79
издания «Фрегата „Паллада”»,1 обстоятельства, связанные с предложением преподавать наследнику престола русский язык и словесность (см.: Летопись. С. 79-80, 87), и, наконец, волнения по поводу выбора журнала для публикации романа – все это действительно оставляло мало времени для «выработки» его текста.
На роман Гончарова продолжал рассчитывать Дружинин;2 о характере их соглашения в письме Гончарова к Е. Ф. Коршу от 25 ноября 1857 г. говорится следующее: «…у нас с ним ‹Дружининым› еще не окончательно решено, то есть если здешняя ценсура, которая, как вам известно, слишком осторожна, что-нибудь предложит значительно исключить или изменить, то я предложу роман „Русскому вестнику” или же, в случае непринятия им на прежних условиях, напечатаю отдельно в Москве же». Упоминание «Русского вестника» в этом письме связано не только с прежним предложением Каткова,3 но и, возможно, с встречей Гончарова с В. П. Безобразовым, которого редактор журнала в письме от 17 октября 1857 г. просил посоветовать писателю вернуться к переговорам о продаже ему «Обломова».4 Ответ Гончарова на предложение Каткова не известен; скорее всего, он был отрицательным.
В начале 1858 г. попытался приобрести роман для задуманного им журнала «Русское слово» Г. А. Кушелев-Безбородко. Ближайший его помощник, Я. П. Полонский, в письме от 25 января 1858 г. из Рима к Е. А. или М. Ф. Штакеншнейдер просил передать Гончарову (через А. А. Григорьева) предложение Кушелева продать ему «Обломова» за 7000 руб. серебром и прибавлял: «Это он делает по моему внушению; я уверил его, что роман Гончарова способен дать журналу лишних 500 подписчиков. ‹…› Я очень бы желал, чтоб это состоялось, – начать журнал капитальным произведением и приятно, и полезно» (РЛ. 1969. № 1. С. 165). Очевидно, Гончаров первоначально на это предложение отвечал положительно и даже назвал свою цену за роман, но вскоре изменил решение.
80
22 июля 1858 г. он писал А. В. Дружинину: Кушелев «предложил мне 10 тысяч руб. за роман, чтоб я позволил его напечатать у него в журнале и отдельно для раздачи подписчикам следующего года. Но я, конечно, от этого уклонился: что за журнал будет, как он пойдет и проч. До сих пор всё это довольно карикатурно…». В этом же письме он ставил Дружинина в известность, что А. А. Краевский предложил напечатать «Обломова» «в журнале и отдельно за ту же сумму, т. е. за 10 т‹ысяч›», замечая при этом: «Я ему еще слова не давал, – ссылаясь на наши с Вами переговоры ‹…› и сказал, что обо всем этом извещу Вас и тогда уже приступлю к решению этого давно всем и мне самому наскучившего дела». Вероятно, Дружинин не возражал против сделки Гончарова с Краевским, вскоре ставшей известной и другим заинтересованным сторонам. Так, Некрасов, сообщая в конце сентября 1858 г. эту новость Тургеневу («…роман этот продан за адскую сумму 7-мь т‹ысяч› от Краевского за помещение в журнале и 3 за отдельное издание – всего 10-ть!») и выражая надежду получить для «Современника» «Дворянское гнездо» («…назначение цены будет зависеть от тебя»), прибавлял: «Сказать между нами – это была одна из главных причин, почему я не гнался за этим романом…».1
6 октября 1858 г. соглашение с Краевским было оформлено окончательно (см.: Летопись. С. 86). В начале декабря часть первая «Обломова» должна была поступить в типографию. Сообщая эту новость брату в Симбирск, Гончаров писал ему 20 ноября 1858 г.: «Ты, верно, читал объявление об издании „Отеч‹ественных› записок” в будущем году: там сказано, что и мой роман будет напечатан там же». В упоминаемом объявлении роману Гончарова отводилось особое место. Здесь говорилось: «…в будущем году мы дадим большой роман г-на Гончарова, который публика ждет давно с нетерпением, потому что прочла прекрасный, хотя и небольшой, отрывок из первой его части „Сон Обломова”. Этот роман, вполне оконченный, приобретен уже редакцией и печатание его в „Отечественных записках” 1859 года начнется с первой книжки. Надеемся, что два такие произведения, как роман г-на Писемского («Тысяча душ». – Ред.) и Гончарова,
81
напечатанные в нашем журнале, составят два капитальные приобретения нашей словесности 1858 и 1859 годов» (ОЗ. 1858. № 12. С. 4).
