- А открыть?
Михей достает из-под прилавка открывалку на веревке и молча со стуком кладет рядом с запотевшей бутылкой. Малый, не вынимая руки из кармана, начинает открывать. Михей смотрит с насмешливым интересом. Бутылка скользит по пластику и ахается у ног покупателя. Пенная жидкость заливает ему ноги. Из подсобки выглядывает вечно хлопочущий Заза. Оборачивается охранник.
- Двумя руками-то все надо делать, - назидательно выговаривает Михей, ногой придвигая к себе коробку с пивом.
Малый, не теряя лица, вновь достает деньги и швыряет на прилавок.
- Повторить. Сдача - в счет уборки.
Михей вновь ставит перед ним бутылку. Сцена повторяется. Лишь лужа на полу становится больше. Малый вновь лезет за деньгами. И неизвестно чем бы все закончилось, но в дело вмешивается Заза. Он молча подходит к прилавку и открывает бутылку. Двумя руками. Малый удаляется. Михей с удовлетворением смотрит ему вслед, оглядывая мокрые брюки.
- Паганэц ты, - устало говорит Заза, утирая лоб. Он уже привык к выходкам Михея. - Пакупатэля мне разгонишь.
- Куда они денутся, - усмехается Михей, глядя за окно, где у машины малый резко отвечает что-то недоуменно вопрошающей спутнице.
Уборщица тетя Аня, ворча, собирает осколки, вытирает пол. В душном воздухе стоит запах пива.
Вновь тихо. Михей подмигивает охраннику. Тот равнодушно отворачивается и сонно смотрит на часы. До закрытия еще далеко. Михей раз за разом вспоминает произошедшее и тихо посмеивается. НЕДОРОГО
Витек хозяйской походкой выходит во двор.
- Ма, - кричит он в сторону детской беседки, где собрались в теньке посудачить местные кумушки, - что ж ты, уходишь, а дверь на балкон не закрываешь? Первый этаж все-таки, обворуют...
- Да кто нас обворует, - отмахивается Галка. - Все в округе знают, что тут бандит живет. Даже милиция знает...
Витек довольно усмехается и уходит по делам.
Да, это местный бандит, авторитет. И все это знают. И не просто терпят такое соседство, но и дорожат им. Чуть беда какая - к Витьку. А куда же еще? Не в милицию же, в самом деле! С ними только свяжись... А Витек и проблему быстро решит, и возьмет недорого. Вон на прошлой неделе у Любки из второго подъезда брата за долги украли и требовали выкуп. Куда Любка в первую очередь бросилась? К Витьку. И брата девке вернули. Всего лишь за тысячу долларов. Разве дорого? Нет, серьезно?
С соседями Витек вежливо здоровается, не куролесит. Всегда опрятно одет и гладко выбрит. Кто не знает, так просто скажет - какой приятный молодой человек.
Кстати, столь же приятный молодой человек живет у нас в третьем подъезде. Игорек также опрятно одет и гладко выбрит. И с соседями вежлив. Но дружбой с ним дорожат в основном местные же бандиты. Потому что Игорек работает в милиции и за соответствующую... благодарность может дать дельный совет. И дает. И берет. Недорого. И все об этом знают.
Исходя из такого расклада дворовых сил, у соседок в авторитете мать Витька - Галка, и жена Игорька - Ленка. Весомостью в беседе с ними может поспорить разве что Лилька. Она работает в налоговой инспекции. А у человека серьезного, не ветрогона, к деятельности этой службы интерес повышенный, можно сказать, кровный. И Лилька при случае консультирует. И берет недорого. Ну, совсем пустяки. Свои же люди. Соседи.
Или взять Танюшку из шестнадцатой квартиры. Ее Гурам уже третью машину проигрывает...
Однако у беседки поднимается переполох. Это вырвался на свободу, выпрыгнув с незакрытого балкона первого этажа пес Витька. Пес нешуточный. Американский стаффордшир . Прямо скажем, зверь-пес. Правда, он еще молод и весело носится сейчас среди визжащей детворы и вопящих мамашек, желая всего лишь порезвиться и поиграть, не понимая причин всеобщей сумятицы.
