Я возвысил голос, перекрикивая вопли ветра.
– Знаменосцы! Проверить, у всех ли есть вода во флягах! Снять с ослов бурдюки и раздать людям! Всем лечь! Прижимайтесь к камням, немху, берегите глотки, ноздри и глаза! С нами Амон! Молитесь ему, и останетесь живы, обнимете своих детей и упокоитесь в своих гробницах!
Это вряд ли, мелькнула мысль, ведь мы уходим к римлянам. Но что с того? Солдатам следует напомнить, что командир с ними, что он взывает к милосердию богов и не забыл о делах практических, то есть о воде и укрытии. Кто бережется сам, того и Амон побережет.
– Взз-ууу!.. взз-ууу!.. – выло в небесах. Демоны Сета готовились к схватке со светлыми богами.
Подскочил Хоремджет, доложил, что все отставшие спрятались в скалах. Потом усмехнулся и вытянул руку к черному смерчу.
– Операция «Буря в пустыне», семер! Накликали, нергаловы отродья! И каково им сейчас?
Мы улеглись, прижимая к ноздрям и губам мокрые тряпки. Рядом со мной громко вздыхал Хайло; попугай забился под его тунику, прикрыл глаза и выглядел так, будто попал к Муссавасе и превратился в чучело. Прошелестели шаги Иапета, тащившего бурдюк с водой. Опустившись рядом с Давидом, ливиец пробормотал:
– Когда начнет дуть ветер пустыни, познаешь вкус смерти на своих губах… А могли бы сидеть нынче в Тире или Газе и пить пиво в кабаке! Зря ты помочился на тот проклятый обелиск!
– Неисповедимы пути Господни, – ответил Давид. – Он дает и берет, Он награждает и карает, Он милостив и гневен, Он есть начало и конец. Все от Него!
– Даже недержание мочи, – добавил нечестивец Иапет, и в небесах взвыли разъяренные боги. Больше я не слышал ни его голоса, ни Давидова, ни дыхания Хайла, ни молитв Муссавасы; рев ветра стер все прочие звуки, как смерть, бушующая на поле сражения, стирает жизни людей. Смерч прошел над нами, и казалось, что утесы дрогнули, а небо опрокинулось на землю. На спину мою, на голову и ноги обрушились груды песка, и каждая песчинка была живой; подобно муравьям, они заползали под тунику, забивались в уши и волосы, жалили, царапали кожу. Тряпка, которую я прижимал к ноздрям и губам, позволяла дышать, но вдохи были мучительны, ибо не воздух вливался в легкие, а опалял их безжалостный огонь. Под веками плыли яркие пятна, в ушах завывало и звенело, мышцы напряглись в тщетном усилии сбросить навалившийся на плечи груз. Я был насекомым под ногой гиганта; его стопа давила на меня, плющила, вминала в землю, а где-то высоко, будто бы в самом поднебесье, раздавался его торжествующий хохот.
Это длилось бесконечно.
Жрецы считают, что нет среди богов единства и что они, как люди, борются за власть, и от тех сражений происходят сотрясения земли, бури и смерчи, потопы и иные бедствия. Возможно и так; когда Сет убил Осириса, содрогнулись горы и зарыдало небо, заливая мир потоками воды. Сам я этого не видел, но готов поверить, что в старину творилось страшное, и смерть благого бога была тому причиной. Божеств у нас много, как у ассиров и римлян, и нельзя исключить, что они ссорятся, но вот у иудеев бог один, и он, по их словам, всемогущ и всеведущ. С кем ему биться, кого устрашать? Но и тут есть объяснение: бог хабиру сотворил людей, а те, вместо благодарности, то и дело плюют на него и поклоняются различным идолам. Нестерпимо для бога! И он посылает всякие напасти, чтобы образумить своих чад, а то и уничтожить их самым мучительным способом.