Итак, для «выработки» текста романа и для изготовления беловой или наборной рукописи оставалось меньше двух месяцев, из которых последний выдался особенно напряженным из-за занятости по цензуре. 5 ноября 1858 г. Гончаров писал об этом И. И. Льховскому: «Теперь последний месяц я пользуюсь свободой: в декабре начнут носить корректуры новых журналов (их множество)1 и, сверх того, корректуру 1-й части „Обломова”». Представление о характере работы над предшествующими первопечатному тексту рукописями может дать опубликованный в «Атенее» у Е. Ф. Корша за год до выхода романа в «Отечественных записках» отрывок из его части третьей (см.: наст. изд., т. 4, с. 295-301, строки 10-40). «Если бы Вы не захотели отрывка, а непременно что-н‹и›б‹удь› целое или если он покажется Вам слаб, возвратите его Майкову,2 – писал Гончаров Коршу 25 ноября 1857 г. и продолжал: – Пожалуйста, не церемоньтесь, если не понравится: я не обижусь, потому что отрывок, отдельно взятый, может показаться ничтожным, а в целом пройдет незаметно. Если же Вы его примете, то прошу не помещать ни в первом, ни во втором, ни даже в третьем номере, чтоб он не кидался очень в глаза». «Отрывок» представлял собою описание первой поездки Обломова на Выборгскую сторону с целью отказаться от навязанной ему Тарантьевым квартиры. Текст обрывался в середине абзаца, чтобы избежать упоминания имени Ольги, связывавшего отрывок «с целым»3 (см.: там же, с. 301, строка 40). Выбор именно этого фрагмента не случаен: помимо того, что он действительно выглядит законченным эпизодом,4 листы черновой рукописи с его текстом почти не
82
содержат исправлений, за исключением нескольких вычеркнутых фраз или слов и шести не очень значительных добавлений, вписанных на полях. Все это было учтено при изготовлении беловой рукописи,1 посланной в Москву. В тексте «Атенея» сохранился ряд мест, совпадающих с черновой рукописью и измененных позднее в «Отечественных записках». Так, например, слова «в грязном сарафане» (ЧА, Ат) были исправлены в «Отечественных записках» («в сарафане») и в таком виде вошли во все последующие издания (см.: наст. изд., т. 5, с. 344 и 475, вариант к с. 295, строка 34). Исправлению подверглись также слова«прыганье» (стало: «скаканье» – там же, с. 344 и 476, вариант к с.296, строка 8), «лет тридцать с небольшим» (стало: «лет тридцать» – там же, с. 344 и 475, вариант к с. 296, строка 39), «по осьмому году» (стало: «по восьмому году» – там же, с. 345 и 476, вариант к с. 298, строка 9) и др.
В гораздо меньшем количестве случаев текст для «Атенея» при переписывании с рукописи (или в корректуре) был изменен, в основном в мелочах. Так, слова из рукописи «белую и румяную» были исправлены на «белую и довольно полную» и потом перешли (без союза «и») в текст «Отечественных записок» (там же, с. 344 и 475, вариант к с. 296, строка 21); «с беспокойством» изменилось на «с соболезнованием» (там же, с. 346 и 476, вариант к с. 300, строка 18); слова «в резинковых калошах» были исправлены на «в резинных калошах» (там же, с. 347 и 477, вариант к с. 301, строки 32-33); после слов «и затруднялся выйти» появилось пояснение, вероятно позднее показавшееся Гончарову излишним: «некуда было ступить» (там же, с. 475, вариант к с. 295, строки 29-30); вместо «высунулась из двери» стало «высунулась было из двери» (там же, с. 476, вариант к с. 297, строка 40); после слов «надо бы вернуться» появилось дополнение «да черт с ним» (там же, с. 477, вариант к с. 301, строки 38-39).
