Мелитина Петровна приехала в Грачёвку утром и, боясь стуком колес напугать может быть спавшую еще Анфису Ивановну, приказала ямщику остановиться не у крыльца, а немного поодаль. Затем, осторожно спустившись с телеги и сняв по очереди всех детей, она направилась вместе с ними в дом. Не встретив никого в передней, Мелитина Петровна присела на стул и принялась слегка покашливать, желая кашлем этим вызвать кого-либо в прихожую, но, просидев в ней с полчаса и все-таки никого не дождавшись, она решилась, наконец, привстать со стула и приотворить дверь, ведущую, повидимому, в залу. Погрозив на детей, чтобы они сидели смирно и не шумели, она на цыпочках подошла к двери, полуотворила ее и как раз лицом к лицу встретилась с подходившею к той же двери Анфисою Ивановною.
— Вам кого угодно? — спросила ее. старушка, попятившись назад, и изумленно вытаращила глаза на стоявшую в дверях женщину.
— Мне, мне… Анфису Ивановну!.. — робко отвечала та.
— Я Анфиса Ивановна, что вам угодно?
— Я… я… Вы меня не знаете, конечно…
— Не узнаю, извините…
— Оно и не мудрено забыть… Это было так давно… Я была еще грудным ребенком, говорят!.. Я и сама даже ничего не помню… и говорю только по слухам… как мне самой рассказывали… Я ваша племянница, Мелитина Петровна, дочь вашего покойного брата, Петра Иваныча…
Услыхав это, Анфиса Ивановна до того растерялась, что даже не нашлась, что ответить, и только жестом руки пригласила ее войти в залу.
— Позвольте уж и детей! — пролепетала Мелитина Петровна, тоже смутившаяся.
— Пожалуйста…
Мелитина Петровна собрала детей и, вводя в залу, заставила их поочередно прикладываться к ручке Анфисы Ивановны.
— Это… тоже, братнины дети? — спросила Анфиса Ивановна.
— Нет, матушка, это мои собственные.
— Так вы были замужем?
— Да, была, тетушка, за Скрябиным…
Анфиса Ивановна вспомнила что-то и даже обрадовалась.
— Ну что, как? — спросила она: — поправился ли он?
— Нет, тетушка, муж скончался… И вот оставил меня одну, с детьми, без средств…
Анфиса Ивановна перекрестилась, хотя и чувствовала очень хорошо, что в голове у нее происходит что-то такое, чего она сама не могла себе, разъяснить.
— Не вылечился, стало быть? — спросила она.
— Нет.
— Еще бы, разве это возможно, поправиться! И руки и ноги оторвало…
На этот раз смутилась уже и Мелитина Петровна и, испуганно смотря прямо в глаза старушке, проговорила:
— Помилуйте, тетушка, ему никто не отрывал ни рук, ни ног…
— Как?
— Так, очень просто, тетушка…
— Да ведь ему на сражении оторвало…
— Помилуйте… Мой муж даже никогда военным не был…
— Да ведь вы сами же говорили мне! — вскрикнула Анфиса Ивановна.
Но, вдруг что-то вспомнив, она мгновенно замолчала, поднесла руку ко лбу и, как будто силясь собрать какие-то мысли, сдвинула брови.
— Да, да, постойте! — проговорила она.
И, пристально взглянув на Мелитину Петровну, спросила:
— Так вы кто же такая?
— Я - Мелитина Петровна.
— Так, так, так… Теперь все вспомнила… Ведь та была не настоящая… А вы… вы настоящая?
— Я настоящая…
— Ну! очень рада, очень рада.
И, поспешно обняв Мелитину Петровну, она расцеловала сначала ее, а потом всех детей и даже обрадовалась при виде приехавших.