Галку пес не слушается. А Витьку некогда с ним возиться. Дела. Сами понимаете. А выбрасывать собаку жалко. Дорогая все-таки. Не поскупились братаны на витькин день рождения. И все со страхом ждут, когда подрастет животина и покажет свой характер. Еще не пострадавшие прикидывают, во сколько станет Витьку компенсация за собачьи укусы. Вряд ли так уж дорого. Что с Витька возьмешь, коли он сам берет недорого?
ЧЕРЕПОВЕЦ
Мне было девятнадцать лет. Мне было девятнадцать! Тот, кто жил по-настоящему, знает, что это такое. Мне так все было любопытно. Странно, удивительно и интересно. И все происходящее воспринималось, как приглашение к открытию тайны.
Поезд привез меня в Череповец. Он мог привезти меня еще куда-нибудь. Ну, куда хотите... Но он почему-то привез меня в Череповец. Это там, где Вологда-гда.
Я первый раз была в Череповце. Мне ужасно нравилось слово "была". Оно придавало моей жизни весомость прошлого.
Ах, какой день был в Череповце. Такого в Москве не дождешься. Очень жаль, что в Москве такого не дождешься. Правда, жаль. Такого снега и такого солнце нет.
Снег, замешанный на солнце, покрывал Череповец пышным безе с хрустящей корочкой, над которой искусно размещались шоколадно-добротные древние дома и хрупкие бисквитные храмы...
- Девушка, можно вас спросить?
Я обернулась. Зная, что увижу в глазах незнакомца. Увижу разочарование. Увы, с недавних пор мне стало ясно, что красотой мне пока не блистать. Ах, не блистать...
Но и этот солдатик, лопоухий, стриженый, был такой простой-простой и незаметный, словно занесенный куст при дороге. Занесенный, но не засыпанный, не спрятанный в сугробе.
И никакого разочарования в его глазах я не увидела. Наоборот, облегчение. Оттого, что я пока не красавица. А такая же - простая и незаметная. И мы оба знали, как пользоваться в жизни этой незаметностью, пусть у нас были и другие тайны. Но эта тайна нас объединяла.
- Как тебя зовут-то? - спросил он так, словно мы давным-давно познакомились, но долго не виделись, и он успел позабыть мое имя.
- Света, - сказала я. - А тебя- Петя?
- Нет, это папаню так звали. А меня...
- А я тебя буду звать Петрович, - почему-то поспешила перебить его я, хватаясь за мою почти угадку, как за счастливую находку, как за серебряный полтинник, вмороженный в лед под ногами.
- Тут, понимаешь, Светк, дело такое. Маманя ко мне приехала, деловито пояснил Петрович. И был он весь основательный и рассудительный, как председатель крепкого колхоза. - И уж больно ей охота увидеть, что девчонка у меня знакомая есть. Городская, - почему-то вполголоса добавил он, оглянулся и покраснел. Всем лицом, ушами и шеей.
И я конечно же поняла, что никакой знакомой девчонки у него нет. Городской. И я тоже покраснела. И он тоже понял, что у меня нет знакомого парня.
- Пошли, - выпалила я и очень решительно взяла его под руку, ощущая всю негнущуюся колючую грубость его шинели.
- Да никуда идти и не надо, - сказал он. - Вот она, моя маманя.
Я обернулась испуганно. Метрах в пяти от нас, на заснеженной скамеечке сидела старушка. Вернее, она сидела на спинке скамеечки, примостившись, как птичка, так много снегу было в этом Череповце. И из этого снега глядели на меня, на нас блекло-голубые глаза, глядели с любовью, заволакиваясь слезами нежности, отчего весь мир терял резкость очертаний, погружаясь в ласку и милосердие.
