– У тебя потрясная жена.
И Каротин, совершенно себя не контролируя, вдруг небрежно бросил:
– Никакая она мне не жена…
Он и сам не знал тогда, что хотел сказать этой фразой. Может, что Марина свободна и вольна жить как хочет, да только вот живет с ним, любит его. Или же спешил со свойственным ему мужским эгоизмом лишний раз подчеркнуть собственную свободу? На Марину в тот вечер многие обращали внимание, он слышал рассыпаемые в ее адрес комплименты мужчин и был горд, что эта женщина принадлежит ему. Но, видимо, ему этого показалось мало. Его мужское начало требовало более серьезных доказательств своей мужской состоятельности – ему захотелось унизить ее, поставить на место, на то самое место, с которого он сорвал ее, когда взял к себе в Москву. Что особенного она для него сделала, чтобы иметь право называться его женщиной и пользоваться всем тем, что он заработал? Подумаешь, продала квартиру. Хорошо, что вовремя продала, что не спустила ее на пиво да на мужиков, медленно, но верно превращаясь в бомжиху. Что она представляла собой до встречи с ним? Шлюха. Пляжная шлюха, проститутка…
Он думал так, глядя на плавный изгиб ее красивой открытой спины – она танцевала с Урусовым в двух шагах от Каротина. В тот вечер она была в черном платье, которое очень шло ей и делало настоящей светской львицей. Буквально за два года она научилась говорить, улыбаться, двигаться… Она расцвела, как цветок после дождя. Что бы она ни делала, она делала для него, для Каротина, и это тоже начало раздражать его. Он и сам не мог себе толком объяснить, почему его вдруг стала тяготить ее любовь, ее желание во всем угодить ему. Он все ждал, что однажды все это пройдет, что она наконец проснется и станет той прежней саратовской девкой, которая отдалась ему прямо в сквере на скамейке, и скажет ему, что не любит его, что ненавидит… Но это не проходило. Она не просыпалась и даже еще больше привязывалась к нему и опутывала его своими невидимыми, но сильными женскими путами. Он с ужасом ждал, что однажды она объявит ему, что ждет от него ребенка. Вот этого бы он уже не перенес, хотя именно это и спасло бы его, как ему казалось, от необходимости видеть ее каждый день, слышать ее, наблюдать ее социальный рост. Как только она сказала бы ему о ребенке, он порвал бы с ней незамедлительно. Ребенок повяжет его по рукам и ногам. Хотя он отдавал себе отчет и в том, что, скажи она ему с легкостью, что избавилась от ребенка, это тоже вызвало бы протест и негодование. Как это так, избавиться от его ребенка, не предупредив его об этом? Он не знал, что с ним происходит, он окончательно запутался в своих чувствах… Ему необходима была какая-то встряска. Он хотел узнать, какие истинные чувства испытывает она к нему, хотел, чтобы она сказала ему правду и, наконец, с ненавистью и злостью вцепилась бы ногтями ему в лицо. Он не верил, что она любит его. А сколько раз он рисовал себе сцену, когда он швыряет ей эти несчастные двадцать тысяч долларов в лицо! Именно столько она выручила от продажи квартиры и отдала ему. Но что в этом особенного? Человек выгодно вложил деньги. Но все остальное-то сделал он. И квартира, и дорогая спортивная машина, и путешествия, и шубы… Ей стоило только пожелать, и он тут же давал ей столько денег, сколько она просила. Мысль о том, что она продала свою квартиру, рискуя остаться ни с чем, тоже приходила, но он старался не думать об этом. Его опыт общения с женщинами сделал его довольно циничным – каждая женщина желает устроить свои дела за счет мужчины. И вдруг… Марина. Да, она оказалась очень кстати в ту ночь возле телефона и как-то слишком быстро на все согласилась… А что, если в это время она была в кровати не одна? Что, если в тот момент, когда она разговаривала с ним и обещала продать квартиру, она была с мужчиной? Он часто представлял себе эту сцену, чтобы найти предлог для ненависти. Он устал от ее любви, он задыхался от переизбытка ее нежных чувств к нему, он не хотел любить ее. Целых два года, что они прожили вместе, он ни разу не изменил ей. Но не из-за любви, а просто так сложилось. Было много работы, а Марина всегда была рядом. Теперь же, глядя на то, как Урусов блаженствует, обнимая Марину в танце, и наверняка испытывает по отношению к ней желание, ему захотелось ударить ее, причем ударить так, чтобы она упала у всех на глазах, чтобы разрыдалась в присутствии всех его подчиненных… Все это он проиграл несколько раз про себя, но удовлетворения не получил. С одной стороны, его жгла ревность, в которой он не мог и не хотел себе признаться, с другой – он на самом деле жаждал ее унижения.
