Корепанов Алексей Загадай желание
Корепанов Алексей
Загадай желание
1.
За окном бесновался горячий июль, в кабинете начальника отдела было душно, вентилятор трудился на износ и без видимой пользы, жужжа, словно усталый шмель. Корин сидел возле необъятного стола Колыбы, водил пальцем по темно-коричневой полировке и со злостью поглядывал на часы. Часы показывали двенадцать минут второго, в соседней столовке уже, конечно, раскинулась нетерпеливая очередь, но Колыба и не думал закругляться. Он с укоризной смотрел на Корина поверх очков, то и дело с силой проводил рукой по седой шевелюре и говорил, говорил, говорил...
Это был разнос, и разнос справедливый, Корин и сам знал, что запорол квартальный отчет, но было слишком жарко, и зверски хотелось есть, и час назад позвонила Света и сказала, что планы изменились и она не сможет придти на восемь к речному вокзалу.
- А откуда в седьмой графе сто двадцать четыре? - нудил Колыба.
- Где вы взяли эту цифру, Сергей Алексеевич? По-моему, с потолка, а время сейчас знаете какое, потолок-то и обвалиться может. Перестраиваться пора, Сергей Алексеевич, реальную картину показывать.
Корин с ожесточением тер полировку и тосковал. В окно лез запах раскаленного асфальта. Внезапно закололо в правом виске, продралось в голову что-то угловатое, жесткое, растопыренное - и растворилось. Корин потер висок и мысленно застонал. Большая стрелка настенных часов, покорно поддаваясь земному притяжению, опускалась все ниже и ниже, а Колыба, не переставая читать нотацию, извлек из ящика допотопные счеты, защелкал кругляшками, изображая компьютер, и без труда доказал, что в седьмой графе при всем желании Корина сто двадцать четыре быть никак не может. При любом режиме, а тем более в эпоху гласности и борьбы с приписками.
- Вы меня, уважаемый, до инфаркта доведете, - утомленно
резюмировал Колыба, подставляя лицо под вентилятор. - Вы что, хотите, чтобы меня инфаркт хватил? Ну откуда в этой графе...
"Хочу, - с остервенением подумал Корин, отчетливо представляя
глубокую тарелку с холодной-прехолодной окрошкой. - Пусть тебя,
дорогой Владимир Васильевич, инфаркт хватит. Прямо сейчас".
Колыба не договорил очередную длинную фразу. Рука его дернулась к воротнику и упала, загорелое лицо побледнело. Начальник отдела захрипел, заерзал в кресле и внезапно повалился головой в бумажную дребедень, разбросанную по столу.
В ушах у Корина зазвенело, в виске опять зашевелилось что-то жесткое и растопыренное.
- Владимир Васильич, что?..
Корин вскочил, чуть не опрокинув кресло, бросился к двери, обвел беспомощным взглядом пустую приемную, подбежал к телефону и начал накручивать "ноль-три".
Часам к пяти он устал от расспросов сослуживцев, а когда большеглазая Таня Коптелова, наведя телефонные справки, сообщила всему отделу, что у шефа, скорее всего, инфаркт, совсем расхотел чем-либо заниматься, затолкал в стол бумаги и остаток дня провел у раскрытого окна под лестницей, в неофициальном уголке для курильщиков.
Потом он трясся в раскаленном троллейбусе, сдерживая спиной напор
граждан, набившихся на заднюю площадку, и постоянно ощущая локтем
чью-то горячую грудь. За свои тридцать два года Корин уже
неоднократно убеждался в том, что в данном уголке Вселенной
безотказно действуют так называемые законы Мэрфи и Гамперсона, гласящие: если неприятность может случиться, то она случается, а также: вероятность получения желаемого результата находится в обратной зависимости от силы желания. Неприятностей у Корина хватало, а желаемое пока не выполнялось: Света, судя по всему, просто издевалась над ним, малосемейка была единственным пристанищем и ближайшие восемь-десять лет не сулили никаких перемен, "Черноморец" и не думал становиться чемпионом Союза, а фантастические рассказы, которые сочинял Корин в свободное от работы время, дружно отвергались всеми редакциями как вещи несовершенные и неоригинальные. Даже пиво всегда кончалось перед самым его носом.
Он вздохнул, развернулся в троллейбусной тесноте и начал пробираться к выходу, с грустью отметив, что горячая грудь принадлежит весьма полной вспотевшей накрашенной даме лет пятидесяти, частенько торгующей на рынке вязаными носками и шапочками. Добираться до малосемейки ему нужно было с пересадкой и он пошел к остановке через дворы, украшенные акациями и тополями, мимо песочниц, мусорных контейнеров и скамеек с пожилыми гражданками, активно обсуждавшими ход перестройки, систему талонов на сахар и недавнее столпотворение, вызванное завозом в гастроном сравнительно дешевого азербайджанского портвейна "Агдам".
