Мы шли уже несколько часов, так и не встретив ни одного ручейка, ужасно устали и шагали машинально, в сонном состоянии. В конце концов наши ноги отказались повиноваться. Усталость, голод, жажда и потребность в сне одержали верх. Следовало сделать привал.
Место, где мы находились, отнюдь не подходило для стоянки. Тропа здесь была чрезвычайно узкой и вилась вдоль бездны. Мы растянулись на земле, усеянной острыми камнями, стараясь сквозь дремоту не забывать о том, что лежим на краю пропасти.
Еще не рассвело, когда мы с Йонгденом взвалили на спины свои котомки, заменявшие нам подушки, и продолжили путь через лес, ускорив шаг, насколько это было возможно, стремясь отыскать ручей до того, как придется укрыться в чаще на целый день.
Вскоре у нас начались своего рода гонки с солнцем: казалось, что оно спешило взойти над вершинами гор, преграждавших путь его лучам, а мы старались опередить светило, стремясь преодолеть как можно более значительное расстояние до того, как его свет станет слишком ярким. Божеству суждено было одержать победу. Оно появилось над одной из вершин, скрытой от наших глаз листвой больших деревьев, под сенью которых мы шагали, и вскоре, поднимаясь ввысь, озарило и согрело лесную чащу. Давно было пора уйти с дороги. Люди, с которыми мы говорили ночью, могли нас догнать; тогда неизбежно завязалась бы долгая беседа, посыпались бы бесконечные вопросы и, что хуже всего, нас увидели бы при свете дня.
За дочё[16] окруженным флагами с мистическими надписями, простиралось какое-то небольшое плоскогорье. Мы пробрались туда сквозь кусты и оказались полностью укрытыми от взглядов тех, кто будет идти по дороге паломников. Мы нашли надежное укрытие. Но у нас по-прежнему не было воды. Устремив взгляд вниз, в незримую глубь долины, я заметила голубоватый дым, клубившийся между деревьями; когда я прислушалась, до меня донеслось отдаленное журчание бегущей воды. Видимо, путники или дровосеки устроили там утреннюю трапезу. Мысль о людях, которые ели и пили, усугубила страдание наших пустых желудков; Йонгден, не выдержав, решил рискнуть, взял котелок и вышел на дорогу, направляясь за водой.
Оставшись в одиночестве, я спрятала наши котомки под ветками, растянулась среди опавших листьев и усыпала ими свою одежду. Я так хорошо замаскировалась, что любой странник, бредущий по лесу, прошел бы мимо в двух шагах, не заметив меня. Даже Йонгден с трудом отыскал меня, когда вернулся с водой.
Мы с моим спутником отправились в путь в китайских платьях, которые носили во время путешествия по Китаю. Эта одежда не привлекала к нам внимания. Даже если бы меня увидел кто-то, с кем я уже встречалась или кто так или иначе распознал во мне иностранку, мой наряд не вызвал бы подозрений относительно наших планов. Большинство иностранцев, обитающих в отдаленных районах Китая, заимствовали свой костюм у здешних жителей.
Добравшись до этого места, мы могли с полным правом полагать, что отныне на нашем пути будут встречаться только совершенно незнакомые люди: тибетские паломники. Следовательно, лучше было затеряться в их толпе в качестве заурядных арджопа.
Арджопа называют паломников, в большинстве своем монахов, странствующих пешком с поклажей; эти люди тысячами бродят по Тибету, посещая места, которые издавна по какой-либо причине почитаются как святыни.
Среди них можно видеть некоторое количество подлинных бедняков и даже профессиональных нищих, маскирующихся под паломников, чтобы заполучить более щедрые дары; однако у большинства арджопа есть дом в родных краях и средства к существованию; тем не менее их доходы слишком незначительны, и они не могут позволить себе такую роскошь, как животные для верховой езды.
Я решила переодеться арджопа, так как в этом обличье, как ни в одном другом, можно было передвигаться, не привлекая к себе внимания. Йонгден — подлинный и образованный лама — должен был превосходно сыграть свою роль, а его престарелая мать (то есть я), которая предприняла не одно долгое паломничество по причине своего благочестия, не могла не показаться приятной особой и не вызвать к себе сочувствие.
Эти соображения определили мой выбор. Признаться, меня бесконечно привлекала полная свобода арджопа, которые не обременены заботами, связанными со слугами, лошадьми, багажом, и спят каждую ночь, где им вздумается, на свежем воздухе.