Когда Урусов вернулся за столик, Каротин сказал ему:
– Она твоя.
– Старик, – Урусов вытаращил на него глаза и чуть не поперхнулся водкой, – ты о чем? Зачем мне спать с подружкой шефа? Это ты меня так на вшивость проверяешь?
– Нет. Она тебе нравится?
– А разве она может кому-то не понравиться? Шеф, у тебя что, крыша поехала?
– Сегодня вы поедете к тебе вдвоем. И прямо сейчас.
– Нет… Я так не могу…
– Она сама этого хочет. И вообще, у нас у каждого своя жизнь, теперь тебе все понятно?
– А утром, когда ты протрезвеешь, ты убьешь меня…
– Не убью. Говорю же, она сама этого хочет.
Сказав это, Каротин встал, подошел к Марине, которая в это время пила шампанское и разговаривала с одной из сотрудниц, и сказал, что ему надо с ней поговорить. Она удивленно вскинула брови и попробовала улыбнуться:
– Что-то не так, милый?
От этого «милый» у Каротина заболел живот. Ему стало нехорошо. Он смотрел в пространство, но видел перед собой Урусова, раздетого, взмокшего от усилий и держащего в своих объятиях постанывающую от наслаждения Марину. Эта картина преследовала его все то время, что он был знаком с ней. Только раньше вместо Володи он представлял себе других парней, с которыми он встречался в Саратове и которые, как ему говорили, были любовниками Марины. Эти сцены убивали в нем то чувство, которое так и не успело зародиться…
Они стояли в маленьком холле, примыкающем к подсобным помещениям, рядом с искусственной пальмой, и были там одни.
– Ты так странно смотришь на меня… тебе плохо? Ты много выпил? Может, поедем домой?
– Ты хочешь уложить меня в постель, а сама помчишься к своему Урусову?
– Саша!
– Молчи… – Он с силой зажал ей рот ладонью, причем надавил так, чтобы ей стало больно. – Молчи… Думаешь, я ничего не знаю? Он же только что предложил тебе поехать с ним к нему домой. У вас с ним, оказывается, это давно…
– Каротин, прекрати. – Она вдруг заговорила с ним так, как разговаривала раньше с теми мужчинами, которых успевала возненавидеть прежде, чем они бросали ее. Глаза ее потемнели, а лицо стало белым как мел. – Ты пьян. Мы сейчас же поедем домой.
– Вот… Отлично, наконец-то я услышал твой прежний голос… Наконец-то он прорезался! А я вот ждал, ждал, когда же ты наконец заговоришь так, как раньше… Я всегда знал, что ты при мне играешь какую-то роль, ты – это не ты… По-настоящему ты – лживая и продажная сучка…
– Каротин, остановись. Я ни разу не предала тебя. Что успел тебе наговорить про меня Урусов? Мы же с ним раньше и не виделись. Не верь никому, что бы тебе про меня ни говорили. Мы должны быть вместе, я же люблю тебя…
– А ты скажи еще, что ради меня ты продала свою квартиру, ну, скажи! – В эту минуту он уже начинал ненавидеть себя, но и сил, чтобы остановиться, у него не было. Кто-то злой и жестокий поселился в нем и теперь требовал крови. – Ты знаешь кто?
– Я слышала, что деньги портят людей, но не знала, что это коснется и тебя… – сказала она внезапно тихо, как если бы она находилась в больничной палате в присутствии умирающего. – Саша… Если ты сейчас не остановишься, ты потом пожалеешь… Поедем домой!
– Сука! – И он вдруг сильно ударил ее по лицу.
Она отлетела назад прямо на пальму. Он стоял и весь трясся. В висках стучала кровь, злая кровь.
