Наконец-то в бездумной и бездарной Лешкиной жизни появился смысл! Причем не какой-нибудь банальный - типа заработать много бабла, купить все, а потом все это пропить, - а самый настоящий смысл. Развитие скрытых возможностей. И, даже более того, Учитель не раз намекал, что всех их, начинающих экстрасенсов, ждет какая-то особая миссия. Даже не так, Миссия! Но всему свое время, и когда они дорастут до определенного Порога, придет и осознание Миссии.
Но до того Порога, и даже до полночи есть еще время, а потому, можно дочитать "Черный обелиск" Ремарка или сочинить какую-нибудь песенку, благо гитара всегда под рукой.
А с гитарой так время быстро проходит!
И почему интересно?
А песен у него было аж 1942 штуки! Не своих конечно. Просто у него было двенадцать рукописных песенников, где Лешка собирал тексты всех, кого можно было петь - Визбор, Мищуки, Окуджава, конечно Цой, и даже частями Гребень с его неудобоваримыми буддийскими песнопениями. Но и свои были малость. Некоторые даже удачные.
С этими песнями у Лехи случилась невероятная история - прямо как в кино. Если бы это было с кем другим - он бы не поверил. Выдумка и все тут.
Пару месяцев назад местный клуб самодеятельной песни, куда он захаживал по понедельникам, пригласил его съездить со товарищи, на всероссийский фестиваль авторской песни в Сергиев Посад. Самое приятное, что проживание и питание оплачивали организаторы. Где они взяли денег в разгар судорожной реформизации не понятно, но это бардов и не волновало. Кончилось советское время тайных фестивалей в палатках! Ура! Состав мэтров был солидный - кажется все, кто был жив на тот момент, собрались. Кроме Окуджавы, спрятавшегося от русской вакханалии в спокойном еще Париже.
В первый же день Леха прослушивался на творческой мастерской, где в жюри сидели Вадим Егоров, Алик Мирзаян, Владимир Васильев. На следующий день еще на одной - у братьев Мищуков, потом у Никитина. И нигде его толком не слушали. Успевал только одну песню спеть. И начиналось! От мелодии камня на камне не оставляли, от стихов тоже: "Это что? Это песня? Это не стихи, а тексты, извините за выражение! Разве может собаке сниться пес? Тавтология какая-то!" И прочитали целую лекцию о происхождении слов, где Леха узнал, что "собака" - это слово скифское, а вот "пес" - славянское, и означают они одно и тоже. Вот новость-то... "А вот мелодика у вас интересная... Свежие решения, не правда ли коллеги?" - и коллеги похмельно кивали в знак согласия всклокоченными гениальными головами.
Впрочем, на другой мастерской, эту строчку очень даже хвалили: "Какая прелесть! Собаке снится пес! А на критиков не обращайте внимания, они завидуют! А как тут заменить - сучке снится кобель? Нет, стихи прелестные, очень свежие! Но мелодия... Кто вас молодой человек, учил, что в тональности до мажор после соль мажора допустим переход в си минор с открытой септой? Это же не бардовская, а роковая какая-то стилистика!"
Причем, стихи хвалили композиторы, а музыку поэты. Молчала только единственная девушка в составе жюри - Светлана, с необычайно красивой фамилией - Ветрова. Она вообще ничего не говорила, черкала что-то в своем блокнотике... Создавалось такое впечатление, что она думает о своем Ветрове, а не о молодых бардах.
Естественно, на финальный концерт Леха идти не хотел - чего там делать-то? Слушать, как девочка из Украины будет читать свои стихи - надерганные из Шопенгауэра? Та самая притча про человеков-дикобразов, о которой Леха на семинаре докладывал философу. Помните, там дикобразы бредут по ночной пустыне? Им по одиночке холодно, а вместе колюче? И получил пару, за то, что не смог интерпретировать - почему в притче дикобразам холодно и темно?
Но друзья таки затащили его в зрительный зал. Причем в самую середину.
На концерте Леха хотел водки и пива, потому что в России пьют только в трех случаях - с горя, от радости и со скуки. Сейчас налицо было вариант горя, именуемый "крушение надежд", к тому же отягощенный похмельем. Примерно такие же ощущения у Лехи были, когда в общаговской драке факультет на факультет получил удар по..., в общем, ниже пояса. Зато в ответ проломил голову спортфаковцу плоскогубцами. Личная встреча закончилась один-один. Но матч в целом, конечно, проиграли. Еще бы, любители-историки против профессионалов с факультета физической культуры и спорта. Но вернемся же на концерт фестиваля...
Там Лешка не слушал песни, а сидел и мечтал о том, как его вдруг пригласят на сцену - громко так пригласят, на весь зал. Чтобы как в кино, чтобы чудо случилось. И оно случилось. Когда концерт уже подходил к концу, та самая Света Ветрова, прямо со сцены в микрофон, вдруг вызвала его, Алексея, за кулисы.