Теперь, когда десятимесячный опыт[17] позволил мне оценить и радости, и лишения, и тяготы этой красочной жизни, я полагаю, что более восхитительную жизнь невозможно себе представить, и считаю самыми счастливыми днями то время, когда я брела по горам и долинам чудесной Страны Снегов с нищенской сумой за спиной.
После обильной трапезы, состоявшей из тсампа, сушеного мяса и чая с маслом, мы опять натянули тибетские одеяния. Я отнюдь не могу сказать, что мы замаскировались: Йонгден вновь облачился в платье ламы, которое носил со времен юности; я же в течение многих лет одевалась на тибетский лад. Единственное новшество заключалось в нарочитом убожестве наших костюмов.
Некоторые затруднения возникли с головным убором. Покидая Амдо, я не захватила с собой тибетской шляпы, рассчитывая купить ее в Атунцзе, но обстоятельства вынудили меня следовать иным маршрутом, и на пути не оказалось ни единой лавки, торговавшей этим товаром.
Пока что старый красный кушак заменял мне головной убор. Я обмотала им голову, и он отдаленно смахивал на чалму женщин Луцзе-Кьянга. Красный цвет пояса, вместо традиционного голубого, не должен был вызвать нареканий, ибо эта замена была оправдана моим положением — я выдавала себя за вдову некоего нагспа.
Сапоги с немного загнутыми носками, купленные в Кхаме, а также ткань моего платья, изготовленная в этой провинции, соответствовали местности, из которой мы пришли, и служили мне свидетельством о гражданстве.
Несколькими годами раньше я обрезала волосы. Решив отправиться в путь в светском платье, я стала отращивать волосы, но они были гораздо короче традиционных косичек, которые следует носить по тибетскому обычаю. Многие жительницы Тибета сталкиваются с той же проблемой, и они преподали мне урок. Волосы яка, припасенные для этой цели, дополнили мою прическу, и чтобы ее коричневый цвет гармонировал с черной как смоль гривой, я натерла свою шевелюру палочкой китайской туши, слегка смоченной в воде.
Массивные серьги очень сильно изменили мой облик. В довершение всего я напудрила лицо[18] смесью из толченых углей и какао. Признаю, что это странный состав, но театральные поставщики, у которых я могла бы раздобыть более изысканный грим, еще не открыли филиалов в тибетских лесах.
Мы снова двинулись в путь, спрятав в зарослях кустарника различные детали отслуживших свое китайских костюмов.
На следующее утро нам удалось отыскать для отдыха после ночного перехода лишь сырое место, находившееся почти на одном уровне с маленькой речушкой. Мы съели немного тсампа и масла, но, будучи слишком близко от дороги, не решились развести костер и пили холодную воду с неприятным привкусом плесени.
Покончив со скудной трапезой, я погрузилась в глубокий сон. Первое, что я увидела, когда проснулась, был мужчина, одетый по-тибетски, в мягкой фетровой шляпе иностранного производства, какие носят солдаты лхасской армии за пределами столицы.
Мгновенно рой мыслей закружился в моем уме, еще скованном сном. «Тибетский солдат!.. Неужели его послали с этой стороны границы, чтобы следить за нами?.. Неужели тибетские власти были осведомлены о том, что мы направляемся к Докарскому перевалу?..» Я должна была любой ценой сбить его с толку, убедить, если это еще возможно, что я — коренная жительница Тибета. И я не придумала ничего лучше, как высморкаться для вида, утирая нос рукой. Это движение вывело меня из состояния дремоты, в котором я находилась. Солдат исчез: стоящий напротив утес и несколько веток ввели меня в заблуждение.
Странная галлюцинация, над которой можно было тут же посмеяться, слишком меня напугала, и мне было не до смеха; хуже того — я дрожала характерным образом, что свидетельствовало о последствиях нашего длительного пребывания в этом гиблом месте: у меня начался приступ лихорадки.
Я взглянула на часы: они показывали три. Было еще довольно рано пускаться в путь, но ущербная луна восходила лишь около полуночи, и за то короткое время, что она была на небе, мы не успевали совершить длительный переход. Стало невозможно путешествовать только ночью, как мы договорились, ибо это задержало бы нас поблизости от границы и сулило немало опасностей.