Марина медленно выпрямилась, потрогала разбитую губу, затем, ни слова не сказав (тогда он еще не знал, что видит ее в последний раз), поправила платье, взбила прическу и медленным шагом, покачиваясь на тонких каблуках, двинулась в сторону зала. Каротин, держась за косяк двери, видел, как она подходит к Урусову, как шепчет ему что-то на ухо, при этом как-то нехорошо улыбаясь, а затем берет его за руку и уводит за собой…
И больше он ее не видел. А если и видел, то лишь мельком. Домой она не вернулась, за вещами приезжала ее знакомая актриса. Она молча, стараясь не смотреть Каротину в глаза, взяла чемоданы и увезла их туда, где теперь жила Марина. Он пытался узнать ее адрес, но так и не узнал. Она ушла так же решительно, как и пришла. Он понял, что она никогда не простит его. Каротин потом передал через эту же актрису деньги для Марины, но не был уверен, что они попали к ней. И так случилось, что лишь после того, как все это произошло, в его жизни появился смысл. И заключался он в том, чтобы каждый день, каждый час, прожитый без Марины, сравнивать с тем временем, когда она находилась рядом. Таких сильных и противоречивых чувств он не испытывал ни разу в своей жизни. Он упивался своим горем, он плакал по ночам, представляя себе то унижение, которое пришлось испытать Марине, и сочувствовал ей, и только теперь понимал, что любил ее, и любит, и будет любить всегда. Урусов два дня не показывался на работе, будучи уверенным, что уволен. Каротин сам позвонил ему и сказал, что его личная жизнь его нисколько не интересует, – он словно продолжал играть роль разочарованного и брошенного женщиной мужчины. Урусов вернулся, но Каротин знал, что Марина пока еще живет у него. Он это чувствовал, когда смотрел на своего зама, когда слышал его голос, в котором ему чудилась вина. Но потом она ушла и от него. До него доходили слухи, что Марина сняла квартиру и живет в районе Патриарших прудов. Случилось то, чего он ждал все это время, – Марина снова вернулась к прежнему образу жизни и превратилась в доступную и продажную девку. Через ее приятельницу Каротин передал записку, где просил Марину позвонить ему, чтобы договориться, когда и где он сможет передать ей те деньги, которые он ей задолжал. Он хотел дать ей столько денег, чтобы ей хватило на покупку двухкомнатной квартиры в Москве. Он и передал ей это на словах той актрисе, которая согласилась быть посредником между ними. Но Марина так и не позвонила. Тогда Каротин сам открыл счет в банке на ее имя и положил туда шестьдесят тысяч долларов, о чем и сообщил по телефону актрисе. Но шло время, а Марина за деньгами так и не приходила. До него дошел слух, что в ее жизни произошли перемены – она живет за городом у его хорошего знакомого, директора завода Бориса Пирского. Несколько раз Каротин приезжал вместе с Мариной к нему домой, они хорошо проводили время. Пирский еще тогда бросал нежные взгляды на Марину, но кто бы мог подумать, что последует продолжение… Но прошел месяц, и Урусов рассказал ему о своей встрече с Пирским, во время которой Борис признался ему, что Марина изменила и ему с каким-то студентом или художником, что сбежала от него, ничего не взяв, и поселилась где-то на Арбате в убогой комнатке при каком-то культурном центре, не то армянском, не то грузинском. И что живет она там теперь с этим студентом или художником, что много пьет, нищенствует, но возвращаться не хочет… А еще через какое-то время Каротину сказали, что Марина связалась с саратовским предпринимателем Сайгановым и он увез ее с собой в Саратов. Зимой Каротин случайно встретился с Пирским, тот по-прежнему был один, они вместе выпили, причем много, и Борис рассказал ему о том, что сам ездил в Саратов, пытался вернуть Марину. Он разыскал ее через Сайганова, который сначала не хотел сообщать ему ее адрес, но потом все же сказал. Оказалось, что она снимает квартиру возле рынка под названием «Пешка», в старом доме с высокими потолками и комнатой для прислуги. Что живет она отчасти на средства Сайганова и на то, что ей дают другие мужчины, о чем сам Дмитрий поведал ему с нескрываемой горечью. Пирский говорил, что у него не хватило душевных сил на то, чтобы ревновать Марину к Сайганову, находящемуся в точно таком же положении брошенного любовника, что и сам Пирский. Марина встретила Пирского истерикой, она плакала и смеялась, спрашивала, не привез ли он с собой Урусова или Каротина и что почему бы им всем, мужикам, не оставить ее в покое…
– И я все понял, – вдруг сказал Борис Каротину уже перед тем, как им разойтись по домам. – Ее кто-то убил, понимаешь?
– Как это… – Каротин тут же почувствовал внутри себя пустоту, а голова была готова разорваться от боли. – Кто убил? Что ты такое говоришь?