Леха, не веря сам себе, помчался искать выход на сцену, заблудился, естественно, и за эти самые кулисы так и не попал. А выскочил прямо на сцену из середины задника.
Ослепленный софитами, как заяц на ночной дороге, он растерялся, не зная, что делать. Кто-то сунул ему гитару в руки, настроенную не под его голос. Кто-то подвел к микрофону. А он только глупо улыбался. Но он все-таки спел. Нет, конечно, триумфа не было. Зал просто аплодировал. Ему вручили "Командирские" часы, грамоту о том, что он дипломант, а после кировские друзья-барды стали на него недобро коситься, а какие-то незнакомые девчонки улыбаться и строить глазки. Потом зачем-то он дал пару автографов.
Пива уже не хотелось, хотелось водки и шампанского, шампанского, водки, и снова шампанского! Но сразу выпить ему не дали. Подошли распорядители и объявили, что финалисты концерта через несколько часов поедут на благотворительный концерт в Загорский детский дом для слепо-глухо-немых сирот.
Это уже было слишком. Представив, как он будет петь для слепых, немых, и одновременно, глухих зрителей, Леха глупо засмеялся. Теперь на него стали недобро коситься администраторы фестиваля.
Хорошо, что концерт не состоялся. И они мирно отправились в гостиницу - устраивать прощальный банкет и собирать вещи. В чьем-то номере он забыл грамоту, перемазал белую рубашку помадой, а когда начал в коридоре орать по общаговской привычке "Кино" и "Чайфов" - его уложили спать. Моветон, знаете ли. На фестивале АВТОРСКОЙ(sic!) песни петь какой-то там популярный рок.
Мда... Приятно вспомнить о былых победах, когда сидишь в пустом детском саду, греешь на огромной кухонной плите цейлонский чай в ковшике и пощипываешь серебряные струны хорошей ленинградской гитары.
А за окном уже темнеет... А в голове слова кружатся... И монотонная мелодия уже выплескивается на белый лист бумаги...И чувства уже складываются в строчки...
И вот оно, идет, идет, идет, словно кто-то диктует. И рука не успевает за чьей-то мыслью и рвет бумагу карандаш...
...Осатанелая тоска
Как черный червь изгложет душу
И боль слепой, упрямой сушью
Хлестнет как выстрел по вискам...
Печальных песен суета
Погаснет перед адской тенью
И вспыхнет мягкой, нежной ленью
Распятых мыслей маета
И вязкой ночи забытье
Придет нежданно, как спасенье
Два слова - жизнь и смерть - нетленны
Но кто стучит в окно мое?
В окно как в дверь иных миров
Освобожденьем от иллюзий
Не берег брошено медузой
Величье умерших богов.
Но кто диктует мне слова
Текущие из черной дали?
Сбежал сюда - и здесь достали.
Вновь развалилась голова!
Куда бежит мое перо?
Кому нужно мое томленье
Чье испытаю я терпенье
Когда поставлю на зеро?
Зачем беспечье холодов
Кружится белыми холмами?
Зачем над нашими домами
Парит тень умерших богов?
Зачем немыслимая дрожь?
Зачем бравада дальних странствий?
Зачем нельзя мне здесь остаться?
Где свет, уют, покой и ложь?
Тропа. Куда она ведет?
Какие двери открывает?
Скажите - кто все это знает?
Куда все это упадет?
Уйди! Прошу тебя уйди!
Распутных мыслей моих муза!
Какие тоненькие узы!
Какие страшные пути...
Леха изумленно перевел дух. Такого с ним еще никогда не было. Написать без единой помарки, без остановки. Он слышал об этом - когда накатывает нечто, когда стихи льются на бумагу - только успевай-записывай. Многие поэты мечтают о таком состоянии. Многие рассказывали о нем. Вот и Леха дождался. Правда, очень странное состояние... Как будто ты себя не можешь контролировать, как будто рука чужая, да и все тело тоже. И только краешек сознания твой. Самый краешек - такая точка разума, которая откуда-то со стороны и изнутри одновременно наблюдает за процессом творчества. Удивленно и слегка напугано. И ты понимаешь, что не сможешь остановиться, пока не допишешь. Стих освободит тебя от душного дискомфорта, очистит, облегчит, разгрузит. Так писали Брюсов, Сологуб, Есенин, Маяковский, Рубцов, Высоцкий.
И ведь даже самому нравится! Ни одного слова не исправишь. Как будто бы все уже приготовлено кем-то, продумывать сюжет и образ, работать над формой некогда, надо просто успеть записать ЭТО.