Правка этого фрагмента, но уже в гораздо большем объеме, была продолжена в тексте «Отечественных записок» и в отдельных случаях в тексте 1862 г.
83
14 января 1859 г. вышел в свет № 1 «Отечественных записок» с частью первой романа;1 29 января Гончаров отдает в печать часть вторую, сразу же поступившую в набор (см. письмо к В. П. Боткину от 30 января 1859 г.),2 и, го-товясь к сдаче третьей (на этом этапе последней), узнает (очевидно, в редакции или типографии журнала), что она не поместится в книжке журнала. В том же письме Боткину говорится: «Неожиданно выходит вместо трех четыре части, несмотря на убористый шрифт „Отечественных записок”». Укороченная часть третья поступает в журнал в конце февраля, а вновь образовавшаяся четвертая – в конце марта. 20 апреля3 с выходом в свет № 4 журнала печатание романа завершилось.
Это был первый и в то же время важнейший этап в истории становления текста «Обломова». Именно в журнальном тексте, а также в предшествующих ему отдельных поздних набросках на полях рукописи,4 в несохранившейся беловой рукописи и в корректурах5 окончательно сложилась «архитектоника» романа, то самое «сведе́ние всей массы лиц и сцен в стройное целое» («Необыкновенная история»), которое стало возможным
84
только к началу ноября 1858 г. – после завершения новой редакции части первой. О том, что эта редакция появилась незадолго до сдачи рукописи в журнал, свидетельствует сам Гончаров. В упоминавшемся выше письме к И. И. Льховскому от 5 ноября 1858 г. он сообщал, что лишь «недавно перечитал» часть первую1 и что его привела в особенный ужас ее «первая половина», т. е. начальные две главы (главы I-VII печатного текста; текст их см.: наст. изд., т. 5, с. 5-134). Причина, по которой назывались именно эти главы, состояла в том, что они (как и следующие три) были написаны в соответствии с первоначальным замыслом романа, центральный персонаж которого обладал почти уродливой внешностью и целым рядом малосимпатичных, даже отталкивающих черт характера, причем окружение его изображалось в том же психологическом и стилистическом ключе. Все это входило в противоречие с содержанием написанных за границей очередных частей романа, явившихся воплощением изменившегося замысла.
Это был первый и в то же время важнейший этап в истории становления текста «Обломова». Именно в журнальном тексте, а также в предшествующих ему отдельных поздних набросках на полях рукописи,4 в несохранившейся беловой рукописи и в корректурах5 окончательно сложилась «архитектоника» романа, то самое «сведе́ние всей массы лиц и сцен в стройное целое» («Необыкновенная история»), которое стало возможным
84
только к началу ноября 1858 г. – после завершения новой редакции части первой. О том, что эта редакция появилась незадолго до сдачи рукописи в журнал, свидетельствует сам Гончаров. В упоминавшемся выше письме к И. И. Льховскому от 5 ноября 1858 г. он сообщал, что лишь «недавно перечитал» часть первую1 и что его привела в особенный ужас ее «первая половина», т. е. начальные две главы (главы I-VII печатного текста; текст их см.: наст. изд., т. 5, с. 5-134). Причина, по которой назывались именно эти главы, состояла в том, что они (как и следующие три) были написаны в соответствии с первоначальным замыслом романа, центральный персонаж которого обладал почти уродливой внешностью и целым рядом малосимпатичных, даже отталкивающих черт характера, причем окружение его изображалось в том же психологическом и стилистическом ключе. Все это входило в противоречие с содержанием написанных за границей очередных частей романа, явившихся воплощением изменившегося замысла.