– Думаю, ты, Саша, и убил… Не знаю, что между вами произошло, но она стала такой после тебя, понимаешь? Ты ее обидел, ранил, называй это как хочешь. Она же была ангелом до того, как вы разошлись. Не хочешь, не рассказывай, конечно, но то, что ты не сберег ее, это факт. Сайганов тоже так считает. Да и все вокруг… Мне сказал один человечек, что ты вроде бы избил ее в ресторане, что кто-то видел, как ты ударил ее… За что? Думаю, что ни за что. Она любила тебя, только тебя. А ты, Каротин, скотина…
И с этими словами Пирский встал и словно затем, чтобы поставить точку в этом разговоре, швырнул бокал, который, ударившись о каменный пол, разлетелся осколками в разные стороны.
…Каротин сидел в машине напротив крыльца с вывеской детективного агентства и курил. «Скотина, конечно… Или я просто сошел с ума».
Глава 23
Женя вышла из гостиницы «Волга» и позвонила Шубину.
– Игорь, Нечаев заперся у себя в номере с какой-то женщиной. Ты не поверишь, но, судя по описанию, которое мне дала горничная, убиравшая коридор и видевшая парочку, эта особа похожа на Астрову. Да-да, на настоящую Астрову. Что мне делать?
– Постарайся дождаться их или хотя бы ее, чтобы убедиться в этом. А после этого перезвони мне.
– Игорь, почему ты не звонишь Корнилову? Разве ты сомневаешься в том, что Сайганова убила его жена? Чего ты ждешь?
– Я жду агонии… Сайганова долго не продержится, у нее нервы на пределе. Тот факт, что она призналась во всем Лере, говорит о том, что она на грани нервного срыва. Приблизительно в таком же состоянии она находилась и в тот день, когда застрелила мужа. И суд, пусть это не покажется тебе странным, может даже оправдать ее. Ведь всегда найдутся свидетели, которые подтвердят, что Сайганов и покойная Астрова… вернее, Рожкова были любовниками. И если ей достанется хороший адвокат, он докажет, что в момент убийства она находилась в состоянии аффекта. Я тебе больше скажу: он может избрать такую тактику, что сама Сайганова будет представлена суду как жертва обмана. Что стоит опытному адвокату выдумать историю о том, будто бы после того, как Сайганов увидел свою любовницу мертвой, у него сдали нервы и он наговорил жене в своем кабинете лишнее… Она может сказать, что он оскорблял ее, что даже обвинил в убийстве Астровой и в порыве отчаяния достал «маузер» и убил бы ее, не успей она вовремя выхватить пистолет и выстрелить в него. Тогда это будет уже выглядеть как самооборона. Способов, как защитить Сайганову, много.
– Значит, если Сайганова не выдержит и придет с повинной, то Камышиной не надо больше прятаться?
– Нет, пока она еще находится под подозрением. Прокуратура сейчас занимается бумагами Сайганова, пытается связать это убийство с его профессиональной деятельностью. Но не думаю, что они что-нибудь найдут.
– Мы будем искать убийцу Астровой?
– А разве тебе не интересно узнать, кто и за что ее убил?
– Интересно. Но ведь мы же не можем работать лишь из-за одного интереса. И если с Камышиной снимут обвинение и она сможет вернуться к нормальной жизни, то нам не нужно заниматься расследованием убийства Астровой…
– Я тоже так думал, пока мне не позвонил один человек.
Так Женя узнала о том, что в город из Москвы приехал Владимир Урусов, человек, представляющий интересы хорошего знакомого Ольги Астровой, вернее, Рожковой, некоего Каротина.
– Он приехал, чтобы организовать ее похороны. Сказал, что его шеф приедет чуть позже. Мой телефон он узнал от сотрудника морга, куда Урусов приехал, чтобы выяснить обстоятельства дела, узнать, когда можно будет забрать тело. Человек он очень деятельный, энергичный, с ним легко общаться. Свой разговор с незнакомым человеком он строит таким образом, чтобы выжать из него как можно больше информации, в то время как сам слова лишнего не скажет. Напорист, немного нагл, но в общем и целом даже приятен. Он уже знает о том, что похоронами собирался заниматься Нечаев, а потому горит желанием увидеть его. Иди в гостиницу, постарайся проследить за ним. Я назначил ему встречу в агентстве на девять часов. Думаю, что раньше я вряд ли сумею освободиться. Если будут новости, звони…
Женя вернулась в гостиницу и подошла к окошечку администратора. Протянув десять долларов, попросила сообщить ей, если кто-нибудь заинтересуется Валентином Нечаевым. Женщина-администратор улыбнулась ей как хорошей знакомой и понимающе кивнула головой.