Но вот старушка сморгнула, меняя декорации. И на меня строго и оценивающе посмотрела Мать. Она смотрела на меня как на Невесту, и я ощущала стыдливость (потупленный взор) и слышала легкий шелест фаты на плечах и колокольный звон и скрипуче-протяженое из полумрака, озаренного густым желтым свечным огнем: "Господи, помилуй мя!". Особенно трогало меня это "мя". Я чуть не расплакалась...
Но следующий взор ее уколол меня и испугал. На меня смотрела Женщина. Смотрела с ревностью... Я застыла, как при встрече с большой незнакомой собакой. Меня обнюхивали. Я затаила дыхание. Хоть бы кто-нибудь пришел на помощь, хоть бы кто-нибудь...
Петрович кашлянул. Сухо и слабо разнесся звук этот над хрустким снегом в далеком Череповце, отзываясь эхом в той деревне, где ждали старушку соседки ("И так я вам скажу, деушки, совсем мой-то мужчина стал, да видный! От девок отбою нет!". - "Ох, испортят его городские-то шалавы!"). И за что они меня так невзлюбили?
- Ну, мамань, пойдем мы, - затоптался на месте Петрович.
- На танцы! - вдруг озорно сказала старушка. - Ну, ступайте, ступайте, дело-то молодое...
И она пригорюнилась, вспоминая свое старое молодое дело.
Я торопливо ткнула рукой куда-то в колючее шинельное, и мы пошли. Чуть не побежали. Я едва поспевала за Петровичем, за его молодым делом-телом.
А когда мы забежали за какой-то домик с пронзительно-зелеными наличниками, Петрович резко остановился и чуть ли не оттолкнул меня. Мне показалось, что я противна ему. И всю жизнь была противна. Омерзительна и ненавистна.
- Ну, все! - почему-то злобно выдохнул он с облачком пара, улетевшего вверх, к голубым-голубым небесам.
- Все? - спросила я, прислушиваясь к собственному голосу, и ничего не слыша.
Петрович стремительно развернулся и побежал, путаясь в полах шинели.
- Все? - спросила я, прислушиваясь к собственному голосу, и ничего не слыша.
Петрович стремительно развернулся и побежал, путаясь в полах шинели.
Бежал солдатик с поля боя. Оставив врага смертельно раненым, и немилосердно недобитым. Уродливые армейские башмаки копытами грубого животного впивались в снег. Снег жалобно вскрикивал. Так мучителен был этот звук. И так пронзительно-зелены были наличники дома, у которого меня бросили. Бросили впервые в жизни.
Будь я постарше, а это мне еще только предстояло, я бы подумала и сообразила, что этот несчастный солдат Петрович просто голубой или... или вообще никакой. И может быть, сейчас он бежал на свиданье с таким же несчастным и лопоухим.
Пока же я со странным чувством оглядывала себя со стороны и ощупывала душу свою. Меня... бросили? И... и что же?
И я побрела по улицам, приходя в себя и начиная с прежней страстью впитывать в себя, присваивать по-воровски и этот снег, и это солнце, и домик Северянина. Черт возьми! Мне всего лишь девятнадцать лет, а меня уже бросили! О, каким опытом я уже обладала! И еще сколько всякого разного предстояло мне испытать. Ведь мне обязательно нужно было стать красивой и знаменитой, любить и расставаться. И при этом - в разных городах и странах! Сколько же на это понадобится сил. Где их взять?
А пока был Череповец. Почему-то именно он. Неважно. И было мне пока девятнадцать.
Пока.
ШКОЛЬНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ
- И она грит, запомни, грит, день этот памятный. И сама, не вру, ей Богу, купила мне бутылку эту.
Cерега с хлопком сдернул пластиковую пробку и приложился к горлышку. По тамбуру электрички поплыл запах дешевого портвейна. Вставной челюстью лязгнула неисправная стальная дверь.
Долговязый малый с ликом раскаявшегося душегуба сначала не верил. А когда поверил, осудил, да тяжко так:
- Как же можно мать-то родную? Иль совсем мозги пропил?