Но это одна точка зрения, а согласно другой, возникшей в наш просвещенный век, боги давно опочили или покинули нашу вселенную и удалились за ее пределы. Причины неясны; возможно, мы им надоели со своими склоками, или они оскорбились из-за скудости жертв. В самом деле, им мы приносим ягненка, или кувшин вина, или мумию ибиса, а тщеславию царей и фараонов – тысячи жизней. Так ли, иначе, но боги ушли, а бедствия остались; значит, не боги в них повинны, а игра слепых стихий. Отсюда следует, что, изучая ветры и климаты, моря и огнедышащие горы, можно выяснить, где и когда случится катаклизм, и своевременно убраться из тех мест. Respective, как говорят римляне; что означает: в соответствии с данными условиями.
Лежа под грудой песка, я утешался мыслью, что так когда-нибудь случится. И хотя мы явно были не там, где полагается быть человеку, и не могли избежать гнева богов или стихий, я все же чувствовал удовлетворение. Да, нам было плохо, но ассирам приходилось хуже. Пусть не боги, но стихии мстили им, и то была месть за Нефер, за его руины и его людей.
Тряпка высохла. Я дотянулся до фляги, с трудом приподнял голову, глотнул воды и смочил ткань. Сколько прошло времени, сообразить никак не удавалось – может быть, близился вечер или наступила ночь. Ветер продолжал бушевать с прежней силой, швырял песок и пыль, но скалы, спасавшие нас, сопротивлялись с упорным спокойствием. Когда-нибудь они падут и сами станут песком, но это случится много позже, чем рухнет пирамида Хуфу. Дела рук людских преходящи…
Песчаный холмик неподалеку от меня зашевелился, и Иапет, фыркая и отплевываясь, явил мне свое бледное лицо в свисающих рыжих космах. Ноздри его раздулись – он нюхал воздух.
– Скоро буря улетит на юг, семер. Ждать недолго.
– Разве? – прохрипел я. – Ветер еще силен.
– Но дует ровно, а не кружит. Просто ветер, не гибли. Смерч прошел. Носом чую!
Я ухмыльнулся, чувствуя, как с лица осыпается песчаная корка.
– Хвалю твой нос! За такие вести ты будешь награжден и возвеличен.
Ливиец оскалился мне в ответ.
– Пива в Цезарии поставишь?
– На целый пиастр.
– На пиастр мне не выпить. Я ведь не этот бегемот. – Он ткнул кулаком в песчаный холмик покрупнее и озабоченно сказал: – Давай-ка, чезу, его откопаем. Похоже, парень задыхается.
Ветер начал стихать. Постепенно его пронзительный вой превращался в жалобное поскуливание. Мы разбросали песок над телом Хайла, перевернули его на спину, и Иапет приложил к губам северянина флягу. Его щеки посинели, дыхание едва слышалось, но он был жив.
Тут и там возникали фигуры людей, еще неясные, похожие на тени в пыльном воздухе. Встал Давид, за ним – Нахт, Пауах, Хоремджет и Муссаваса. Хайло жадными глотками пил воду, захлебывался, кашлял. Иапет смочил тряпицу, вытер ему лицо.
– Братец… век не забуду… спас, мать твою…
– На кой ты мне сдался, – буркнул ливиец. – Пулемет твой не хочу тащить.
Показалось солнце. Оно стояло еще высоко, и я с удивлением понял, что буря длилась не вечность, не день и даже не половину дня. Эта новость была приятной – до вечера люди отдохнут и приготовятся к ночному маршу.
Послышались голоса. Кто молился, кто окликал товарища, кто проклинал песок, въевшийся в кожу, кто просил воды. Тутанхамон звал тех, кому необходима помощь, Рени пел боевые гимны, а Левкипп подпевал ему на греческом, Шилкани поил ослов и уговаривал их подняться. Прошло недолгое время, и зычный глас Кенамуна раскатился над нашим убежищем:
– О Амон, великий, лучезарный! Целуем прах под твоими стопами и опускаем глаза, дабы не оскорбить тебя случайным взором! Ты наш спаситель, опора сердец, рука, что ведет сквозь мрак ночной и тьму несчастий, ты упование наше, даритель жизни, наш сияющий владыка! Прими благодарность детей своих и не оставь нас в будущие дни, одари своими милостями, укажи путь, что уготован нам судьбой, пошли победу над врагами. Что пошлешь, то мы примем, ибо нет другой воли, кроме твоей, нет другой силы и нет власти, что могла бы спорить с твоим величием. И мы, покорные дети твои…
Воистину этот Кенамун был красноречивее самого Хунанупу![46] Но я ему не мешал, так как уместно сказанное слово поднимает боевой дух не хуже кружки пива и хлеба с чесноком. Когда речи ваятеля завершились и все мои солдаты благополучно вылезли из песка, я велел Хоремджету произвести перекличку, дать время для отдыха, пока солнце не опустится на локоть, а потом чистить оружие и амуницию. Хайло, самый уязвимый среди нас, уже очухался, вытащил из-за пазухи попугая, встряхнул его и посадил на плечо. Птица покачалась туда-сюда, раскрыла клюв и выкрикнула:
– Вперред, брратва! Ассирр трруп, трруп!
