Задолго до восхода солнца мы проснулись, чувствуя себя продрогшими и разбитыми, и немедленно двинулись в путь. Поначалу без всяких помех мы добрались до центра деревни и здесь услышали разговор в одном из домов. Нас охватила паника; обогнув угол другого жилища, мы помчались вперед и снова оказались в поле. Когда первые лучи солнца осветили реку, мы поняли, что от испуга побежали не в ту сторону: против течения, а нужно было спускаться по течению.
Наш план, выработанный с таким трудом, провалился. Теперь нам предстояло идти через Абен при свете дня. Уже показались крестьяне, вышедшие на работу; в открытом поле негде было спрятаться, и с каждой минутой наше положение осложнялось.
Мы вернулись назад и снова прошли мимо окон дома, где слышали голоса, обратившие нас в бегство. Люди все еще продолжали свой разговор, ставни были открыты, и я видела пламя большой печи. Эти счастливцы собирались пить горячий чай, а мы даже не знали, сможем ли сделать сегодня привал, чтобы перекусить, хотя наша последняя трапеза состоялась на рассвете предыдущего дня.
Все было хорошо; теперь мы на правильном пути. Мы шагали быстро и вскоре миновали селение. Однако Абен еще не закончился. Еще несколько построек виднелись на холме, одна сторона которого соприкасалась с дорогой. Тропа пролегала у его подножия, а затем углублялась под своды ущелья; по дну ущелья струилась река. Инстинктивно припомнив свои европейские познания, хотя в здешних краях они были неуместны, я представила, что на этой косе должен находиться сторожевой пост; обнаружив нечто вроде будки, из которой просматривалась местность на очень значительное расстояние в сторону Лахангры, я тотчас же пришла к выводу, что в ней, должно быть, сидят наблюдатели и следят за проходящими людьми.
Как догадывается читатель, я не стала мешкать, чтобы это проверить. Несмотря на жажду, от которой у меня пересохло во рту, я не решилась остановиться, чтобы напиться из ручья, протекавшего под балконом этого дома. Я шагала столь стремительно, что, по-видимому, со стороны казалось, что я лечу.
Вопреки своему обыкновению пускать Йонгдена вперед, чтобы встречные путники могли вдоволь на него насмотреться, а мое лицо оставалось скрытым за его спиной, я велела ему следовать за мной: на сей раз опасность, если она существовала, подстерегала нас сзади.
И вот мы побрели гуськом, очень близко друг от друга; таким образом, всякий, кто смотрел бы нам вслед со стороны Абена, должен был увидеть лишь знакомый чисто тибетский силуэт котомки с ногами, прикрытыми рваной шамтаб[32], с головой, увенчанной колпаком ламы.
Прогулка была бы восхитительной, если бы не отчасти портившие ее тревоги. В этой стране осень обладает юношеской прелестью весны. Утреннее солнце озаряло окружающую местность розовым светом, изливавшим радость на всё и вся, от реки с переливающимися опаловыми светло-зелеными водами до вершин высоких каменистых скал, на которых стояли и с ликующим видом тянулись ввысь редкие елочки. Каждый дорожный камень, казалось, с наслаждением впитывал в себя дневное тепло и лепетал что-то у нас под ногами с приглушенным смешком. Маленькие деревца, окаймлявшие тропу, распространяли в воздухе сильное благоухание.
То был один из тех рассветов, когда природа очаровывает нас своим обманчивым волшебством, и человек забывает обо всем, погружаясь в негу ощущения радости бытия.
Небольшое расстояние отделяет Абен от Лахангры, и, поскольку мы снова решили миновать селение с наступлением темноты либо перед рассветом, чтобы остаться незамеченными, у нас появилось время для прогулки. Там, где долина делала изгиб, мы увидели широкий ручей, вытекающий из ущелья, перегородившего дорогу, и остановились у воды, за грядой утесов. Мы были не прочь отдохнуть после быстрой ходьбы и восстановить свои силы.
Как ни странно, теперь, когда мы преодолели перевал Докар и попали в запретный Тибет, поток паломников, который как будто иссяк во время первой недели нашего странствия, хлынул снова, как водится в это время года. Укрывшись за щитом скал, мы смотрели, как мимо шествуют живописные группы мужчин и женщин из восточных и северных районов Тибета; они спешили поскорее добраться до Лахангры и найти место на одном из скромных постоялых дворов, окружающих лаханг[33].
Ближе к вечеру, когда мы перешли на левый берег реки, ландшафт резко изменился.
