Там, в этих отгороженных пограничным занавесом апельсиново-банановых странах, он бы не смог получить нужного для прорыва к «Нобелевке» образования. Так бы и сидел до сей поры где-нибудь на завалинке, глядя на пролетающие самолеты, и с тоской вспоминал бы наблюдаемые в голодраном детстве планеры, по-прежнему ничего не соображая ни в математике, ни в физике. Только здесь, в этой муштруемой зимней стужей стране-изгое, он поднялся до неизмеримых высот. Только здесь жестокая, но верящая и не уставшая от перспектив власть смогла разрубить узлы иерархических предрассудков и выкинуть на помойку аристократическую мишуру, тормозящую колесо истории и уволакивающую прогресс в полированную пóтом арену служения излишествам и желудку. Эта власть попыталась, насколько могла, умело поднять глаза населяющих скупые просторы народов к небу и распахнуть их будущему. И сквозь нищету и голод, войну и холода очень-очень многие разглядели туманные силуэты этого будущего-мечты. И он тоже был среди тех. И в некоторых аспектах он увидел это будущее гораздо острее, чем другие. Он сумел зацепиться за него, вырваться из завалинок прошлого и пройти через настоящее. И не просто пройти – заставить это настоящее приобрести увиденные им сверкающие черты грядущего апофеоза покорения пространства и времени. Да, он сделал только первые шаги. Те, кто придут после него – нет, уже пришли после, ибо силою обстоятельств он находится за ареной, – сумеют сжать и сделать подвластным пространство и продолжат ускорять время, заставляя колесо истории мельтешить спицами, как на велотреке. Он знал, что так будет.
Но время злопамятно. Оно не любит тех, кто заставляет его ускорять темп. И оно должно питать эту неспланированную эволюционную трату, должно высасывать откуда-то энергию, насыщающую этот разворот в сверкающие алюминием и титаном перспективы. Сейчас оно высасывало энергию из него. Ну что ж, он был рад послужить топливом для нового броска. Он очень надеялся, что отсосанной у него жизни хватит надолго. Единственное, чего он хотел, – дождаться возвращения…
Да нет, даже не возвращения. Цветы, ковровые дорожки – такое он уже наблюдал не раз. Всегда, кстати, не в натуре, а в черно-белом мире телевизора. Когда-то в маленьком экране, с большой, заполненной водой колбой впереди, для растягивания изображения вширь. Сейчас – в нормальной громаде «Рекорда»…
Так вот, даже не возвращения. Того мига, когда его любимец Юра сядет на поверхность Луны и ляпнет – снова ляпнет – какой-нибудь экспромт типа своего «Поехали!». Только бы выдержало сердце. Старый человек в кресле очень надеялся, что надорванный кровяной насос, спрятанный под реберным каркасом, не подведет, продержится еще какое-то время. Совсем малое время. Он был благодарен судьбе за подброшенную на пути первого «Ходока» Аномалию. Конечно, он был благодарен и экипажу «Лунохода-2». Он не мог выразить им благодарность устно и даже письменно. Он считался для них тенью, ушедшей за горизонт тенью, одним из тех, кто участвовал в разработке волшебной лунной машины. Ну что ж, и без его благодарностей они выполнили задачу на ура.
Теперь вся надежда была на Юру. На него и на его напарника. Еще он был благодарен бывшему соратнику и бывшему конкуренту Владимиру Челомею. Это он смог разработать удивительную боевую станцию, сумевшую остановить американцев. Ведь тот, кто сидел в кресле у стола, когда-то пропагандировал освоение космоса в мирных целях. Но долгое, слишком долгое сотрудничество – да что там сотрудничество, подчинение генералам – наложило свой отпечаток на жизнь. Если бы не военное противостояние…
Еще неизвестно, когда бы дело дошло до космоса! И на маме-Земле имелось видимо-невидимо дел. Но эта наземная суета действовала заодно с предательским временем. Она отсасывала средства. Тормозила вращение спиц прогресса и, как следствие, начинала отбирать пространство. Так она отсосала Марс. Хапнула назад миллионы рублей, направленные группе Феоктистова на плановую разработку экспедиции к Красной планете. Также она едва не успела отсосать Луну. Если бы «Луноход-1» прошел чуть в стороне от Аномалии…
Не хотелось об этом думать.
Теперь ставка была на Юру. Если он доберется и захватит для Родины этот подарок судьбы… Совершенно неизвестно, что это может быть. Возможно, инопланетный зонд! Пусть и бесполезный в хозяйственной практике, но зато доказывающий реальность иной разумной жизни. Что это даст? Ба! В максимуме – полный крах политике противостояния систем. Конец «холодной войны». Ибо для чего она? Для дележа? Но какой смысл делить эту маленькую колыбельку цивилизации, когда откроются возможности войти в какое-нибудь галактическое Великое Кольцо?