Муссаваса полез на скалу, спустился и доложил, что – хвала матери Исиде! – небо на севере чистое и пыль, хоть медленно, однако оседает. Знаменосцы проверили своих людей – никто не пострадал, но оружие, хоть его укрывали под мешками и телами, нуждалось в чистке. Шилкани скормил ослам по горсти фиников и заставил их подняться. Ноша животных полегчала – во время бури и после нее мы опустошили фляги и половину водного запаса в бурдюках. Но воды еще хватит, чтобы дойти до Темеху. В наших обстоятельствах вода была важнее амуниции и патронов, оружия и сапог, важнее, чем пища и Тутанхамонов сундучок с лекарствами. Как всякий командир, воевавший в пустыне, я знал, что здесь побеждает не самый храбрый, не лучше вооруженный, не более решительный, а тот, у кого достаточно воды.
Между вечером и ночью есть время, когда жара спадает, холод еще не наступил, и от песков струится приятное тепло. Этот промежуток я отвел для сна и трапезы. Буря – тяжкое испытание, и люди нуждались в восстановлении сил. В конце концов, не так уж важно, доберемся ли мы в Темеху через день или два; главное – дойти живыми. Впрочем, не только живыми, но и готовыми к схватке – я помнил про ассиров и знал, что буря не убила всех. Возможно, не задела какие-то отряды – ведь их не меньше двадцати… Амон и так явил нам изрядную милость, требовать большего – нахальство, и лучше полагаться на самих себя.
Между вечером и ночью есть время, когда жара спадает, холод еще не наступил, и от песков струится приятное тепло. Этот промежуток я отвел для сна и трапезы. Буря – тяжкое испытание, и люди нуждались в восстановлении сил. В конце концов, не так уж важно, доберемся ли мы в Темеху через день или два; главное – дойти живыми. Впрочем, не только живыми, но и готовыми к схватке – я помнил про ассиров и знал, что буря не убила всех. Возможно, не задела какие-то отряды – ведь их не меньше двадцати… Амон и так явил нам изрядную милость, требовать большего – нахальство, и лучше полагаться на самих себя.
Мы собрались в дорогу, когда ночная свежесть стала превращаться в холод. Мы были сыты и бодры, и в наших флягах плескалась вода. Мы шли на север под светом звезд и луны.
Глава 9 Гимиль-Нинурта
Мы двигались на север вдоль линии скал. Муссаваса не вернулся к нашему прежнему маршруту, сказав, что если боги привели нас в это место, значит, им виднее. Он давно здесь не охотился, но помнил, что севернее скалистая гряда понижается и переходит в невысокое плоскогорье, засыпанное щебнем и песком. Оно изгибалось, словно полумесяц, и его восточный край находился в половине сехена от Темеху. В древности у плоскогорья велись разработки, добывали камень или что-то еще, и эти шурфы служили продолжением естественных пещер, называвшихся у ливийцев Ифорас. В тот подземный лабиринт наш проводник не совался, ибо страусы в нем не водились, зато хватало скорпионов и ядовитых змей. Однако Ифорас служил ему ориентиром: пойдешь на восток, попадешь в Темеху, а если шагать на запад, то, перевалив плоскогорье, окажешься в низине с соленым озером и довольно обильной, по местным меркам, растительностью. Там водились пустынные газели и львы, и там Муссаваса свершил свои подвиги, прикончив копьем и стрелами трех грозных хищников. Было ли это правдой или пустым хвастовством, ведомо лишь Амону.
