— Это крест гугенотов, — пояснил он. — Видели когда-нибудь?
Я отрицательно покачала головой. Он дал мне его рассмотреть. Это был квадратный крест, снизу к нему была прикреплена голубка с расправленными крыльями.
— Voilà.[39] — Я поставила ящик к нему на стол. — Спасибо, что позволили посмотреть.
— Нашли что-нибудь?
— Нет. — Я протянула ему руку: — Merci beaucoup, monsieur.[40]
— Au revoir, la Rousse, — вяло ответив на рукопожатие, бросил он мне вслед.
В Лиль было возвращаться поздно, и я остановилась на ночь в одной из двух деревенских гостиниц. После ужина я попыталась дозвониться до Рика, но дома никто не ответил. Тогда я позвонила Матильде, которая оставила свой номер телефона и вырвала у меня обещание во что бы то ни стало сообщить ей последние новости. Узнав, что я ничего не добилась, Матильда сильно расстроилась, хотя и знала с самого начала, что шансов у меня немного.
Я, в свою очередь, поинтересовалась, как удалось смягчить месье Журдена.
— О, я просто заставила его почувствовать себя виноватым. Пришлось напомнить, что вы интересуетесь гугенотами, а он сам из гугенотской семьи, для точности — потомок одного из инициаторов бунта в Камсаре. Если не ошибаюсь, его звали Рене Лапорт.
— А-а, так, стало быть, все дело в гугенотах?
— Ну да. А чего вы ждали? Не надо судить его слишком строго. Дочь Журдена три года назад убежала с каким-то американцем-туристом. Больше того, он оказался католиком! Не знаю уж, что потрясло его больше — то, что он американец, или то, что католик. Сами видите, как эта история по нему ударила. До того он был хорошим, толковым работником. В прошлом году меня посылали к нему на помощь, разобраться с архивом.
Вспомнив помещение, набитое книгами и бумагами, я ухмыльнулась.
— Что в этом смешного?
— А вы когда-нибудь заглядывали в кабинет в глубине здания?
— Нет, Журден сказал, что потерял от него ключ, к тому же там все равно ничего нет.
Я описала ей истинное положение дел.
— Merde![41] Я так и знала, что он что-то скрывает! Надо было быть более настойчивой.
— Так или иначе, спасибо за содействие.
— Да о чем тут говорить. — Матильда помолчала. — А теперь скажите, кто такой Жан Поль?
Я покраснела.
— Библиотекарь в Лиле, городке, где я живу. А вы его откуда знаете?
— Он звонил мне нынче.
— Вам?
— Ну да. Интересовался, нашли ли вы то, что искали.
— Ах вот как?
— Это вас удивляет?
— Да. А впрочем, нет. Не знаю. И что же вы ему ответили?
— Посоветовала обратиться непосредственно к вам. Забавный тип.
Я поежилась.
Дорога в Лиль, вьющаяся вдоль Тарна по ущельям, оказалась не менее живописной. Но день выдался серый, и настроение у меня было под стать ему. От множества поворотов меня даже стало подташнивать. Под конец я уже спрашивала себя, зачем вообще затеяла все это предприятие.
Рика не оказалось дома, и по его рабочему телефону никто не отвечал. Дом казался безжизненным, я бродила по комнатам, не в силах заставить себя ни почитать, ни посмотреть телевизор. Долгое время я простояла в ванной перед зеркалом, разглядывая волосы. Мой парикмахер в Сан-Франциско давно уговаривал меня перекрасить волосы в каштановый цвет, полагая, что он пойдет моим карим глазам. Я неизменно отказывалась, но теперь, получается, он добился своего: волосы мои становятся рыжими.
Ближе к полуночи я начала волноваться: что, если Рик опоздал на последний поезд из Тулузы? Домашних телефонов его коллег у меня не было, а у кого еще его искать? Да и вообще мне было не с кем связаться, не от кого услышать слова ободрения и поддержки. Я мельком подумала, не позвонить ли Матильде, но было уже слишком поздно и не так мы близки, чтобы беспокоить ее в полночь.
В конце концов я набрала номер матери в Бостоне.
— А ты уверена, что он не говорил тебе, куда собрался? — повторяла она. — А ты куда ездила? Ты уверена, что уделяешь ему достаточно внимания?