Путь его пролегал мимо кафе "Красная Шапочка", расположенного напротив автостанции пригородного сообщения и носившего в не столь давние времена имя ресторан "Дорожный". Времена прошли, заведение поменяло профиль и вместо мужичков сельского вида с обтрепанными сумками и мешками и усталых работяг, оттрубивших смену на близлежащем предприятии "Большевик", специализирующемся на выпуске полупудовых мясорубок дпя кухонных нужд, туда зачастили мамы с детьми дошкольного возраста отведать различных питательных соков и полакомиться фирменным мороженым "Вечер с шоколадом". Но вскоре "Красная Шапочка" приступила к интенсивной торговле бутылочным пивом и мамы, пытаясь отстоять недавно приобретенные права, поначалу заводили увещевательные беседы с вновь хлынувшим в родную обитель разношерстным нетрезвым людом, а потом отступили, уводя своих чад в "Лакомки", "Снежинки" и "Льдинки", обосновавшиеся в центре города.
Корину никогда не везло с пивом. Он, распаренный, врывался в "Красную Шапочку" к девятнадцати часам, когда вокруг замызганных столов еще копошились громогласноматерщинные творцы прочнейших в мире мясорубок, допивая из горлышко "Жигулевское", или "Московское", или "Киевское" и делясь впечатлениями об очередном прожитом дне - но пиво уже не отпускалось по
причине отсутствия. Корин вздыхал и
плелся на остановку, прячась в тень каштанов от свирепого, хотя и
вечернего солнца. Тем не менее каждое лето он не терял надежду и
ежедневно повторял один и тот же маршрут, и иногда ему даже
удавалось дорваться-таки до бутылки теплого "Жигуля".
Вот и теперь Корин вышел из дворов в переулок и побрел к кафе, мысленно постанывая от духоты и вдыхая струящийся с проспекта аромат выхлопных газов. Усеянный окурками пятачок перед кафе ему не понравился издалека. На пятачке было абсолютно пустынно, что могло означать только одно...
Корин поморщился от досады - и вновь заворочалось у виска что-то жесткое и угловатое.
"О-о! - подумал он с отчаянием. - Пусть будет холодное пиво и народу никого..."
Он даже нашел в себе силы усмехнуться собственной шутке, но в кафе все-таки зашел. Хоть бы узнать, было ли пиво...
В кафе диктаторствовала тишина, тосковали пустые столы, в углу у телевизора сидела официантка и, зевая, смотрела какую-то теледокументалистику с разоблачениями. А вдоль стены стояли штабеля проволочных ящиков, заполненных непочатыми бутылками со знакомыми этикетками "Киевского"...
Конечно, этого быть никак не могло, и тем не менее через некоторое время, выйдя из столбняка, Корин в одиночестве потягивал холодное пиво, закусывал традиционной котлеткой, запеченной в тесте - другом только абсолютно здорового желудка, - а у ног его стояла авоська с пивом. На изумленный вопрос Корина о том, что стряслось сегодня с миром, официантка лаконично ответила, пожав плечами:
- Может, залились наконец, - и продолжала созерцать телепрограмму.
Когда потрясенный Корин вышел на пыльную улицу, в голове его уже созрели кое-какие умозаключения. Инфаркт Колыбы и холодное пиво без очереди. Оставалось произвести техническую проверку.
"Пусть подойдет двенадцатый", - приказал он с замиранием сердца - и минуту спустя желтый "Икарус" покорно выкарабкался из толчеи машин у светофора и, чадя, пополз к остановке. Корин огляделся и быстро придумал еще одно, совсем уж несуразное желание, исполнение которого никак не могло оказаться случайным стечением обстоятельств.
Он чуть не выронил авоську с пивом, когда загорелая молодая особа с лиловыми тенями на веках сомнамбулически шагнула к нему, обвила его шею руками и крепко поцеловала в губы, вызвав веселые и завистливые восклицания стоящих на остановке граждан. Затем особа отступила, оборотила взор к распахнувшему двери автобусу и отправилась на посадку, не обращая больше на Корина ни малейшего внимания.
Он ехал в автобусе, то и дело поглядывая на девушку, со скучающим видом рассматривавшую пробегающие мимо гастрономы, уголки отдыха с выцветшей наглядной агитацией, очереди у бочек с квасом и газоны с пожухлой травой, и все больше проникался мыслью о том, что у него появился д а р. Это было интересно - и страшно.
2.