И ведь даже самому нравится! Ни одного слова не исправишь. Как будто бы все уже приготовлено кем-то, продумывать сюжет и образ, работать над формой некогда, надо просто успеть записать ЭТО.
Правда, не понятно - о чем ЭТО. Но это ничего. Сейчас в авторской песне тенденция такая - чем мудренее, чем не понятнее, тем лучше. Времена Визбора ушли. Прямая речь закончилась. Начался постмодернизм аллегорий, метафор, смутных силуэтов. Ей Богу, Юрий Иосифович бы сейчас не смог бы пройти отборочное сито фестиваля. С его-то "Милой моей" и тремя полублатными аккордами.
Последняя мысль почему-то отрезвила Леху.
Он посмотрел на часы - было уже без пятнадцати двенадцати. До эксперимента оставалось совсем чуть-чуть, четверть часа. Быстро покурить и готовиться к медитации.
Курить, конечно, Учитель, запрещал. Эманации никотина забивают чакры. Но как тут бросишь в общаге? Где курят практически все - от вахтера до первокурсницы. А те, кто не курит, включая общаговских кошек, становятся такими пассивными курильщиками, что понимаешь - дышать синим смогом все же лучше через фильтр болгарской "Трувы" или "Опала". Или жить в противогазе.
Естественно, за час-другой до медитации Леха не курил. Чтобы карму не портить. Но сейчас исключительный случай. Какую, блин, песню написал шикарную! От гордости за себя аж мурашки бегут! А в голове, да и во всем теле опустошенность такая, что кажется, ветер гуляет внутри. Да уж... Зато для медитации самое лучшее состояние.
Открыв входную дверь, Леха вновь был ошарашен.
Пока он взахлеб писал песню, тихий весенний вечер превратился в мокрую буйную черную ночь. Шел такой ливень, что брызгами от козырька над входом тут же промочило сигарету и умыло лицо. Пришлось курить в тамбуре, немало подивившись погоде.
Ну ничего, в астрале всегда тепло. И сухо.
Устроился он в маленьком методическом кабинетике, на такой же маленькой детской раскладушке. С его ростом - без двадцати два - приходилось подкладывать тоже детскую табуреточку. Но это мелочи. К этому он уже привык.
Самая правильная поза для медитации - Шавасана. В просторечии - поза трупа. То есть лежать надо на спине, вытянув руки и ноги. Разные там позы лотоса с завязыванием ног в узлы - это экзотика для туристов и непосвященных. Только состояние трупа помогает отключать сознание для выхода в астральный мир.
Руки уже автоматически сложились в мудру Отрешенности - большой и средний палец замыкают энергетическое кольцо. Кстати, кукиш - это тоже мудра, эзотерическое сложение пальцев. В данном случае, мудра Отречения. Используется для нанесения энергетического удара или, что чаще, отражения сглаза и порчи.
Три глубоких вздоха, очищение ума, появление белой точки перед глазами, знакомая вибрация по мышцам...
И только где-то глубоко-глубоко и осатанело...
...Осатанелая тоска
Как черный червь изгложет душу
И боль слепой, упрямой сушью
Хлестнет как выстрел по вискам...
...Он летел в синей холодной глубине, а вокруг переливался яркий мир. Темными пятнами стояли дома, и в них яркими прожилками блестели чьи-то сны. На дорогах остывали дневные следы чьих-то мыслей и чувств. Деревья окутывала тонкая аура нежных весенних чувств.
Сегодня ему было не до красот, к этому он уже привык, хотя каждый раз он восторгался этим миром. И все меньше ему хотелось возвращаться назад. В серые будни учебы, работы, общаги, песен... Но сегодня его ждала встреча. Он искал их. Они должны встретиться!
И вот оно! Кажется, он почувствовал что-то. "Отключай разум, доверяй чувствам!": вспомнилось вдруг любимое выражение Учителя. Словно чье-то присутствие задело легким крылом спину. Он лихорадочно закружился, ища - ну где же ребята?
Их не было, но на близком-близком небосклоне вдруг появился глаз. Отстраненный, холодный, он равнодушно смотрел на Алексея. Лехе стало не по себе, и когда круглый бесстрастный зрачок вдруг удлинился, вытянулся и мигнул третьим, змеиным веком, студент попятился.
И огромная сила вдруг ударила его так, что он почувствовал свое тело. Не астральное, а настоящее. Он обнаружил себя на раскладушке лицом вниз, и кто-то навалился сверху так, что вздохнуть нельзя.
