серых равнинах ее достаточно, в краю живых – тем более, и проку от плоти ни там, ни там немного.
Эту особую часть Видящие Суть обычно представляют в форме свечи, которая не столько горит, сколько искрит. Искры эти не дают тепла и не разгоняют темноту, но смотреть на них много приятнее, чем на обычный огонь. Что собой представляет эта искрящаяся свеча, Видящие Суть до сих пор толком не знают. Видеть – видят, но понять не могут. Такое у них случается, хотя и нечасто.
Видящей Суть Морра не была. Но свечу видела. И держала в руках. И прежде, и теперь.
Правда, теперь свеча была – ЕЕ свечой.
Она не могла сказать, что чувствует, оставляя твердый восковой столбик на берегу безымянного озера, где не было воды. Она не видела искр, лишь Видящим Суть дано разглядеть собственный свет без посторонней помощи. Но даже когда Моргьен потеряла из виду озеро, наполненное пылью, даже когда она перебралась через невысокую каменную стену и увидела впереди тропу живых, – она продолжала чувствовать искрящуюся свечу.
Видящий Суть увидел бы больше. Он увидел бы, что с каждой искрой, сорвавшейся с фитиля, свеча становится короче. Чуть-чуть, на толику волоска – но короче.
Чтобы увидеть свет, следует поместить его в темное место, говорили мудрецы – и были правы. Однако свет сам по себе не существует, он может быть лишь порожден чем-либо – а вот темнота в источниках не нуждается. Поэтому свет может сиять хоть в самом сердце темноты, но время его жизни там ограничено жизнью того, что его порождает. Как время жизни костра ограничено запасом хвороста…
Сами Серые равнины темнотой не были, привыкшие к дневному свету глаза смертных (и не очень смертных, вроде кудесников и магов) видели тут хуже, чем в краю живых, но все-таки видели. Не была темнотой и высящаяся на полуночной стороне Серых равнин цитадель Нуаду Среброрукого, седого бога воинов, судьбы и пророческих источников вроде Ока Земного, сокрытого где-то в Загорье. Цитадель эта являлась лишь дверью в темноту, куда входили все могучие воители-герои древности после завершения погребальной тризны по ним. На таких тризнах сама Моргьен, разумеется, никогда не присутствовала, но наслышана была – благодаря хотя бы тому же Талиесину, бард ведал о подобных вещах непозволительно много. Ходили упорные слухи, будто по другую сторону темноты есть выход в царство света, но пока ни один из великих героев прошлого не возвращался из чертогов Нуаду, ни через дверь, ни через тот, второй выход…
Сами Серые равнины темнотой не были, привыкшие к дневному свету глаза смертных (и не очень смертных, вроде кудесников и магов) видели тут хуже, чем в краю живых, но все-таки видели. Не была темнотой и высящаяся на полуночной стороне Серых равнин цитадель Нуаду Среброрукого, седого бога воинов, судьбы и пророческих источников вроде Ока Земного, сокрытого где-то в Загорье. Цитадель эта являлась лишь дверью в темноту, куда входили все могучие воители-герои древности после завершения погребальной тризны по ним. На таких тризнах сама Моргьен, разумеется, никогда не присутствовала, но наслышана была – благодаря хотя бы тому же Талиесину, бард ведал о подобных вещах непозволительно много. Ходили упорные слухи, будто по другую сторону темноты есть выход в царство света, но пока ни один из великих героев прошлого не возвращался из чертогов Нуаду, ни через дверь, ни через тот, второй выход…
Серые равнины не были темнотой, как не были и светом.
Искрящаяся свеча стала для Морры чем-то вроде маяка, только наоборот – не указывала направление к себе, а отпускала прочь, открывала дорогу от себя. В край живых. И провести в этом краю Морре предстояло столько, сколько будет гореть свеча. Ни мгновеньем больше.
Разве что… если отыщется истинно великий герой, который возьмет ее свечу, войдет в цитадель Среброрукого, нырнет в темноту и выйдет к свету по ту сторону, – если вдруг случится так, у госпожи Моргьен окажется очень и очень долгая жизнь. Это Королева Моря знала уже сейчас, толком не вернувшись в мир живых.
Но она пока не решила, стоит ли искать такого героя, и хочется ли ей жить так долго. Сейчас – да, сейчас жить хотелось, потому Морра и возвращалась из земель мертвых, а не шла на пир к Нуаду. Однако ее не привлекала вечная жизнь или достаточно полное приближение к таковой. Слишком многому бывшая владычица фоморов научилась у Пенорожденных.
СКАЗАНИЕ ПЯТОЕ ВСКОРОСТИ
Смерть вливалась в горло горько-соленым привкусом неудачи, промаха в последнем прижизненном волшебстве. Кречет пожалел, что некогда отверг тропу Лосося, случись иначе – теперь он мог бы позволить воде свершить необходимое, а потом высвободиться и уплыть на все четыре стороны…
Но в конце концов, он выбрал то, что выбрал. И значит, придется встать на дорогу мертвых.
«Да, Талиесин, ты предупреждал… и многие последовали доброму совету. Кто смог.»
Почему-то слова барда вспомнились именно сейчас, хотя проку от них не было никакого.
Что-что, а отдыхать Кречету особенно не приходилось. Да он и не хотел – отдыхать, полагая бездействие уделом мертвых, причем таких мертвых, которым уже точно нет дел до мира живых. Стать мертвецом мудрый друид был в принципе согласен, ибо переть против колеса жизни ничуть не полезнее, чем мочиться против зимнего урагана (и конечный результат у этих действий, по большому счету, не слишком различается). Рано или поздно, умирать придется всем.