И Гончаров, оставив нетронутой лишь первую фразу старого текста, создает новый портрет Обломова, в каждом штрихе которого сквозит авторская симпатия к герою и даже к некоторым его слабостям. Исчезают отдельные резкие подробности из характеристики присущих Илье Ильичу привычек, его «домашнего костюма», из описания его квартиры;2 он больше не допускает грубых выражений по адресу окружающих, не «любуется рельефами своего тела», не принимает поз «египетского истукана», не носит странных панталон; из его комнаты исчезают элементы гостинодворского убранства вместе с невозможной
85
для нового героя картиной и т. д. Изменяется социальный статус Обломова: в тексте, посвященном Захару, появились строки, свидетельствующие «о старинном быте и важности фамилии» Обломовых, с ее «отжившим величием» (наст. изд., т. 4, с. 9) и былым богатством. Во вновь написанных частях романа появилось несколько вставок, в которых говорится о «честном сердце» Обломова (наст. изд., т. 5, с. 317, вариант к с. 263, строки 21-23), его нравственной чистоте (там же, с. 327, вариант к с. 272-273, строки 26-12; с. 329, вариант к с. 276, строки 24-25), красоте его души, «чистой как хрусталь» (там же, с. 440, вариант к с. 489, строки 23-24), его стремлении видеть в каждом человеке хорошее, доброе начало, заставляющее Обломова, например, упрекнуть Штольца за резкий отзыв об Иване Герасимовиче (там же, с. 262, вариант к с. 171, строки 10-14).
Упомянутому выше «сведе́нию всей массы лиц и сцен в стройное целое» были подчинены удаление со страниц подготовленной к печати новой редакции части первой одной из центральных фигур первоначального замысла – Почаева (что обусловило новую роль заменившего его Штольца); иное построение посвященных Алексееву и Тарантьеву фрагментов, которые теперь, освободившись от излишних описаний внешности и изложения биографических подробностей, утратили характер почти самостоятельных очерков; появление в тексте двух новых сцен – посещения Обломова Волковым, Судьбинским и Пенкиным (наст. изд., т. 4, с. 17-29) и визита доктора (там же, с. 82-85).
Так называемый «парад гостей» представляет собою развернутый в лицах текст из первоначальной редакции части первой. Появление Волкова подготовлено текстом: «Одним не сиделось на месте, всё бы им поехать и туда и сюда, поехать обедать куда-нибудь да в театр, летом так за город, тех занимали вечера, танцы, третьи всё волочатся за женщинами…» (наст. изд., т. 5, с. 56), а фигуры деловитого и суетливого «старого сослуживца» Обломова Судьбинского, а также Пенкина – словами: «…четвертые любят говорить о литературе, до всего им дело, везде суют свой нос; всякая городская новость им точно родная» (там же).1
86
Введение в главу VIII части первой сцены с доктором могло быть вызвано тем, что в главе III части второй Обломов в разговоре со Штольцем упоминает о только что («давеча» – см.: наст. изд., т. 4, с. 165, строка 37) состоявшейся беседе с ним. Если учесть, что эта глава первоначально входила в состав упоминавшихся выше «Прибавлений»1 и была написана во время завершения работы над первоначальной редакцией части первой, то можно предположить, что и сцена с доктором была вчерне написана тогда же и находилась среди несохранившихся листов (ср.: ЛП «Обломов». С. 593-597). Подтверждением может служить то, что лишь в журнальном тексте появилось упоминание о докторе в разговоре Обломова с Захаром в главе VIII (см.: наст. изд., т. 4, с. 85, строки 32-33), так же как и небольшая вставка-связка в главе XII части второй (см.: там же, с. 213, строки 9-11).
Сведе́нию далеко отстоящих друг от друга сцен или эпизодов в одно «стройное целое» подчинено и появление в журнальном тексте отсылочных фраз-связок (см.: там же, с. 71 («как сказано»); с. 169 (фраза: «Пенкин был, Судьбинский, Волков»); с. 187 («Вот как подвинулись дела!»); с. 193 («Чего не бывает на свете! ~ А вот как»); с. 397 («Надо теперь перенестись несколько назад ~ соображениям»); с. 400 («Как это вы решились! ~ глядя ей в глаза»); с. 434 («Как у ней теперь выработался голос! ~ настаивал Штольц»); с. 436 («Так пекли только, бывало, в Обломовке да вот здесь!»); с. 480 («Настоящее и прошлое ~ ходят в золоте и серебре»…) и т. д.).