"Я ПРИШЕЛ!" - прогрохотало в голове. Леха посмотрел вниз и обомлел от страха: прямо под ним тяжело колыхалось море, где вместо воды - кровь, слизь и разорванные куски человеческих тел. Огромное смрадное море - от горизонта до горизонта. Леха вцепился в раскладушку, как в единственный кусочек реальности. Но море неотвратимо приближалось, некто давил и давил сверху. И самое страшное - это ледяное равнодушие, физически ощутимое даже сейчас. Леха понимал, что если он коснется гнилой крови внизу - то все. Нет, не смерть, нечто, что еще хуже, чем смерть. И ведь он знал, да знал, что тело его лежит на раскладушке в детском саду, и рядом гитара, и телефон, и остывший стакан чая... А еще он понимал, что нужно увидеть дежурный свет, маленькую лампочку в коридоре детского сада, и тогда он останется жив, жив! Но сил не было даже вдохнуть, не то, что открыть глаза.
И уже можно дотронуться рукой до чьего-то оторванного, полуразложившегося плеча, вот уже все...
"Отче наш, иже еси на небеси...": вдруг всплыли древние, никогда не знаемые студентом слова. Хватка тут же ослабла и...
И Леха с диким криком подскочил на раскладушке, изогнувшись неистовой дугой. Безумным взглядом он провел по комнате: "Все, все! Я здесь! Все!" - билась отчаянная мысль, но дикий страх все усиливался. Словно в кино сознание выхватывало отдельные куски реальности - порванная тетрадь, сдвинутый кем-то стол, разбитый стакан. А вот и лампочка, горит родимая! "Надо бежать! Надо бежать! Бежать! Да! Бежать!" - лихорадочно заскакала новая мысль.
Но чей-то жгучий, но бесчувственный взгляд тяжело ударился под левую лопатку, так что немедленно заныла в спине тягучая боль. И словно в подтверждение реальности происходящего за окном сверкнуло так, что Леха не успел и шевельнуться, как небо разодрал удар грома, от которого жалобно зазвенели окна.
Замычав от страха, Леха выскочил на улицу и понесся от этого страшного места. Ливень обжег его разгоряченное тело, но он это не заметил. Бежать, бежать, неважно куда, важно подальше, подальше. Только раз он оглянулся и успел увидеть в очередной вспышке черную фигуру с надвинутым капюшоном, шедшую за ним. И вокруг него дождя не было.
Ноги стали словно ватные, он понял, кто это. Это тот самый... Это тот, кто "ПРИШЕЛ!". Студент прибавил, но время как будто замедлилось, а пространство стало таким плотным, что бежать приходилось, словно по пояс в реке против течения. Фигура приближалась, так же медленно, неумолимо, неотвратимо.
"Или! Или! Лама савахфани!" снова вдруг мелькнули незнакомые слова. И Леха перекрестился. Неумело, наверное, в первый раз в жизни, он старательно ткнул себя в лоб, живот, правое плечо, левое плечо.
И ураган кончился. Дождь, конечно, шел, но ветра уже не было. И молнии уже уходили на восток. И уже начинало светать. И никого не было, никакой фигуры с надвинутым на глаза капюшоном.
Леха медленно приходил в себя. Смертельно болела голова, его подташнивало, но это было не важно, потому что он знал - все кончилось. Он стоял на перекрестке в одних носках, около своего института. Каким-то чудом он перескочил через яму, еще осенью выкопанную водопроводчиками. В руках студент держал мокрые кеды и ключ от детского сада.
На газоне он снял носки, сунул их зачем-то в карман, надел кеды, выбросил насквозь измочаленную пачку сигарет. И все это в полутумане, на автомате каком-то.
И на этом же автопилоте побрел в ближайшую церковь.
Конечно, ночь, храм наверняка закрыт. Но хотя бы так посидеть, возле ограды. Возвращаться в детский сад? Даже думать об этом не хотелось.
Зубы стучали не от холода, не то от страха. Скорее всего, от того и другого. Но, по крайней мере, не от ужаса и отчаяния.
А церковь была почему-то открыта! Не смея заходить далеко, он остановился у порога, шла какая-то служба. Народу было немного - одни бабушки. Они только покосились на мокрого, с ног до головы в глине, парня, но ничего не сказали. Наверное, его дикие глаза объяснили им все. Псих и тот к Богу тянется.
Свечное тепло и размеренные басы священников почему-то успокоили Лешку. Захотелось спать. Как младенцу в люльке, когда материнская прохладная ладонь ложится на разгоряченный лоб... А со всех сторон ласково и, одновременно, строго смотрели серьезные лики икон...
Тяжело вздохнув, Лешка вышел на улицу, когда сердце его перестало колошматиться о, помнящие еще смертельные объятия, ребра. Светло-серое небо уже успокоилось, только запоздавшие капли смачно чмокали с деревьев о землю. На работу надо было все же идти. Посмотреть - все ли в порядке? По крайней мере, проверить - закрыл ли он дверь, когда выскочил. Этого он не помнил.
Впрочем, все произошедшее уже начинало казаться каким-то чудовищным сном.