— Вы меня, пожалуйста, извините, — говорила она торопливо: — но все это так неожиданно случилось, так внезапно, что я даже не имела времени сообразить. Старуха уж я, память-то у меня ослабла… но теперь… теперь я все и сообразила и припомнила… теперь я все знаю… Очень, очень рада… Пойдемте, пойдемте…
И, введя всех в гостиную, она радушно рассадила их по местам и затем позвала Домну. Та не замедлила явиться на зов.
— Домна! — обратилась она с приказанием к вошедшей: — поскорее чаю Мелитине Петровне и детям.
И тут же, заметив испуг Домны, прибавила, смеясь:
— Успокойся, успокойся, это настоящая.
Мелитине Петровне отвели ту же самую комнату, в которой жила «не настоящая», детей разместили в соседней, и, повидимому, жизнь в Грачевке потекла прежним порядком, то есть все в обычный час пробуждалось, в обычный час обедало и ужинало, ложилось спать и засыпало; но все это только было повидимому, не в сущности; от прежней невозмутимой и тихой жизни не осталось и следа. Брагин жаловался, что дети и яблоки и ягоды обрывают, Потапыч — что на них посуды не напасешься, Дарья Федоровна — что все варенье поели, кучер Абакум — что всех лошадей загоняли! Сама Мелитина Петровна были и тиха, и смирно-воздержанна, и не только не требовательна, но даже крайне снисходительна. Она отлично слышала не скрываемое, впрочем, от нее ворчание и Домны, и Дарьи Федоровны, и Потапыча, и Абакума, и Брагина, но делала вид, что ничего этого не слышит, и скорее заискивала, чем оскорблялась. Она всех называла миленькими голубчиками, рассказывала им со всеми подробностями горькую свою долю, жаловалась на судьбу и при всякой малейшей возможности старалась угодить каждому чем бы то ни было. Брагину она подарила какую-то орденскую ленточку, случайно оставшуюся после мужа, Абакуму — мужнину табакерку, Дарье Федоровне — какой-то старый чепец, с уверением, что чепец этот самой последней моды; но все это мало удовлетворяло прислугу. Прислуге этой досаждало в доме присутствие Мелитины Петровны, а в особенности ее детей. Дети действительно озорники были страшные. Там, в Питере, в подвале, на Песках, с голода, что ли, или по тесноте, но только они были иными — и тихими, и скромными, и послушными, а здесь, на просторе, отъевшись, почуяв свободу, пустились во все тяжкие. Сама Мелитина Петровна не узнавала их и не могла с ними сладить. То они окно разобьют, то плетень повалят… а однажды, играя спичками, чуть было весь дом не сожгли. Потапыч бросил не только пыль стирать, но даже перестал комнаты мести. «Ничто, на них наметешься!» — ворчал он и при всяком удобном случае норовил или ущипнуть, или оттрепать которого-нибудь из сорванцов. Несчастная Мелитина Петровна мыкалась, хлопотала, извинялась, просила не взыскать с глупеньких, но, чувствуя, что и она сама и дети ее стоят у всех поперек горла, плакала и молилась богу. «Господи, — взывала она, падая перед иконами: — неужто опять на Пески, опять в подвал!..» И, быстро вскочив, принималась теребить детей за волосы, а вслед за тем бежала к Домне, к Потапычу, Дарье Федоровне и снова начинала перед ними изливать все свое горе и всю свою тоску.
Раз как-то приехал к Анфисе Ивановне отец Иван. Только что успел он войти в залу, как на него наскочила целая толпа детей и чуть было не сшибла его с ног.
— Откуда это у вас, кумушка? — спросил он Анфису Ивановну, поспешившую навстречу к своему приятелю…
— Ох, уж не говори! — проворчала она и затем, обратясь к детям, крикнула: — Убирайтесь вы отсюда, чертенята!..
Дети быстро выбежали вон.
— Откуда бог послал?
— Да все этой… племянницы-то моей.
— Мелитины Петровны?
— Да.
— Достаточно, однако.