«Жуть! Куда меня понесло, – размышлял грузный, тяжело дышащий человек. – Уж до организации трансгалактических перелетов не дотянуть точно. Фильтры, насосы, капиллярные трубопроводы внутри – все на грани разрывов, на последнем издыхании. Есть задача дотянуть только до плановой мягкой посадки – прилунения. И тогда можно будет сказать судьбе окончательное спасибо. Судьбе… Ну и врачам, конечно. И этим, что обхаживают сейчас, и тем, что сотворили имитацию смерти тогда.
Потом торжественные похороны. Прр! Это мы уже проходили!»
Глава 14 Проект
Надо сказать, несмотря на саму дерзновенность проекта полета к Луне, теперь, через два года после того, как башмаки американцев потоптались по спутнику, осуществляемая сейчас акция выглядела сравнительно блекло. Даже в самом проекте не ощущались размах и те годы подготовки, которые были на него затрачены. И в какой-то мере это соответствовало истине. В решении данной проблемы обе сверхдержавы как бы поменялись ролями. И эта смена позиций произошла менее чем за десять лет. Когда-то американская программа вывода человека в космос выглядела пародированием советской: их космическая капсула «Меркурий» являлась смешным аквариумным подобием русского «Востока». Даже по весу – важнейшей характеристике носителя – отличие было более чем вдвое. Еще хуже смотрелись показатели времени нахождения на орбите – десятикратная разница. А каким комизмом выглядели первые полеты? Вначале Шепард, а потом Грисс прокатились ракетой «Редстоун» на несчастные сто девяносто километров в высоту. Разумеется, они испытали состояние невесомости, но всего пять минут (!) – немногим дольше, чем любой пилот истребителя, выпадающий в пикирование. Так что, несмотря на весь пропагандистский трезвон, все понимали: программа «Меркурий» – это попытка сесть на хвост, забелить славу русских, хотя бы попытаться размазать ее равномерно по обоим участникам космической гонки. И вот все волшебно, а может, предначертанно, переменилось.
Осуществляемый сейчас советский полет к Луне, в случае снятия с него завесы секретности, выглядел бы ремесленным аналогом уверенной лунной поступи американцев. И, что обидно, во многом это являлось правдой. Сама концепция подхода проистекала из задачи опередить конкурента во что бы то ни стало. Так еще и одновременно со столь неподъемной задачей требовалось сделать это с минимально возможными затратами. Разумеется, последнее ограничение проистекало не от хорошей жизни, но что можно было поделать?
Советский проект проигрывал даже в мелочах. Конечно, мелочами это смотрелось со стороны – тем, кто был вынужден ощущать все прелести доведенной до реальности разработки на себе, так совсем не казалось. Особенно сейчас, в далеком космосе, а не в страхующей от окончательной беды тренажерной отработке. Одна из «мелочей» заключалась, например, в том, что космонавт, назначенный лунопроходцем, вынужден был попадать в посадочный модуль не напрямую, из корабля в корабль, а через открытый космос. Он должен был вначале перейти в надувную шлюзовую камеру, отсидеть там какое-то время, вплоть до нескольких часов, в целях осторожного привыкания к плавно снижающемуся давлению, потом распахнуть люк и, двигаясь вдоль борта «Зонда-9», аккуратно перебраться в посадочную капсулу, с легкой руки незабвенного Сергея Павловича Королева обозванную когда-то «Кузнечиком». Понятно, что переход космонавт обязался совершать в скафандре, который не должен был снимать до самого возвращения назад, в объятия скучающего на орбите напарника. Универсальный вакуумный костюм, рассчитанный не только на вакуум, но и на «гуляние» по «пыльным тропинкам» Луны, становился его добавочной кожей на много-много часов. Ни на секунду не снимая его, космонавт обязан был работать, спать, есть и справлять естественные нужды. Толстыми, не проницаемыми для холода и большинства излучений перчатками он должен с одинаковой элегантностью грести лопатой в контейнеры инопланетный грунт и манипулировать кнопками и рычагами управления посадочной капсулы. (Достаточно разноплановые занятия, между прочим.) Но над костюмом долго думали инженеры, а механики-практики экспериментировали с кучей материалов, пока выработали относительно устраивающее всех решение. Так что перчатки внушали доверие, как и все остальные детали советского скафандра.