- Во-во, - поддакнул Серега. - И она мне так же грит: запомни, грит, день этот памятный. И сама бутылку-то... Будешь ли?
- Стало быть, в богадельню старушку определяешь? - весело сказал третий попутчик, крепенький старичок с корзиной, постоянно вытиравший лысину платком. - Ай, молодца! Во жисть пошла!
- Так что ж, - разводил руками Серега. - Какой из меня матушке подмога-утешение на старости лет? Вот и порешили мы с ней. По согласию сторон взаимно... И отчего это бывает, что так весело бывает?
Серега даже что-то такое выпляснул. Лихое, как ему казалось. На самом же деле его тщедушное тельце в обтерханном пиджачке лишь жалко передернулось.
- Дела, - сплюнул долговязый малый и затоптал окурок. - Да ты поди врешь, - на всякий случай еще раз усомнился он.
- А ты глянь, глянь на матушку на мою, - не обиделся Серега. - Вон в платочке сидит, вон в синеньком.
Малый еще больше посуровел.
- Стало быть, мать на людей чужих. А сам?
- А сам квартиру пропьеть! - радостно подхватил старичок. - Ай, молодца!
- А и пропью, - куражливо повел плечами Серега. - Чем кому доставаться, лучше пропить. Все одно обманут. Знаем!
Тут он вдруг пригорюнился.
- И отчего это бывает, что вдруг грустно так бывает?
Подумав, продолжил:
- На работу устроюсь, вот чего, - нерешительно проговорил он. - А там и заберу матушку. Выпей со мной, дедок, а?
В окна электрички били лиловые и жирные, как черви, струи дождя.
- Отпил уж я свое, милок. Э-эх, да так ли отпил! - прочувствованно крякнул старичок. - Да только от таких вот напитков - одна срамота в организме. Чистое дело - срамота, - смачно повторил он.
Серега опять приложился к бутылке. Веселей стало, да только ненадолго. Потому что пошли контролеры и стали требовать билеты. А билета у Сереги не было, и он пытался объяснить, что билет у матушки, а у самой матушки билета нет, потому что она пенсионерка, вон в платочке, вон в синеньком. А контролеры сказали, что нечего тут распивать. А Серега спорил: мол, вся Россия гуляет, а ему, что, нельзя!?
- И то, - вмешался старичок, - ну какой у него может быть билет? Он мать в богадельню везет. Какой уж тут билет? Не может у него быть билета.
А день памятный продолжался. Только уже на остановке автобусной. И пока сидели там в ожидании, под грохот ливня по железной крыше, Серега жалобно так попросил:
- Пивка бы, ма...
- Сейчас, дитятко, сейчас родненький.
Да так под дождем и сходила к палатке, принесла пару бутылочек. Жалко Сереге ее было, промокла вся. Но в автобусе ему ехалось от пива радостно.
Затем долго пришлось брести вдоль какого-то длинного бетонного забора. Забор все не кончался, за шиворот противно текло, а матушка все приговаривала:
- Уж потерпи, сыночка, потерпи. Скоро уже, скоро.
И Серега плелся, машинально переставляя ноги и тупо размышлял: отчего это бывает, что приходится терпеть? Всю жизнь терпеть?
В проходной плюхнулись на скамеечку, отдышались. Появился мужчина в белом халате, доктор должно быть, решил Серега. Это хорошо, уход будет за матушкой. Развернула старая тряпочку, подала документы-справочки.
- Ну и ладно, - сказал доктор. - Ничего. Все уладится. Прощайтесь, да пойдем.
Мать встала, перекрестила Серегу и сухими губами поцеловала в щеку. Серега прослезился.
- Запомню, - вымолвил отяжелевшим языком, - запомню день этот памятный.
И тут взяли Серегу под белы руки, да крепко взяли и повели, чуть не понесли. Он не сразу сообразил, а когда сообразил, не стал рваться, а только оглянулся, словно ища защиты.