— Наказанье просто… хоть из дому вон беги… Ну что ты, как?
— Понемножку, кумушка.
— Нога-то лучше, что ли?
— Брожу…
— Говорят, у тебя тоже гости были?
— Были-с, — проговорил отец Иван, почесывая в затылке: — вчера проводил.
— Ну и слава богу…
И, перейдя в гостиную, они принялись беседовать. Беседа тянулась долго, но уж это было не то, что прежде. Батюшка ничего не пил, ничего не ел и наотрез отказался от всех угощений, предложенных было Анфисой Ивановной.
— Будет, кумушка дорогая, и попито и поедено достаточно…
— Ничего разве не пьешь?
— Запретили…
— Это живодеры-то?
— Да, они.
— Была нужда слушать, а мой совет вот какой: брось ты всех этих живодеров, не слушай их, пей и ешь сколько влезет, а ногу и руку два раза в день муравьиным спиртом натирай, а всего лучше разыщи муравьиную кучу, да в нее и положи свои больные члены. Я этак раз одного капитана вылечила…
— У капитана-то, может, ревматизм был?.. — спросил отец Иван.
— А у тебя что?
— А у меня паралич…
— Это все равно, никакой разницы нет. Кровь застыла!.. Уж ты не боишься ли, что муравьи тебе ногу отгрызут?
— Нет, не боюсь…
— А коли не боишься, так и попробуй. Слава богу, у нас чего другого, а этих муравьиных куч сколько хочешь по лесу… Кажется, только в одних муравьях и осталась еще охота к честному труду… всё мошенники пошли… Да, — прибавила она, переменив тон, — ты счастливее меня…
— Чем это?
— Твои-то вот гости погостили да уехали, а мои-то — при мне все…
— А долго Мелитина Петровна погостит у вас?
— А господь ее знает!
И, пригнувшись к отцу Ивану, прибавила шепотом:
— Надоела хуже горькой редьки.
— А я думал, наоборот, развлекает вас.
— Так разве она такая, как прежняя…
— А я думал, наоборот, развлекает вас.
— Так разве она такая, как прежняя…
— Что же, хуже?
— Та умница была, веселая, разбитная… А эта хнычет, хнычет, даже тоску наводит… Поди ж ты вот, разыскала ведь! А все это твои крокодилы виноваты!
— Как мои? — удивился отец Иван.
— Чьи же? Ведь все ты выдумал про них…
— Что вы, что вы, напротив!.. — защищался отец Иван.
— Ну вот еще… Я думаю, я помню…
— Я даже доказывал, что нет их, что быть их не может.
— А молитву-то кто читал от них… Кто на реку-то ходил… Что, небось… прикусил язык-то… А вот кабы ты этой-то истории не выдумывал, так и настоящей Мелитины Петровны у меня бы не было… и не знала бы она даже о моем существовании. А вот теперь и возись с нею. Прогнать как-то жалко… есть нечего будет! и видеть-то ее тошнехонько… а с другой стороны, тоже не чужая ведь, одна кровь-то. А уж так надоела, так надоела…
— Нет, кумушка, — перебил ее отец Иван: — тут крокодилы ни при чем, а тут другая причина кроется…
— Ну-ка, выдумай-ка еще чего-нибудь.
— Тут просто «вода сперлась»!
— Так и знала, что чепуху какую-нибудь сгородишь. И дивлюсь я, глядя на тебя… Уж не тебя ли господь наказал, и язык-то тебе повредил, и ногу, и руку, а ты все не исправляешься, все чепуху городишь!
— Нет, не чепуха.
И, вспомнив слова Асклипиодота, прибавил:
— Случалось ли вам видеть, как зимой к проруби рыба сплывается и жадно хватает воздух. Мужики говорят: «вода сперлась, душно рыбе!» Так-то и Мелитине Петровне душно стало! Вот она к вам, как к проруби, и приплыла со всеми своими птенцами…
— Не слушала бы тебя! Совсем заврался! — проговорила Анфиса Ивановна, махнув рукой. — Никакой, видно, паралич тебя не исправит. Болтуном ты родился, болтуном и помрешь.