Мы оказались в тесном ущелье, зажатом между гигантскими грядами черных скал, позволявших видеть лишь узкую полоску неба. Несмотря на суровый и дикий вид этого места, в нем не было ничего печального или устрашающего. Напротив, от него исходило некое торжественное спокойствие; вероятно, здесь сказывалось влияние картин, написанных или высеченных на стенах мрачного коридора.
Набожные художники изобразили на них бесчисленных будд и бодхисатв, знаменитых лам минувших веков, безучастно сидящих в одной и той же позе, с полузакрытыми глазами, погруженных в медитацию. В сотнях этих глаз, которые не смотрели на шествие паломников, а словно были устремлены «в глубь души», ощущалось нечто гипнотическое. Было ясно, что они поглощены созерцанием другой, более величественной и вечной процессии существ, скитающихся от жизни к смерти и от смерти к жизни, а также, возможно, лицезреют таинственный потусторонний мир, где усталый паломник завершает свой путь и, таким образом, обрывает дорогу странствий.
На закате мы увидели мендонг[34] с крышей, который мог бы стать нашим пристанищем на ближайшую ночь, но, решив, что находимся еще далеко от деревни, мы продолжили свой путь: снова перешли через реку, затем ущелье сделало резкий изгиб, и перед нами оказалась Лахангра.
Уже почти совсем стемнело, но мы не решались повернуть обратно. Быть может, нас заметили, и тогда покажется странным, что паломники обходят деревню стороной.
В очередной раз наши планы рухнули. Впрочем, мы начали к этому привыкать. Утром мы пережили столько волнений, что их источник в наших душах иссяк. Йонгден, как и я, отнесся к ситуации очень спокойно: мы провели бы ночь в деревне, среди других странников, если бы не сумели этого избежать.
Группа людей расположилась вокруг большого костра, на невысоком отроге над Салуином. Мы перекинулись с ними несколькими фразами и с большой радостью узнали, что все постоялые дворы переполнены. Благодаря удачному стечению обстоятельств мы могли обосноваться в маленькой пещере, которая укрыла бы нас от непогоды, если бы, как и прошлой ночью, пошел снег.
Я подобрала на дороге все, что смогла найти: сучья и сухой коровий навоз, стащила несколько веток из ограды, окружавшей близлежащие поля; мы развели огонь и стали пить масляный чай с традиционной тсампа.
Йонгден решил, что, раз мы находимся в деревне и наши лица и одеяния трудно различить в темноте, следует воспользоваться случаем и пополнить запасы продовольствия. До сих пор мы питались тем, что захватили с собой, покидая миссию, но прошло уже десять дней. Наши котомки были почти пусты.
Я развязала пояс, закуталась в свое платье, по примеру бедных жительниц Тибета, у которых нет одеял, и притворилась спящей, чтобы избежать ненужных разговоров, если кто-то будет проходить мимо. Мой спутник направился к близлежащим домам.
Первый дом, в который он вошел, оказался жилищем ламы[35], хранителя лаханга. Йонгдена встретили гостеприимно, как собрата и покупателя, — ведь лама существовал не только за счет должности ризничего, но и получал доход от небольшой лавки, где паломники приобретали продукты и различные предметы религиозного культа: палочки ладана, флажки с магическими знаками и т. д.
Как оказалось, оба ламы принадлежали к одной и той же религиозной секте, и вдобавок, по странному совпадению, ризничий был уроженцем одной из областей северного Тибета, где Йонгден долго жил вместе со мной, и он свободно говорил на местном диалекте. Благодаря такому стечению обстоятельств ламы сразу стали друзьями. Но на этом дело не кончилось.
Оглядевшись, Йонгден заметил на полке книги и попросил разрешения их полистать, так как мы вели постоянный поиск интересных произведений. Когда ему это позволили, он открыл первую попавшуюся книгу и прочел несколько строк вслух.
— Как вы прекрасно читаете! — пришел в восхищение лама. — Вы можете прочитать любую книгу?
— Любую, — подтвердил мой спутник.
И тогда, внезапно сменив тему разговора, ризничий-лавочник принялся упрашивать Йонгдена провести ночь в его доме и даже вызвался сходить за его вещами и самолично перенести их.
Йонгден отказался, но лама продолжал настаивать, и моему спутнику пришлось признаться, что он путешествует вместе с пожилой матерью. Это обстоятельство отнюдь не охладило пыл гостеприимного тибетца. Для матери в его доме тоже имелось место. Мой юный спутник с большим трудом убедил упрямца, что в этот час я сплю крепким сном и лучше меня не тревожить.