- Ступай с Богом, - проговорила негромко матушка. - Ступай. Да лечись хорошенько, слушайся.
И вспомнилось вдруг Сереге, как мать провожала его в школу, в первый класс. День тогда стоял солнечный, памятный...
5. Чисто литературные мечтания
ЧИСТО ЛИТЕРАТУРНЫЕ МЕЧТАНИЯ
Перспективы ярки, контрастны, знобяще-манящие. М все благодаря русской литературе. Первое приближение к ним примерно таково...
Не глядя, протягиваешь руку к темному шкафчику с собраниями классиков. Нежно оглаживая переплеты, на ощупь длишь движение ладони, оттягивая сладостный миг... Но стоп! И наугад! Как из баньки в сугроб! Выхватываешь, подбрасывая томик, как картофелину из костра. Лакомо, весомо, обжигающе. До слюны, до спазма...
И полуприкрыв глаза, даже не прочитав имени, раскрываешь... Нет, она сама раскрывается, книга, словно бутон под протянутыми навстречу весенними трепетными лучами.
И вот оно, ароматным, тягучим настоем вливается, только бокал души подставляй:
"... выходя из кабинета, вошел в столовую, где прислуга спускала шторы на высоких солнечных окнах, заглянул зачем-то направо, в двери зала, где в предвечернем свете отсвечивали в паркете стеклянные стаканчики на ножках рояля, потом прошел налево, в гостиную, за которой была диванная; из гостиной вышел на балкон, спустился к разноцветно-яркому цветнику, обошел его и побрел по высокой темной аллее... На солнце было еще жарко, и до обеда оставалось еще два часа."...
Неимоверным усилием воли вырваться из этого колдовства, собраться с мыслями и... угодить в чары собственных раздумий.
Господа! Вы верили, что можете стать помещиками? По крайней мере, представляли себя в роли таковых? Ну не лукавьте, вижу, мечты играли с вами в эти игры.
А ведь как подумаешь, право, что действительно можно стать помещиком, инда оторопь берет, нежнейшими мурашками все тело осыпая.
И ведь очень даже запросто. Всего-то - купил участок, отгрохал хоромы, прислугу нанял. Житьишко! Чума!
И живем прямо с раннего утра. Боже упаси проспать златое утро с его первыми трелями и первым ветерком, волнующим вершины берез...
Но вот уже доносятся запахи с кухни, где кухарка запалила лучину еще за полночь...
И завтрак в постель. И накрахмаленную салфетку за воротник атласной пижамы. А сервировано на серебре. А запах из-под крышки такой, что ни за что не догадаешься, какое блюдо ждет тебя, но ни на долю секунды не усомнишься - вкуснее в мире нет...
Но позвольте, что же это за пятнышко на вилке! А? Григорий? Что молчишь? Кажется тебя, подлеца, спрашивают! "Виноват...". Это и слепому ежу ясно, что виноват. Что ж ты, братец, утро мне портишь? Как с такой вилкой жизнью наслаждаться? А? Думал ли ты об этом, мерзавец ты эдакий? Ты пойми, скотина, что именно такая вот мелочь, как пятнышко, и способна сокрушить идеальную картину целого мироздания! Понимаешь ли ты это, свинтус? "Понимаю...". Вот и видно, что не понимаешь, поскольку уж не первый раз нерадение за тобой примечаю. И потому отправляйся-ка ты, брат, на конюшню за нравоучением, коли такое чучело бесчувственное...
Ну да что значат эти досадные мелочи по сравнению с Природой! И вы выходите после завтрака на веранду, закуриваете и не торопясь идете вглубь сада, к любимой беседке, где с четверть часа не без приятствия размышляете о том, что все же завтрак был весьма недурен. Отнюдь-с!
А дальше, по темной аллее, заложив руки за спину, совершенно не торопясь (непременно во фраке!), спускаетесь к реке. Она уже многоструйным звучанием среди белоснежных кувшинок, приветствует вас из-за кустов тальника...