И вдруг, переменив тон, спросила:
— А что, Асклипиодот получил место?
— Получил-с.
— Где?
— На пчельник я его определил-с… Там, на пчельнике, в землянке и живет. Место, конечно, невидное, в лесу… однако ничего… приохотился, полюбил дело… читает много… Ничего!
Анфиса Ивановна хотела что-то сказать, но в это самое время в саду, под окнами, послышался какой-то топот, словно табун жеребят пронесся или вихорь пролетел; затем — крик Мелитины Петровны, потом — какое-то шлепанье, какой-то визг, крики: ай, ай, ай! ай, ай, ай! и, наконец, все это покрылось голосом Мелитины Петровны.
— Я тебе дам, разбойник! — кричала она: — я тебе дам яблоки воровать! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!.. Господи, что же это за наказание! хоть бы мать-то пожалели, хоть бы об ней-то подумали… Чего же вы хотите, разбойники, чтобы выгнали нас, чтобы Христовым именем побираться!.. Ах вы, разбойники… Вот тебе, вот тебе…
— Вот оно какое житье-то мое! — прошептала Анфиса Ивановна.
— Да-с! Жизнь пережить — не мутовку облизать… - и отец Иван вздохнул.
1884
ПРИМЕЧАНИЯ
Илья Александрович Салов (биографическая справка)Илья Александрович Салов (1834–1902) родился в Пензе, в обедневшей дворянской семье. Детство провел в родовом имении отца (с. Никольское, Пензенской губернии). Учился в пензенской гимназии, но в начале 50-х годов вынужден был ее покинуть, так как родители его к этому времени окончательно разорились и не могли платить за его учение. В 1854 году переезжает в Москву и в течение ряда лет добывает средства к существованию скудно оплачиваемой службой в канцелярии московского губернатора и переводами французских мелодрам. Первые рассказы Салова печатались в 1858–1859 годах в журналах «Русский вестник», «Современник» и «Отечественные записки» («Пушиловский регент», «Забытая усадьба», «Лесник», «Мертвое тело» и др.) В дальнейшем, неожиданно получив наследство после умершего дяди-генерала (две тысячи десятин земли), Салов становится помещиком и живет почти безвыездно в Саратовской губернии, исполняя обязанности мирового судьи (1864–1889) и земского начальника (1889–1895). Условия службы дали Салову возможность ознакомиться на практике с жизнью пореформенной деревни. Он был очевидцем социального расслоения в ней, в результате которого стали появляться во множестве кулаки, купцы, кабатчики, крупные арендаторы и ростовщики, жестоко эксплуатировавшие малоимущее население, главным образом крестьян. В середине 1870-х годов, снова вернувшись к литературной деятельности, Салов в целом ряде повестей и рассказов, печатавшихся по преимуществу в «Отечественных записках» Салтыкова-Щедрина («Аспид», «Арендатор», «Мельница купца Чесалкина», «Грызуны», «Молодой ольшанский барин», «Паук», «Витушкин», «Соловьятники», «Крапивники» и мн. др.), нарисовал картину дворянского разорения, запечатлел отвратительный облик сельского буржуа и выразил искреннее сочувствие простым людям из народа.
В критике указывалось на зависимость творчества Салова от традиций Тургенева («Записки охотника») и Салтыкова-Щедрина. Излюбленный герой произведений Салова — охотник, подвергающийся в своих странствиях различным приключениям и встречам. Замечательные описания природы и охоты в произведениях Салова почти всегда сопровождаются рассказом какой-нибудь социально-значимой истории, типичной для того времени (см., например, «Мельницу купца Чесалкина»). Садовские кулаки похожи на щедринских Колупаевых и Разуваевых. Сам Салов признавал наличие этого сходства, но возмущался, когда его объясняли подражанием великому сатирику. «Я Салтыкову не подражал, — писал он, — а срисовывал то, что происходило перед моими глазами чуть не ежедневно».