Вечером Корин курил на своем балконе. С пятого этажа открывался прекрасный вид на дрожащие золотистые цепочки городских огней, и как отражения этих огней маячили в дымчатом небе бледные звезды. Сонно взлаивали собаки во дворах "частного сектора", на скамейке у подъезда горела точка сигареты и кто-то хихикал и восклицал голосом шестнадцатилетней пэтэушницы: "Ой, нэ можу! Та шо ты брэшешь!"
Корин любил вечерами стоять на балконе. Пропахшая асфальтом и акациями темнота обрушивалась на город, заставляя испуганно орать лягушек на берегах Ингула, тополя во дворе, воздев ветви, готовы были устремиться в подслеповатое городское небо, а сигнальные огни на заводских трубах за мостом мечтали слиться с бортовыми огнями Кассиопеи, косо разметавшей огромные крылья над несущейся в ночь малосемейкой. В такие минуты Корин представлял себя стоящим перед экраном в централи управления какого-нибудь ефремовского звездного корабля, рыскающего по Вселенной в поисках братьев по разуму, и руки его крепко сжимали перила балкона, и окурок, словно сгорающий в атмосфере метеорит, огненной дугой чертил черное пространство между балконом и землей, и отдаленный шум поездов воспринимался как вкрадчивый шепот печальных существ с туманной планеты Уири, что мается в межгалактических коридорах в ожидании лучшего будущего.
И Корину хотелось забыть о работе, очередях, телевизионной болтовне, квартальных отчетах, давке в троллейбусах, опьянеловыпученноглазой круговерти в ресторанах - и вместе с балконом ринуться туда,
в незагаженные еще ничьим присутствием вселенские дали, где трудолюбивый вакуум каждое мгновение порождает поистине новые частицы, и где несется безмолвно лишь свет далеких звезд...
А еще хотелось Корину в такие минуты сесть у кухонного стола, включить настольную лампу - и писать. Творить миры, творить всю летнюю ночь, пока не рассеялось очарование и не спугнули наваждение матюги дворников.
Впрочем, в этот полночный час на балконе Корин думал о другом. Он размышлял о своем неожиданном д а р е, свалившемся на него подобно Тунгусскому чуду, но, в отличие от Тунгусского чуда, грозившем в корне изменить всю его жизнь. Однако он не стал долго мучить себя раздумьями относительно природы д а р а, полагая, что вряд ли ее так вот сразу разгадает, если вообще разгадает и, опять закурив, начал прикидывать, на что с конкретной и сиюминутной пользой можно сей д а р употребить.
Пэтэушница на скамейке продолжала восторгаться остроумием кавалера,
не замечая распростершей необъятные крылья Кассиопеи, а у Корина
похолодело под сердцем и он уронил сигарету в палисадник. Побродил
по комнате, потом побрился, разложил на диване простыню и подушки,
сел у журнального столика и прошептал, проверяя онемевшими пальцами прочность подлокотников:
- Хочу, чтобы Света сейчас пришла и стала моей...
Он сидел и ждал, и даже закрыл глаза, и вещи в комнате словно затаились, ожидая... За дверью прогудел лифт - и стих, тоже затаился. Будильник на тумбочке сыпал в тишину отмеренные порции времени, и еле слышно разочарованно брюзжал холодильник на кухне. Корин подумал, что д а р, вероятно, действует избирательно, и не все желаемое может сбыться - и вздрогнул от переливчатого мурлыканья дверного звонка.
"Неужели?.. Неужели?", - мысленно бормотнул он и пошел в прихожую, неуклюже переставляя ноги, словно взятые напрокат у деревянного парнишки с длинным носом. На ходу он машинально пригладил волосы и провел пальцами по щекам, забыв, что брился четверть часа назад.
- Добрый вечер, Сережа... Извини, уже поздно, наверное? Хорошо еще такси...
Света сжимала сумочку, смотрела на него снизу вверх странным взглядом.
- П-проходи... - выдавил Корин и шагнул в сторону.
Света вошла в прихожую, смахнула перед зеркалом какую-то пушинку со своего легкого зеленого платья, провела ладонью по роскошным черным волосам, сняла босоножки и застыла. Корин наблюдал за ней, упираясь спиной в стену и до боли кусая губы. Странный взгляд Светы напомнил ему лица манекенов, живущих в витринах ателье мод "Силуэт", где шили костюмы лучшие граждане города.