— Любую, — подтвердил мой спутник.
И тогда, внезапно сменив тему разговора, ризничий-лавочник принялся упрашивать Йонгдена провести ночь в его доме и даже вызвался сходить за его вещами и самолично перенести их.
Йонгден отказался, но лама продолжал настаивать, и моему спутнику пришлось признаться, что он путешествует вместе с пожилой матерью. Это обстоятельство отнюдь не охладило пыл гостеприимного тибетца. Для матери в его доме тоже имелось место. Мой юный спутник с большим трудом убедил упрямца, что в этот час я сплю крепким сном и лучше меня не тревожить.
Кёгнер[36] видя, что ему не удастся осуществить свой план, не раскрывая карт, вынужденно признался, что его горячее радушие было отнюдь не бескорыстным.
— Лама, — сказал он Йонгдену, — вчера вечером к нам пришли несколько селян с другого берега Жиамо-Наг-Чу[37] и попросили меня отслужить панихиду по одному из своих недавно скончавшихся родственников. Это богатые люди, и они обратились бы к своему ламе, настоятелю монастыря из их местности, если бы он не уехал в Лхасу. Они выбрали меня вместо него, и я получу изрядный куш, если… Словом, я не очень-то образован и боюсь, что не сумею правильно произнести слова литургии и допущу ошибки, раскладывая ритуальные приношения. Я вижу, что вы — человек ученый; может быть, вы знаете эти обряды?
— Да, знаю, — заявил Йонгден.
— В таком случае я прошу вас оказать мне услугу и остаться здесь на три дня. Я буду кормить вас обоих: и вас, и вашу мать — и дам вам немного еды на дорогу. Ваша пожилая матушка сможет также читать мани[38] у дверей храма, и, несомненно, крестьяне дадут ей несколько мерок тсампа.
Йонгден отклонил соблазнительное предложение, сославшись на то, что мы странствуем с группой паломников, которые уже ушли вперед, и потому не только не можем задерживаться, а, напротив, должны поспешить, чтобы догнать их и продолжить вместе с ними путь в родные края.
Когда юноша вернулся, принеся немного еды, и рассказал мне о своей беседе с ризничим, я очень пожалела о том, что из-за близости к границе мы вынуждены идти в быстром темпе. Мне безумно хотелось читать мани у ворот храма!
Но то был лишь вопрос времени. Будущее уготовило мне сколько угодно возможностей для этой забавы. Невозможно припомнить, сколько раз я пела мани как у дверей, так и внутри тибетских домов. Я так поднаторела в этом особом искусстве, что порой меня хвалили за неожиданные музыкальные вариации, которыми я сопровождала священные слова… В конце концов, возможно, среди тысячи даров, которыми осыпал меня Тибет, я обязана ему также и даром распознавать «жемчужину, скрытую в сердце лотоса».
Хитроумный лама пришел к нам на следующее утро чуть свет, чтобы поговорить с Йонгденом и попытаться переубедить его.
Я оставила двух умников наедине, дабы не подвергать себя слишком пристальному и долгому вниманию, и примерно с час прогуливалась вокруг маленького храма, перебирая свои четки.
Эта благочестивая утренняя зарядка была излишней для человека, которому предстояло пешком пройти за день изрядное количество километров, но я не придумала другого способа улизнуть и, несмотря на все свои ухищрения, не сумела уклониться от встречи с ламой, когда он возвращался домой, и поговорила с ним несколько минут.
Глава вторая
Я утешаю умирающего больного. — Я опасаюсь за свое инкогнито и меняю национальность. — Уловки, к которым мы прибегаем, чтобы миновать военные посты. — Йонгден проявляет себя как искусный чародей. — Меня едва не разоблачают. — По горам и долинам, мимо монастыря Педо. — Я нахожу шапку, которой суждено сыграть важную роль в моем путешествии. — Чиновник из Лхасы призывает нас к себе. — Я показываю язык почтенному представителю ламаистского правительства.
Дорога, по которой мы следовали, поднималась вверх по течению величественной реки Салуин — в здешних краях ее называют Жиамо-Наг-Чу — через глубокие ущелья и обширные долины. Местный ландшафт, какую бы форму он ни принимал, неизменно остается великолепным и чарующим.