– Я так хорошо понимаю вас… Такой интересный мужчина… Не представляю, чем он занимается, но живет здесь уже достаточно долго, москвич, богат… Думаю, он сюда развлечься приехал. Знаете, милая, я не советовала бы вам иметь с ним дела. Он же уедет, а вы – останетесь… У меня дочь такая же, как вы. Если бы вы только видели, с какой девушкой он встречался не так давно… И ту бросил. Раньше он приводил ее сюда, и они бывали здесь долго, до утра.
Женя с досадой и какой-то непонятной брезгливостью подумала о том, что для администраторши солидной гостиницы она слишком болтлива, хотя, с другой стороны, благодаря таким вот несдержанным на язык особам можно быстрее продвинуться в расследовании и получить массу полезной информации.
– Я дам вам еще столько же, если вы скажете, как выглядела та девушка, с которой Нечаев встречался раньше… Опишите мне ее… – И в окошечко просунулась еще одна зеленая бумажка.
– Да пожалуйста! – Администраторша, видимо, не знавшая, куда ей деться от скуки и склонная к сплетням, принялась описывать девушку Нечаева: – Высокая, стройная, очень красивая девушка… Волосы светлые, длинные и вьющиеся. Глаза? Цвет сказать не могу, но большие, красивые глаза… Она была похожа на фотомодель. Эта девица всегда курила длинные тонкие сигареты, должно быть, дамские, дорогие. Одета была прекрасно, на ней все красиво смотрелось, даже джинсы. Знаете, я не удивилась бы, если бы узнала, что она проститутка. Но, с другой стороны, с ней никогда и никого не было, кроме Нечаева.
– Вы имеете в виду сутенера?
– Ну да!.. Хотя, постойте… – Женщина в задумчивости принялась грызть карандаш. – Я видела ее один раз с другим мужчиной, но он не мог быть ее сутенером. Он останавливался здесь, я даже помню его лицо. Тоже симпатичный мужчина, но с более жесткими и мужественными чертами лица. Они пришли вместе – эта девушка и он…
Не было сомнения, что администраторша имела в виду Ольгу Астрову. Ведь Нечаев почти каждый день виделся с Астровой. Женя достала фотографию Марины Рожковой и протянула ей в окошко.
– Это она?
Женщина, сгорая от любопытства, довольно долго держала перед собой фотографию и все качала головой, словно пытаясь потянуть время, чтобы придумать, что бы еще она могла рассказать об этой девушке и Нечаеве, чтобы заработать еще денег.
– Да… Да, это она… – все же подтвердила она.
– Я могу еще заплатить вам, если вы вспомните день, когда видели эту девушку с другим мужчиной, а также его имя. Он приезжий или же он просто снял номер на час или два?
– Он приезжий, это я помню точно… И он не сказал, на какой срок снимает номер. Со мной он разговаривал грубовато, как с человеком низшего сорта, мол, не твое это собачье дело… Я знакома с этой породой людей. Они платят за право быть грубыми. Но я почему-то не разозлилась на него, хотя про меня все и говорят, что я чрезмерно эмоциональна. Наверно, ему было не до меня и не до моих вопросов, настолько он показался мне расстроенным… Я поэтому и запомнила его. Он, сняв утром номер, ближе к обеду пришел уже с той самой девицей, которую я прежде видела с Нечаевым.
– Так вы сможете сказать мне, когда именно он снял номер? Какого числа? И как его фамилия?
– Мне придется постараться, чтобы вспомнить это… – Густо накрашенные ресницы администраторши взметнулись вверх, и Женя подумала, что этой женщине пришлось как минимум полчаса потратить на то, чтобы их накрасить.
Женя достала из сумочки деньги и сунула их в окошко.
Деньги исчезли в маленькой пухлой ручке администраторши, после чего из ящика письменного стола был извлечен журнал регистрации. Холеные пальцы принялись листать страницы, а губы что-то шептали, до Жени едва доносилось:
– Кажется, это было в день рождения Маши… Я зашла еще в кондитерскую, купила там кекс, потом в гастрономе купила консервированные персики…
Она вдруг замерла на минуту, уставившись в пространство, и при этом наморщила лоб. Чувствовалось, что она сейчас вспомнит что-то важное.
– Так… Это было не первого, а второго сентября… Со второго на третье сентября. Точно… Сейчас, одну минуту… – и палец с острым лакированным розовым ноготком остановился, словно зацепившись за строчку. – Пожалуйста… Да, это он, Каротин Александр Георгиевич. Он прибыл из Москвы. Поселился у нас в десять часов утра… Вам записать его паспортные данные?