Поздним вечером мы добрались до места необычайной красоты — перед нами лежала просторная поляна, окруженная стеной кустарника. Несколько великолепных деревьев, как гигантские колонны, вздымали ввысь свои громадные стволы с раскидистыми кронами. Под сенью густой листвы царил непроглядный мрак, навевавший чувство священного ужаса. Казалось, что мы находимся в храме, где торжественно совершаются грозные оккультные обряды.
Поздним вечером мы добрались до места необычайной красоты — перед нами лежала просторная поляна, окруженная стеной кустарника. Несколько великолепных деревьев, как гигантские колонны, вздымали ввысь свои громадные стволы с раскидистыми кронами. Под сенью густой листвы царил непроглядный мрак, навевавший чувство священного ужаса. Казалось, что мы находимся в храме, где торжественно совершаются грозные оккультные обряды.
Множество ми дёсса[19], видневшихся там и сям, указывали на то, что немало паломников облюбовали это место для отдыха.
Некоторые из набожных странников до того разнежились, что разложили еловые ветки вокруг примитивных очагов, устроив себе подстилку. Эти большие круглые пятна, темная зелень которых выделялась на почерневшем золоте опавших листьев, казались кусками бархата, разбросанными по земле, и усугубляли первоначальное ощущение, что вы находитесь в некоем таинственном святилище, жрецы которого собираются здесь для мистических богослужений, занимая помеченные места.
Кругом валялись огромные поленья и разрубленные стволы деревьев; мы лишь притащили часть этих дров к одному из облюбованных нами ми дёсса и скоро уже грелись у огромного костра.
Невидимые животные бродили в мрачных дебрях; до нас доносился треск сучьев, которые они ломали, пробираясь сквозь кусты. Порой их шаги замирали совсем рядом с нами. Кто-то из четвероногих, гуляя, вероятно, следил за нашими движениями, но мы не могли ничего разглядеть во мраке, обступавшем поляну и окутывавшем ее края.
Поспав несколько часов, мы попытались двинуться в путь до зари, но свет ущербной луны не пробивался сквозь густую листву, и было невозможно отыскать дорогу в лесу; поэтому нам пришлось вернуться на место стоянки и дождаться рассвета.
По мере того как мы поднимались на святую гору, характер леса менялся: лес становился гораздо более темным и суровым, чем в окрестностях Лондре. Любопытные явления сопутствовали нашим ночным переходам; казалось, что мы вступили в чертоги некоего волшебника. Нашему взору открывались странные миражи, порожденные игрой облаков, лунным светом и лихорадкой, вызванной усталостью либо более загадочными причинами. Мы видели, как под высокими деревьями пляшут языки неведомых костров, таящихся в расщелинах гор; в их свете вырисовывались движущиеся тени; туманные и очень далекие мелодии звучали в воздухе. Как-то раз, шагая впереди, я узрела два человеческих силуэта, направлявшихся в мою сторону. Вернувшись назад почти ползком, чтобы меня не заметили, я присоединилась к Йонгдену и увела его к руслу потока, зажатого между высокими берегами. Мы отсиживались там до конца ночи, прячась среди камней и опавших листьев, и смотрели на блики мимолетных вспышек незримого огня на далекой скале.
Незадолго до восхода солнца, в час, когда тибетцы обычно отправляются в путь, мы с Йонгденом внимательно прислушались, силясь уловить звуки человеческих голосов или топот животных, но ничто не нарушало безмолвия леса. Это меня крайне заинтересовало, и, решив удовлетворить свое любопытство, я свернула с дороги, чтобы исследовать окрестности скалы. Я увидела, что она окружена зарослями колючек и сухими деревьями. Во всей округе не было места, пригодного для стоянки. На самом же утесе еще в незапамятные времена были высечены изображение Падмасамбхавы и несколько мистических выражений наподобие тех, что встречаются во многих местах Тибета. Они почти полностью заросли мхом, а остатки надписей были наполовину стерты временем. Мы не обнаружили никакого следа огня, обгоревших дров и золы.
Я заметила узкую длинную расщелину между скалой и землей, где камень как будто почернел от дыма, но я склонялась к мысли, что это его естественная окраска. Тем не менее, чтобы выяснить истину, мы с Йонгденом больше часа искали повсюду некий ход, сообщающийся с пещерой или гротом под скалой, но лишь зря потратили время и ничего не нашли.
В то время как мы были поглощены этим занятием, несколько черных птиц восседали на ветвях близлежащих деревьев и, казалось, следили за нами с насмешливым любопытством, качая маленькими головками и издавая негромкие крики.
Неприятный шум, который они производили, рассердил Йонгдена.