Установилась в журнальном тексте и структура романа в целом. Если в рукописи еще не было деления на части (два обозначения: «Часть I» и «Часть II-я и следующие» – появились в 1858 г.2) и роман писался главами и сценами без какого-либо цифрового обозначения («сцены» иногда выделялись небольшими отступами или черточками), то теперь кроме четырехчастного строения появились римские цифры внутри каждой из частей (без слова «глава») и в гораздо большем количестве, чем это было в рукописи:
87
так, вместо пяти глав части первой стало одиннадцать; вместо девяти глав второй – двенадцать; вместо двенадцати глав и Заключения необозначенных частей третьей и четвертой – двенадцать глав части третьей и одиннадцать глав части четвертой.
Что же касается остальной правки, то она носит характер дальнейшей художественной обработки текста, такой же, какая велась писателем во всех предшествующих роману произведениях:1 это сокращение длиннот, введение в текст различного рода дополнений, замена отдельных фраз и слов и правка в диалогах. О сокращениях, дополнениях и заменах, касающихся «архитектоники» романа, уже говорилось выше. Дополнений всякого рода появилось в журнальном тексте романа не менее ста пятидесяти.
Остановимся на дополнениях, появившихся в тексте главы «Сон Обломова». Независимо от того, возникли они на месте строки или двух строк точек2 либо в не обозначенном точками месте, их можно условно разделить на те, что в свое время не попали в текст главы из соображений автоцензуры, и те, которые носят характер стилистической правки. К первым с бо́льшим или меньшим основанием может быть отнесено все то, что связано с нравственными понятиями, с различного рода суевериями, с правительственными или государственными учреждениями, с общественными или религиозными установлениями и т. д. и т. п. Здесь имеются в виду, во-первых, изображение жизни «взрослых» в Верхлёве и Обломовке, где «всё дышало ‹…› первобытною ленью, простотою нравов, тишиною и неподвижностью», где не слыхали «о так называемой многотрудной жизни», «плохо верили и душевным тревогам», «сносили труд как наказание, наложенное еще на праотцев наших», и понимали жизнь «не иначе как идеалом покоя и бездействия» (там же,
88
с. 120-121), где по ветхой, чуть-чуть держащейся галерее «дозволяется ходить только „людям”, а господа не ходят» (там же, с. 107) и где четырнадцатилетний Илюша, которому «чуть что покажется ‹…› не так, то он поддаст Захарке ногой в нос», а от взрослых обломовцев, если «недовольный Захарка вздумает пожаловаться», он получит еще и «колотушку» (там же, с. 140); во-вторых, описание «неизвестных стран», «населенных чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак – и, наконец, всё оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю» (там же, с. 104), рассказ о гаданье на картах и мрачных предсказаниях конца света (см.: там же, с. 132, 133); в-третьих, упоминание «казны» или слова «правосудие» в несоответствующем контексте (см.: там же, с. 101, 141); в-четвертых, упоминание «крестного знамения», которым осеняли себя обломовцы, или «знамений небесных», или слов «вера», «крестины», «заговенье», «розговенье», или «святой водицы» рядом с «заговорным» словом «пошепчут», а также слов: «Возблагодарили Господа Бога» – рядом с прозаическим «напоили его мятой, там бузиной» (там же, с. 115, 117, 118, 122, 133, 142).
К дополнениям, носящим характер стилистической правки, можно отнести риторический вопрос: «Какие же страсти и волнения могли быть у них?», разбивающий текст с пространным описанием однообразной жизни обломовцев (наст. изд., т. 5, с. 454, вариант к с. 104, строки 18-19), фразу: «Дамы начали смеяться и перешептываться; некоторые из мужчин улыбались», введенную в сцену томительно-долгой беседы собравшихся в гостиной в ожидании ужина обломовцев (там же, с. 460, вариант к с. 131, строки 26-27), а также сравнение обломовца, наблюдающего «каждое мимолетное движение», с теми собаками, которые «любят сидеть по целым дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего» (там же, с. 456, вариант к с. 114, строки 20-22). Иногда дополнение оказывалось необходимым для того, чтобы фраза приобрела законченность. Таков случай, когда в прежде краткий пересказ нянькой «слов медведя», бредущего по деревне на липовой ноге, были введены слова: «все бабы спят, одна баба не спит, на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет», без которых был недостаточно нагляден переход к следующему далее «страшному» тексту (там же, с. 457, вариант