Страх быть узнанной, заставлявший меня трепетать в начале путешествия, изрядно поутих, и все же он по-прежнему таился в недрах моей души, грозя охватить меня с новой силой при малейшем признаке тревоги… Мы слишком задержались в Лахангре, думала я, это была досадная оплошность. Не возникло ли каких-либо сомнений относительно нас у ризничего маленького храма?.. Я присматривалась к редким путешественникам, появлявшимся позади. Вот какой-то всадник скачет в нашу сторону — быть может, это солдат, которому поручено догнать нас и доставить обратно к границе?.. А тот странник, бредущий по дороге, уж не шпионит ли он за нами?..
Однако волнение, вызванное тревожными мыслями, не могло долго омрачать моей радости от восхитительного путешествия; его мимолетные всплески быстро ослабевали, и я вновь погружалась в блаженное спокойствие.
Спустя несколько дней после того, как мы покинули Лахангру, произошла одна драматическая встреча, которая нас опечалила. На обочине дороги, рядом с берегом Салуина, катившего свои светло-зеленые зимние воды, на фоне великолепного, залитого светом пейзажа лежал пожилой человек, голова которого покоилась на кожаном мешке, и взор его лихорадочно блестевших глаз уже слегка помутился. Завидев нас, он сделал усилие и приподнялся на локтях. Казалось, бедняге недолго оставалось жить. Йонгден спросил его, каким образом он оказался здесь совсем один.
История незнакомца была простой. Старый крестьянин оставил родную деревню, собираясь вместе с приятелями совершить паломничество к горе Ха-Карпо и обойти вокруг нее. Непонятная болезнь лишила его сил, и он передвигался с трудом. Его спутники шли медленно в течение нескольких дней и даже сделали привал на целый день… Затем они отправились дальше без него. Таков тибетский обычай: того, кто отстает, бросают даже в необитаемых, пустынных местах, и, если человек быстро не поправляется, ему суждено умереть от голода, когда истощатся запасы продовольствия… не говоря о рыскающих повсюду медведях и волках[39].
— Я скоро умру? — спросил старик у Йонгдена с тревогой. — Лама, погадайте, чтобы это узнать, прошу вас.
Мой юный спутник быстро выполнил традиционные ритуальные действия и ответил, пытаясь утешить несчастного:
— Нет, нет, я вижу, что вы не умрете.
Он руководствовался добрыми побуждениями, но я подумала, что проблеск надежды, порожденной его словами в душе умирающего, быстро угаснет, если на следующий день он почувствует себя еще более слабым или если раньше, во мраке близившейся ночи, он ощутит приближение смерти.
И тут я не смогла удержаться в рамках своей роли пожилой простоватой матери, роли, продиктованной осмотрительностью. Я вкратце напомнила больному постулаты веры, которой он придерживался с детства, и посулила ему отнюдь не эту жизнь, а благополучное возрождение в царстве Ченрезиг[40], ожидающее тех, кто умирает во время паломничества, и множество других жизней после тысячелетий покоя и блаженства, до тех пор пока он не достигнет высшего озарения духа, которое избавит его и от оков жизни, и от уз смерти.
Старик внимательно и благоговейно выслушал меня и, когда я закончила, коснулся лбом нижнего края моего платья: так тибетцы отдают дань уважения своим ламам. Возможно, он вообразил, что хандома, сочувствующая его горю, явилась к нему в образе паломницы, чтобы утешить… Да и так ли уж это было важно, если данная иллюзия скрасила его последние часы.
— Могу ли я вам чем-то помочь? — спросила я.
— Нет, — ответил он, — в моей котомке лежат еда и деньги. Мне хорошо здесь с богами. Кале пеб![41]
— Кале жу![42] — отозвались мы с Йонгденом и удалились.
Я поняла, что обитель блаженства Нуб деуа чен уже сияет перед взором этого человека, лишь едва различающего явления нашего мира. Умирающий был охвачен восторгом от видения, вызванного мною в его душе, и все желания земной жизни, о которой он расспрашивал ламу с такой тревогой, в нем угасли.
После этого мы несколько дней наслаждались относительным покоем, бредя по прекрасной долине вдоль берега Салуина. Местность, по которой мы шли, нисколько не напоминала безлюдные леса Ха-Карпо; деревни, встречавшиеся на нашем пути, находились довольно близко друг от друга, и мы старались проходить через них на рассвете или даже немного раньше, считая, что ради осторожности следует избегать людских взглядов. Это неизбежно приводило к длительным остановкам в уединенных местах, в стороне от дорог и чужих глаз, где мы выжидали удобный момент, чтобы отправиться дальше. Благодаря чудесной погоде в праздном странствии по красивой местности не было ничего неприятного; плохо было лишь то, что наше продвижение вперед сильно затруднялось.