— Эти черные бестии, — сказал он, — кажутся мне ненастоящими. Те же хитрые ми ма йин[20], которые манят нас огнями и по ночам играют мелодии, чтобы задержать нас, теперь, должно быть, превратились в птиц и наверняка замышляют какую-нибудь новую проделку.
Выдумка Йонгдена заставила меня улыбнуться. Но мой спутник и не думал шутить. Он был правнуком ламы-чародея, некогда пользовавшегося довольно широкой известностью, и в Йонгдене взыграла кровь его предка-чудотворца. Он произнес дзунг[21], сопровождая свои слова соответствующими ритуальными жестами, и, как ни странно, все птицы тотчас же улетели с пронзительными криками, словно объятые страхом.
— Вот так! Вы видели! — торжествовал он. — Я был в этом уверен. Пошли! Не стоит здесь задерживаться.
Я снова улыбнулась, но следовало поторопиться — мне нечего было возразить юноше: мы надеялись той же ночью перейти границу запретной страны.
Ранним утром в долине, поседевшей от инея, мы сделали привал, чтобы перекусить. По мере приближения к перевалу местность становилась все более дикой; теперь слева от нас возвышался каменистый холм причудливой конфигурации, на вершине которого, казалось, стояли настоящие феодальные замки. Окна, ворота, башенки и балконы — все как положено. Сначала я подумала, что здесь был возведен монастырь для лам, предающихся созерцанию, но вскоре я поняла, что единственным архитектором и строителем этих величественных и в то же время изящных зданий была природа.
Я горько сожалела о том, что из-за близости к границе и предельной осторожности, которую следовало соблюдать, чтобы меня не заметили, нельзя было расположиться в этом месте. Мне хотелось найти способ подняться на досуге к волшебным дворцам. Основательно зная Тибет с его обычаями, я могла по праву задаваться вопросом, не облюбовал ли этот холм какой-нибудь отшельник.
Продолжая восхождение к гребню, который, видимо, являлся вершиной перевала, мы обнаружили несколько родников; кристально чистая вода струилась отовсюду, сбегая вниз уступами по небольшим естественным террасам. Летом в этих краях пасутся стада — о чем свидетельствовали следы стойбищ, но в данное время года они были абсолютно пустынными.
Наше заблуждение относительно близости Докар-ла[22] длилось недолго. Добравшись до места, откуда нам предстояло начать спуск по обратной стороне склона, мы обнаружили обширную голую долину, поднимавшуюся к далеким крутым косогорам, лишенным всякой растительности. Мы сочли неразумным показываться днем на открытой местности, где нас могли заметить и без труда рассмотреть с любой из окрестных вершин, и поэтому снова были вынуждены терять драгоценное время.
К счастью, нагромождение гигантских камней, в результате давнего обвала, оказалось совсем рядом, и нам удалось найти здесь укрытие. Несмотря на значительную высоту, несколько маленьких елочек росли среди груды глыб; мы расположились под сенью их ветвей.
Из нашего укрытия все еще можно было разглядеть кромку природных замков, приводивших меня в восхищение, но теперь я возвышалась над скалистым хребтом, на краю которого они находились, и понимала, что на его вершину нетрудно подняться по склону, представшему моему взору.
Я провела много лет у подножия вечно заснеженных гор и в травянистых пустошах края больших озер, живя причудливой, удивительной жизнью тибетских схимников; мне знакомо присущее этим местам очарование, и все, что имеет к ним отношение, немедленно возбуждает у меня любопытство. В то время как мой взгляд был прикован к замкам на скале, во мне постепенно крепло подсознательное убеждение, что там кто-то обитает. До меня долетела таинственная весть, и завязался безмолвный разговор, участники которого оставались скрытыми друг от друга… Но, в конце концов, не все ли равно, живет или нет на этой горе существо, подобное мне?! Голос, тот, что я мысленно слышала, был отзвуком идей тысячелетней давности, к которым беспрестанно возвращаются восточные мыслители; очевидно, они избрали гордые вершины Тибета в качестве одного из своих оплотов.
Мы снова двинулись в путь в середине второй половины дня, полагая, что никто не встретится нам в такой час. Обычно тибетцы стараются преодолеть высокогорные перевалы не позднее полудня, дабы обеспечить себе достаточный запас времени, спуститься как можно ниже по обратной стороне склона и уберечь себя от жуткого ночного холода, когда нечем разжечь костер.