Несколько усложненной казалась система терморегуляции. Можно сказать, она состояла из двух запараллеленных систем. Одна, более простая, предназначалась для использования внутри «Кузнечика», когда космонавт являлся пилотом и пассажиром, другая – в условиях «прогулок» по естественному спутнику. Первая применяла для согревания человека принцип обыкновенной электрической грелки, разве что эта грелка покрывала тело и конечности равномерным коконом. Однако использовать столь же простое решение на Луне не получалось. Там на космонавта действовало еще и отстоящее на сто пятьдесят миллионов километров Солнце, и внешняя оболочка костюма нагревалась. Поэтому появлялась дополнительная задача – отвод и перераспределение тепла. Именно для этой цели использовалась куда более сложная система – специальные капилляры, пронизывающие скафандр по всей площади. В принципе, это являлось хорошим, уверенным копированием скафандров экипажей «Аполлонов», некой надстройкой над советской простотой. Почему же, следуя логике, ограничились именно этой, более серьезной и универсальной системой регуляции температуры? Оказывается, потому, что применение воды вело к испарениям во внешнее пространство. Для стерильной, неживой Луны это было абсолютно неопасно, десяток-другой литров пара все равно не создавал на ней предпосылок самозарождения жизни. Зато в условиях маленькой, перенасыщенной электроникой кабины «Кузнечика» в неисчислимое число раз повышалась вероятность замыканий.
Кроме такой «мелочи», как попадание в посадочный модуль через открытый космос, русский проект проигрывал Америке еще по нескольким параметрам. То, что на Луну садились не два, а всего лишь один космонавт – это и так понятно. Но, кроме того, посланник мог находиться на спутнике гораздо меньшее количество часов.
Однако не стоит сразу же скептически смотреть на СССР, как на недоразвитую державу, не будем забывать, что в описываемое время, впрочем, как и в теперешнее, больше ни одна страна из представленных на Земле полутора сотен не была способна даже на выброс человека в орбитальную окружность, а не то что на Луну. С этой точки обзора советские отличия от «Аполлона» смотрелись действительно мелочами. Разумеется, некоторые из амбициозных маршалов оценивали все происходящее только с точки зрения «догнать-перегнать», и потому для них эти «мелочи» не являлись таковыми. Вообще-то это было бы их личное дело, если бы они не заседали в Кремле.
Но они там заседали.
Глава 15 Соцсоревнование
– Знаешь, Владик, после «ухода в тень» самым большим шоком стала для меня встреча со снова живым Королевым, – рассказывал Волкову Гагарин. – Даже на какой-то миг появилось ощущение, что все происходящее нереально. Если бы я был верующим, как предки, подумал бы, что угодил в рай. Ведь там встречаешься со всеми милыми сердцу умершими, так?
Советские космонавты, летящие в кабине «Зонда-9», вообще-то были ровесниками – разница в год. Однако Гагарин уверенно называл Владислава Николаевича Волкова Владиком, а тот его по отчеству. Это было естественно: даже в обществе, строящем коммунизм, наличествовала развитая иерархическая система. Однако более всего в данном случае воздействовала «аура» первого в мире космонавта. Этот обгон всех и вся автоматически выводил Гагарина за рамки обычного человека – подсознательно, а может быть, и сознательно все окружающие считали его небожителем.
– Представляешь, Владик, наш генеральный конструктор попал примерно в такую же ситуацию, как я. Только в моем случае все произошло, так сказать, случайно. Если не считать вошедшее в систему «закладывание за воротник» и уже ставшее привычным отлынивание от полетов. А вот у Сергея Павловича все было предусмотрено загодя. И даже не им самим. Можно сказать, там, в верхах, и разработали всю систему его перевода на позицию инкогнито.
– Зачем? – удивлялся бортинженер и второй пилот Волков. – Он ведь и так был засекречен донельзя. Я слышал, что его даже не отпустили получить Нобелевскую премию. В том плане, что шведы обещали дать ее человеку, обеспечившему достижение космоса. Но имя его наше правительство так и не рассекретило. Кстати, это правда? Про «Нобелевку» я имею в виду?
– Абсолютная истина, – ответствовал Гагарин. – Мне ее сам Сергей Павлович поведал. Теперь ведь стало можно. Мы же с ним оба переселились в «потусторонний мир». Так вот, в случае Королева все оказалось связано с выбором дальнейшего пути развития космонавтики. Оказывается, той степени секретности, что имелась, – недостаточно. В смысле для внешнего мира – в самый раз. Ведь американцы так и не узнали, кто является Генеральным конструктором. Но вот получилось так, что Сергея Павловича необходимо засекретить еще и от большинства коллег.
– Зачем? – снова спрашивал космонавт Волков.