Света всегда была насмешливой и чуточку непонятной. Они начали встречаться еще в те времена, когда Корин был женат, но встречи их отличались кратковременностью и не желали поддаваться жестким рамкам перспективного планирования. Света могла пообещать и не придти, ничем не мотивируя причину своей необязательности, могла ни с того ни с сего уйти, не попрощавшись, могла, одарив Корина очаровательной улыбкой, вручить купленный им букет самых-самых распрекраснейших роз последнему забулдыге у гастронома, могла молчать целыми вечерами или, напротив, смеяться без причин и иронизировать над Кориным, могла элегантно взбираться в вечернем туалете а ля Натали Гончарова на травянистые склоны валов старой крепости и никогда, ни-ког-да не позволяла Корину никаких, даже самых маленьких вольностей. Это бесило Корина и он не раз призывал себя порвать с черноволосой насмешницей и поискать какую-нибудь другую, но все его призывы были по эффективности равны громадным панно на заводских корпусах, слепо глядящим на уличный люд рядами слов:"берегите", "экономьте", "боритесь", "усиливайте", "выполняйте", "делом отвечайте" и т. д.
- Сережа... - прошептала Света, зеленым привидением уплывая в комнату. - Сережа...
Он вспомнил сцену на остановке и у него зашумело в ушах. Он никак не мог оторваться от стены прихожей, а Света что-то делала в комнате и еле слышно шептала:
- Сережа... Сережа...
Он, наконец, пересек прихожую и остановился у дверного проема, и осторожно отвел в сторону занавеску с аистами, кувшинками и восходящим солнцем. Зеленое платье лежало на полу, беспомощно раскинув рукава, а Света с закрытыми глазами стояла посреди комнаты - и завела руки за спину, и... Упало на пол что-то светлое и почти невесомое.
"Боже, что я делаю! - в смятении подумал Корин, не в силах оторвать взгляда от почти обнаженной загорелой женской фигуры с ослепительно белыми маленькими грудями и ослепительно белой полоской трусиков. - Что я делаю, сволочь я распоследняя?! Что же я, гад этакий, делаю?.."
Он отшатнулся от занавески, сел на корточки, притиснул кулаки к потному лицу.
- Пусть все будет, как прежде! Слышите, кто вы там? Пусть все будет, как прежде!
Он говорил тихо, боясь, что услышит та, которая сейчас делает что-то невероятное в комнате, услышит, выйдет, ударит его по гнусной скотской морде, плюнет в бесстыжие глаза и уйдет, навсегда уйдет, хлопнув дверью.
- Гос-споди! - испуганно и недоуменно выдохнули в комнате. Гос-споди-и!..
Легкий шорох, легкие шаги... Света зеленой птицей влетела в прихожую и одарила его насмешливым и чуточку недоверчивым взглядом.
- Ты что, Сереженька, зелья приворотного наварил, что ли?
Она стояла над ним, почти касаясь его лица подолом платья, и у него хватило сил поддержать ее иронический тон, хотя выть ему хотелось от стыдобы.
- Да уж наварил, дорогая. Все лучше, чем самогонением заниматься. И помогло, опять же: в кои-то веки посетила.
Света надела босоножки, сказала, охорашиваясь перед зеркалом:
- Дурачок. Рецепт у тебя неправильный, - а смотрела все-таки
с недоумением и испугом, но говорила ласково, хоть голос и звучал ненастроенной гитарой.
И ушла. Тихо и плотно закрыла дверь - и исчезла. Трубой похоронного оркестра загудел лифт. Лязгнули дверцы, и не хватало только монотонного голоса: "Осторожно, двери закрываются", - в котором обычно звучит такая безысходность, словно двери эти закрываются навсегда.
Корин не посмел даже выйти на балкон, чтобы увидеть ее в свете бетонного остолопа-фонаря, чтобы услышать стук ее босоножек - он так и остался сидеть в прихожей, и долго там сидел у стены, созерцая невинных аистов, невинные кувшинки и невинное новорожденное солнце, и задавая себе всего лишь один вопрос:"А не скотина ли я?"
С этим безмолвным и безответным вопросом он наконец и лег на
диван, устроился на приготовленных заранее и совсем по другому
поводу подушках и простыне, да еще и накрылся одеялом, и все слушал и
слушал будильник, причитающий с тумбочки: "Да-да-да, ско-ти-на,
да-да-да..."
Потом он все-таки заснул и ему приснилась сложенная в виде кукиша Кассиопея над болотом с аистами и кувшинками.
3.
Проснулся он задолго до звонка будильника, проснулся с неприятным ощущением и сразу вспомнил: "Света..." Не хотелось вставать и идти на работу, и пугал необычный д а р, и в то же время не терпелось проверить, остался ли он или исчез так же внезапно, как и появился. Корин начал соображать, что бы этакое пожелать, но
в голову ничего путного не лезло и он включил телевизор, погладил брюки под аккомпанемент передачи "Сто двадцать минут", оделся и пошел на кухню пить чай.
Д а р мог быть неведомым доселе качеством, данным от природы, и проявившимся внезапно под воздействием какого-нибудь космического