Мы удалились от скал на тысячу шагов, но не теряли из вида их вершины, озаренные лунным светом. Оказалось, что здесь идти полегче – почва плотнее, песок перемешан с камнями, и склоны барханов не круты, а пологи. Промчавшаяся буря слизнула след ассиров, если он тут был, и, сколько видел глаз, перед нами простиралась песчаная поверхность без всяких знаков чужого присутствия. Впрочем, осторожность не мешает, решил я и выслал патрули на запад и восток. Чувствуешь себя спокойнее, когда прикрыты фланги, особенно на марше ночью.
Военачальник обязан остерегаться. К боязни это не имеет отношения, предусмотрительность – не страх. Это я давно усвоил, еще лет шестнадцать назад, во время первой обороны Тира. Из всех городов Финикии Тир наиболее уязвим – север этой провинции прикрыт горами, юг – рекой Иордан, а к Тиру можно выйти в верхнем ее течении, где речной поток мелеет. И оттого неудивительно, что ассиры рвутся к этому городу, желая получить крепкую базу на побережье. Когда-то Тир стоял на острове, но еще в далеком прошлом, в эпоху македонского нашествия, пролив засыпали, чтобы подвезти стенобитные орудия. И хотя город тогда пал и был разграблен, в дальнейшем насыпной грунт явился для него залогом процветания. Островок крохотный, семьсот шагов в поперечнике, и в древнем Тире было тесно, как в кроличьей норе. Теперь площадь его удвоилась за счет перешейка, и в гаванях есть место для торговых кораблей и боевых трирем. Так что когда подошли ассирийцы, снабжение по морю не прервалось, а корабельные пушки калибром восемь теб[47] били прямиком по их позициям.
Но с суши нас крепко обложили, от речного устья почти до самой Экдипы.[48] Блокада была плотная, крыса не проскочит, и этот прибрежный участок в сводках Дома Войны упоминался как Малая Земля. Я служил тогда в чезете Гнев Амона; сидели мы в окопах на перешейке перед Тиром и видели большую землю лишь в дальнозорную трубу – и то за колючей проволокой да за ассирскими касками. В ту пору навещали нас высокие чины, дабы поднять боевой дух солдат и отметиться на фронте. Был среди них один генерал от инфантерии, как и Памфилий, из спартанцев, и имя носил знаменитое – Леонид. Отчаянной храбрости вояка! Высаживался с крейсера на берег в сотне шагов от ассирских позиций и шел к окопам в полный рост: на плечах – шитые золотом скарабеи, грудь сверкает бляхами, и среди них не только наши «Тутмосы» и «Рамсесы», но даже римские награды с золочеными орлами. Я, в ту пору знаменосец, его прикрывал со своей чередой, и били мы из пулеметов так, что ассиры валялись в своих траншеях кверху задом.
К чему я это вспомнил, шагая по пустыне?.. А к тому, что брал я боеприпасы в двойном комплекте и пять запасных пулеметов. Если заклинит ствол, замена всегда под руками! Так что предусмотрительность – вещь нелишняя, третье качество у полководца. Правда, первые два важнее – твердость духа и стратегическое чутье…
Чутье! И хоть брели мы в пустынной местности после бури, убивавшей все живое на своем пути, что-то подсказывало мне: не за этим барханом, так за тем наткнемся мы на ассирский лагерь. Скалы близко, могли они в них укрыться и самум пересидеть… Опять же, человек живуч, а Собаки Саргона – особенно…
Ближе к рассвету западный патруль наткнулся на следы ассиров. В распадке между дюн – перевернутая машина и мертвый водитель. Машина явно из тех, что привезли по воздуху: небольшая, но с широкими колесами, чтобы не вязла в песке. Водитель взбирался на бархан, но до гребня не доехал – что-то случилось, транспорт сбросило вниз, и он придавил ассира. Похоже, был сломан позвоночник, так как крови я не заметил – правда, труп занесло песком, и откапывать его мы не стали.