– А вот сейчас объясню, – говорил Гагарин, стараясь меньше жестикулировать, ибо вокруг была невесомость и неосторожное движение могло заставить тело совершить непредусмотренный загодя трюк. – Ты ведь понимаешь, что мы даже в настоящее время не достигли паритета с Западом по львиному числу параметров?
– Ну почему же. По вооружению, наверное, уже почти.
– Не надо сыпать штампы, Владик. Ты же не на митинге, – поддел напарника Гагарин. – Сам знаешь, в общем это покуда не так. Хотя в некоторых областях имеются достижения. А в ракетах и космосе – однозначные. Однако понимаешь, Владислав Николаевич, я был на Западе… Да и на Востоке тоже. Теперь могу хоть чуточку сравнивать. Нам до них еще ой как далеко. Хотя, понимаю, я наблюдал витрину. Никто меня ни в какие гетто и резервации не возил. Так, приукрашенная столичная позолота. Но она впечатляет, скажу тебе. И, кстати, не ради контрпропаганды, а для фиксации факта. Люди там, как ни странно, несмотря на всю эту сверкающую дребедень, ничуть не лучше наших. Да, наверное, даже хуже. В том плане, что не умней и совсем не здоровей, а что не счастливей – это однозначно. Из-за этого, кстати, я начал сомневаться в нашем главном постулате.
– Это каком же?
– В том, что в царстве коммунизма людям будет жить веселее.
– Ну, Юрий Алексеевич. Вы же с Западом не сравнивайте…
– С «загнивающим», – вставил Гагарин со своей неизменной улыбочкой.
– Да пусть будет «процветающим», какая к черту разница, – пожал плечами Волков. – Так вот, с Западом не стоит сравнивать потому, что каждый из их индивидов, даже несмотря на теперешнее преуспевание, абсолютно не уверен в завтрашнем дне. Он все время вокруг видит тех, кто уже свалился в клоаку, не выдержав гонки за сладкой жизнью. Так что все дело в уверенности, в подстраховке будущего. И, кстати, даже если это самое будущее штука нереальная, то есть является одним из бесчисленных вариантов, к тому же самым маловероятным. Тем не менее, если в него верят, оно протягивает руку помощи сверху.
– Молодец, Владислав, тебе бы пойти служить по линии политотдела, – похвалил Гагарин. – Но мы вообще-то не об этом. Я ж тебе хотел поведать о Сергее Павловиче.
– Я весь внимание.
– Так вот. Оказывается, несмотря на наше братство и сплоченность в достижении общей цели, в некоторых областях деятельности все несколько не так. Понимаешь, к решению конкретных задач можно пройти разными путями. И все бы получалось хорошо, если бы ресурсы были неограниченны. Имеются в виду не чисто природные – может быть, тех и вволю. Но есть еще производственные, да и, так сказать, мозговые.
– Это как? – спросил летчик-космонавт Волков. – Вроде бы возможности человека в развитии не имеют предела.
– Уймись, пропагандист, – отмахнулся Гагарин. – В данный, конкретный момент все равно имеют. Тем более в определенной области. Страна способна выучить сколько-то там десятков тысяч инженеров, столько-то академиков. И причем, по возможности, охватить все области. Надо и про агрономию не забывать, и про детские сады. И, получается, ограничение есть. Но мы сейчас с тобой не об агрономии, мы о ракетно-конструкторских делах. Так вот, столько-то там тысяч человек могут заниматься изобретением космических аппаратов. Их много, для управления такой массой нужно создать иерархическую структуру. Во главе ставится самый умный, лучше – гениальный. Однако этих умных тоже не один-два. Хуже того: поскольку они гении, а будущее многогранно, каждый из них видит какой-то из вариантов. И каждый считает свой вариант достижения цели самым перспективным.
– Под «гениями» имеются в виду генеральные конструкторы КБ?
– Разумеется. Так вот, изначально действительно неясно, какой из путей на самом деле самый лучший в этих конкретных условиях. Ведь и гении ошибаются. Ты ведь, Владик, допущен к секретам. Помнишь, когда-то разрабатывали ракеты, способные по возврату из космоса садиться на аэродром? Разве идея была плоха? Очень даже неплоха. Не только мы, но и американцы шли по этому пути. И наверняка что-то из этого получилось бы. Может быть, это стало бы красивее и комфортнее, чем сейчас. Но оказалось, что запуск ракетой болванок с людьми более дешев, а главное, его можно осуществить быстрее. И, значит, если бы страна шла только по пути создания ракетопланов, то на сегодняшний момент мы бы безнадежно отстали от Америки. И пришлось бы нагонять. Может, именно поэтому любую работу дублируют сразу несколько КБ?