Многие полагают, что время, место и способ перехода от жизни к смерти имеют большое значение, что достойная смерть способна чуть ли не искупить недостойную жизнь… многие полагают так и стремятся своей смертью подвести итоги, причем кое у кого это даже получается. К сожалению или к счастью, братство друидов и кудесников знало о таких вещах немного больше этих самых «многих»; в частности, знало оно, что те, кто пересек стену из старых камней и попал на Серые равнины общими для всех тропами, вести подсчеты и проверять какие-либо цифры уже не способны. Поэтому «итоги», «искупление» и прочие действия, связанные с несложной для посвященных символикой цифр и вычислений, важны только и исключительно для живых.
Посему Кречета не огорчила бестолковость нынешней смерти.
Разумеется, обличье котенка на нем не удержалось, тем более что тот был слишком мал и не проходил, как взрослые кошки, дарующего восемь дополнительных жизней пути Beatt-ochta. Кречет шел в обычном для себя воплощении пожилого, но покуда еще крепкого странника. Традиционную празднично-белую накидку, в какой уходили в край мертвых друиды, он накинуть не удосужился – при жизни Кречет тоже предпочитал не носить эту яркую тряпку и редко появлялся на пышных празднествах, где друид без подобной ритуальной одежды выглядел куда более странно, чем безоружный боец в сердце битвы. Для друида, облаченного по всей форме, вероятно, в стене отворилась бы специальная калитка, увитая плющом и отмеченная клубками омелы, но Кречет в калитках не нуждался и просто перелез на ту сторону: нетесаные камни были сложены далеко не по отвесу, а до верхнего края стены рослый человек мог дотянуться без большого труда. Эта стена никого не сторожила на Серых равнинах и никому не препятствовала проникнуть туда, она служила просто символом. Впрочем, как и калитка, и омела, и плющ.
Приблизительно в тринадцатый раз за свою жизнь он посмотрел на неровные пустоши цвета стылого пепла, не торопясь спустился со стены и зашагал туда, куда представлялось правильным. Серые равнины не знают верных и неверных направлений, каждый движется туда, куда считает нужным (а те, кто предпочитает покой, рассыпаются прахом и становятся частью этих краев в самом прямом смысле). Около одной из местных луж, наполненных пылью вместо воды, Кречет приметил чью-то искрящуюся свечу и решил взять с собой, вместо факела, который здесь бесполезен. ЗАЧЕМ оставляют в краю мертвых такие свечи, он знал; если хозяин свечи до сих пор жив – вреда ему не будет, а если умер до срока – свеча все равно никому не нужна.
НАСТОЯЩЕЕ
Морская пена окрасила ее волосы сединой, морская вода провела по гладкой коже несколько морщин. Ничего удивительного, это живым море возвращает юность и здоровье – мертвые, наоборот, упомянутые юность и здоровье в море мгновенно утрачивают. Потому-то полумертвое племя фоморов и рвалось некогда на сушу, бросаясь на вал стали и огня… а не преодолев этого вала, что сложили Дети Дану – стало мертвым окончательно.
К вечной юности Моргьен не очень стремилась. Такой дар из всех живущих имеют лишь Эльдар, и ведающие о строгих законах равновесия даже думать не хотят о том, чем Рожденные-под-Звездами расплачиваются за свое нестарение. А точно знающие эту цену и подавно не желают вечной молодости, если способны видеть хоть на волосок дальше собственного носа. Нос у Морры был по меркам гэлов и ллогров довольно длинный, но и слабым зрением она не страдала.
Потеря молодости ее не заботила – нельзя потерять то, чего более не имеешь. Моргьен свою молодость честно прожила, в час гибели от рук Ниала О'Доннела ей было около ста двадцати. Так что почувствовать себя живой – этого хватало. А здоровье… здоровье можно приобрести. У магов, лишенных звездных даров Эльдар, с давних пор налажено изготовление целительных снадобий, которые отогнать смерть и старость, конечно, не могут, зато способны скрасить их ожидание. Это и дает волшебникам возможность жить много дольше простых смертных. Без Воли и Дара эти снадобья жизнь не продлят, более того, всякого, кто не имеет достаточно могучего Дара или утратил веру и желание жить, волшебное лекарство вмиг отправит в могилу, – однако же, не приглушенные снадобьями Воля и Дар, будучи применены для продления жизни мага, эту жизнь укорачивают. Не сами по себе, нет – от ошибок убережет опыт, его-то приобретает всякий маг, дожив до старости. Жизнь волшебника, который пренебрег лекарством, укорачивает черное пламя Дара, что рвется ввысь, обвивая хрустальный стержень его Воли – и Ловчие, которые со всех краев света стремятся к такому маяку. Истребители Нечисти, как иногда (незаслуженно) зовут их; борцы со злом, как иногда (так же незаслуженно) зовут они себя сами; ниспровергатели тьмы – а вот этот последний титул, забытый много лет назад, правдив от и до.
Так было не всегда.
Но с той поры, как Фион Могучерукий расколошматил черную луну и лишил землю защитного панциря, дело обстоит именно так. Именно это, а не упавшие в море обломки, погубило фоморов: старикам не хватило запасов лекарства, ингридиентов для которого не найти в море (да и на суше трудновато), а молодых, отправившихся в поход на поиски нужных трав и камней, перехватили на равнинах Солони древние враги, кланы Детей Дану – Де Даннан.