Я вызвал Рени, нашего главного умельца по транспортной технике. Ножами мы вскрыли кожух над двигателем, Рени покопался среди проводов и трубок, шепча загадочные слова: «Нет искры… аккумулятор сел… должно быть, цилиндры забиты песком… инжектор… где тут инжектор, прокляни его Сет!.. так, вот эта штука… подача топлива отсутствует…» Затем он выпрямился и сказал, что дело дохлое. Все в песке; видимо, мотор заглох на крутом подъеме, и сильный ветер опрокинул машину. Это произошло в тот миг, когда буря еще не вошла в полную силу, но времени перед ее ударом оставалось совсем чуть-чуть. Считаные мгновения! Хватит, чтобы выпить кружку вина и закусить фиником…
Я бросил взгляд на скалы. Успели ассиры добежать туда? Или ветер разметал их, а смерч схоронил в песчаной могиле?..
Люди глядели на меня, ожидая приказа.
– Боевая готовность. Развернуться цепью и залечь. Здесь! – Я повел рукой от южных дюн к северным. – Пулеметы – на фланги. Животных оставить у того холма. Муссаваса, приглядишь за ними. Двигаться по моему сигналу. Порядок команд в цепи: Мерира, Рени, Левкипп, Пианхи.
Затем я отправил Хоремджета с Давидом и Иапетом на разведку. Солнце еще не взошло. Три человеческие фигурки растворились в тенях бархана, потом, освещенные луной, возникли у его вершины – ползли, извиваясь точно змеи. Ливиец заглянул вниз, махнул рукой, разведчики поднялись и пропали за гребнем – видимо, не обнаружив врага.
– Вперед, – сказал я. – Держать дистанцию в три шага. Тутанхамон, останься с Муссавасой.
Наш лекарь недовольно заворчал, но вышел из шеренги. Растянувшись по склонам трех песчаных холмов, мы зашагали наверх – сотня с лишним бойцов, четыре пулеметчика на флангах, я – в середине цепи, с двумя своими ординарцами. Тени внезапно начали светлеть, потом исчезли, и, оглянувшись, я увидел краешек ладьи Ра, всплывающей над восточным горизонтом. Первые солнечные лучи щекотали затылок.
Не нарушив строя, отряд перевалил в низину. Здесь было сумрачно и прохладно; солнечный бог еще не добрался сюда. Перед нами маячили новые холмы – невысокие, в три-четыре человеческих роста. Дальше вздымался скалистый барьер, десятки источенных ветрами пиков, сиявших охрой, умброй, киноварью. Небо над ними было подобно розовым лепесткам.
Иудей и ливиец распростерлись на вершине дюны, шагах в семидесяти от меня. Хоремджет спустился вниз; лицо его было суровым и благородными чертами напоминало льва. Этот человек, еще молодой, но одаренный силой и светлым разумом, к моим годам сумел бы достичь многого, стать генералом, возглавить корпус, фронт и даже Дом Войны. В который раз кольнуло меня предчувствие свершаемой ошибки; может быть, Хоремджет – самое ценное, что я забираю на чужбину, может быть, я увожу с собой спасителя отечества…
Я стиснул зубы и проклял фараона Джо-Джо. Не я в том повинен – он!
– Противник, чезу, – доложил Хоремджет. – Примерно череда и еще полсотни мертвых. Выжившие спят. Охранения не выставили.
Молча кивнув, я полез на холм и опустился рядом с Иапетом. У подножий утесов, на дистанции прицельного огня, лежали спящие ассиры, но сон их был тяжелым – кто метался, кто вскрикивал или стонал, как бывает с людьми, попавшими в когти кошмара. Поодаль были сложены мертвые тела, и эти вели себя тихо; к чему суетиться, когда стоишь у врат Нергала и видишь огни преисподней? Их лиц я разглядеть не мог, но, очевидно, были они сине-черными. Буря задушила их, набила в ноздри и глотки песок – нелегкая смерть, такая же мучительная, как у людей в Нефере. Бог дает и берет, награждает и карает, вспомнил я слова Давида.