После прекращения «Отечественных записок» большая часть новых произведений Салова печаталась в журнале «Русская мысль».
ГРАЧЕВСКИЙ КРОКОДИЛВпервые опубликовано в журнале «Русский вестник», 1879, № 5. Печатается по изданию: Сочинения И. А. Салова, т. I, СПб. М., 1884.
Одна из лучших вещей Салова — повесть «Грачевский крокодил» имела две редакции. В первой редакции («Русский вестник» 1879, № 5) повесть напоминала написанные по шаблону антинигилистические произведения и получила суровую оценку Щедрина. Во второй книжной редакции текст «Грачевского крокодила» пополнился десятью новыми главами, явно обличительного содержания (см. гл. XII–XXI); непорочный служитель культа, «отец Иван», превращен в пронырливого попа-дельца (см. гл. XXIV); радикальной переделке подверглись также некоторые сцены и эпизоды, в которых Мелитина Петровна и Асклипиодот фигурировали в качестве отпетых «нигилистов», а преследующие их представители властей изображались безупречными патриотами. Таким образом, первая и вторая редакции повести — это в сущности два принципиально различные произведения, только внешне напоминающие друг друга. Возможно, что все эти изменения были сделаны с учетом критики Щедрина.
Стр. 39. Плиний Старший (Гай Плиний Секунд) (23–79 н. э.) — автор «Естественной истории».
Валерий Максим — римский историк I века н. э., составитель сборника исторических анекдотов, предназначенного для ораторов и риторских школ.
Стр. 40. Вивариум — помещение для животных.
Стр. 54. Верея — один из столбов, на которые навешиваются створки ворот.
Стр. 55. Генерал Черняев, Михаил Григорьевич (1828–1898) — главнокомандующий сербской армией в 1875–1876 годах. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов находился в распоряжении генерального штаба русской армии, то есть фактически был не у дел. В 1873–1878 годах издавал реакционную газету «Русский мир».
Стр. 58. «Тайны Мадридского двора», «Евгения» и «Дон-Карлос» — псевдоисторические произведения немецкого писателя Георга Ф. Борна. Полное заглавие этих произведений: «Тайны Мадридского двора. Историко-романтический рассказ из новейших времен Испании». СПб., 1870; «Евгения, или тайны французского двора. Исторический роман из новейших событий Франции». В четырех частях. Два тома. Т. I–II, перевод с немецкого, М., 1882; «Дон-Карлос. Исторический роман из современной жизни Испании», т. I–IV, СПб., 1875.
Стр. 66. «Всадник без головы» — роман Майн-Рида (1818–1883).
Стр. 79. Брюллов, Карл Павлович (1799–1852) — знаменитый русский художник.
Стр. 83. Сурочные промыслы — охота на сурков.
Стр. 102. Стенли, Генри Мортон (1841–1904) — путешественник по Африке.
Стр. 103. «Общество червонных валетов», — в переносном значении червонный валет — мошенник, вор. Источник этого наименования — роман французского писателя Понсон дю Террайля (1829–1879); «Клуб червонных валетов» (1878) (см. Н. С. Ашукин, М. Г. Ашукина. Крылатые слова. М., 1955, стр. 594).
Стр. 104. Консистория — церковное учреждение с административными и судебными функциями.
Стр. 105…грозил попу «красной шапкой»… — то есть грозил отдать его в солдаты.
Стр. 118. Фауст и Маргарита — действующие лица трагедии Гете «Фауст».
Стр. 123…Колупаевы и Деруновы — персонажи, встречающиеся во многих произведениях М. Е. Салтыкова-Щедрина. См., например, «Благонамеренные речи» и «Убежище Монрепо».