Ее совершенно не интересовали мои генеалогические исследования. Семья Турнье не была ее семьей; художник из Севена и вообще Франция ничуть ее не занимали.
Я сменила тему разговора:
— Знаешь, мама, у меня порыжели волосы.
— Что? Ты их хной вымыла? Ну и как на вид?
— Ничем я… — Ну как ей объяснить, что они сами поменяли цвет? Кто в это поверит? — Да неплохо, — выговорила я наконец. — Можно даже сказать — хорошо. Очень естественный вид.
Я легла, но заснуть никак не получалось, все прислушивалась, не повернется ли ключ Рика в замке, никак не могла решить, стоит или не стоит волноваться, в конце концов, он взрослый человек, но, с другой стороны, ведь он всегда говорил, где его искать.
Встала я рано, выпила кофе, а в половине восьмого позвонила на фирму Рика. Девушка в приемной не знала; где он, но обещала выяснить у его секретарши, как только та появится на работе. Когда она позвонила — а произошло это примерно через час, — я уже настолько накачалась кофе, что голова слегка кружилась.
— Bonjour, madame Middleton, — пропела секретарша, — как поживаете?
Я уж устала втолковывать ей, что при замужестве не взяла фамилию Рика.
— Не знаете, где Рик?
— В Париже, по делам уехал, — ответила она. — Совершенно неожиданно, позавчера. Вернется сегодня вечером. А разве он не сказал вам?
— Нет. Не сказал.
— Минуту, я вам дам номер гостиницы, где он остановился.
Когда я дозвонилась туда, выяснилось, что Рик уже выехал. Не знаю уж почему, но это меня больше всего разозлило.
Разозлило настолько, что, когда он появился под вечер, я едва кивнула ему. Вроде бы он и удивился, застав меня дома, и обрадовался.
— Ты почему не сказал, что уезжаешь в командировку? — набросилась я на него.
— Потому что не знал, где тебя искать.
— Как это не знал? — возмутилась я. — Я ведь сказала, что уезжаю в Менд поработать в архиве. Ты мог бы найти меня там.
— Знаешь, честно говоря, ты в последние дни так странно себя ведешь…
— Это еще как следует понимать?
— Где бываешь, куда ездишь. Ты даже не удосужилась мне позвонить. Да и не сказала в точности, куда и насколько отправляешься. Я, например, и понятия не имел, что ты вернешься именно сегодня. С таким же успехом можно было предположить, что тебя не будет несколько недель.
— Не надо преувеличивать.
— Я и не преувеличиваю. И давай покончим с этим. Вряд ли ты можешь требовать, чтобы я докладывал тебе о своих передвижениях, если сама ничего не говоришь.
Я угрюмо уставилась в пол. Он настолько разумен, настолько прав, что, честное слово, хотелось как следует врезать.
— Ладно, — вздохнула я, — извини. Понимаешь, ни черта я там не нашла, вернулась, а тебя нет. Ну и еще, наверное, слишком много кофе выпила. Сама не соображаю, что говорю.
— В таком случае расскажи мне, чего же ты не нашла. — Рик засмеялся и обнял меня.
Я прижалась лицом к его плечу.
— Да не о чем рассказывать. Просто ничего. Разве что познакомилась со славной женщиной и сварливым стариканом.
Я почувствовала, как Рик потерся щекой о мой затылок, и откинула голову, чтобы посмотреть на него. Он прищурился:
— Ты что, покрасила волосы?
На следующий день мы с Риком прогуливались по субботнему рынку. Он обнял меня за плечи. Впервые за последние два месяца у меня было так легко на душе, и, дабы укрепиться в этом чувстве, а также отметить видимое отступление псориаза, я надела свое любимое платье — светло-желтое, без рукавов.
С приближением лета рынок становился все многолюднее. Сегодня тут было особенно много народа, площадь забита до отказа. Понаехало множество фермеров с фургонами, полными фруктов и овощей, сыра, меда, бекона, хлеба, пате, цыплят, кроликов, баранины. Можно было накупить кучу сладостей, приобрести халат, как у madame, и даже трактор.
Всех можно было встретить здесь сегодня: соседей, даму из библиотеки, madame — она сидела на скамейке и шушукалась о чем-то с двумя приятельницами, женщину из школы йоги, куда и я ходила, женщину, у которой поперхнулся ребенок, — словом, всех, кто мне раньше встречался.
Но даже в такой толпе я сразу заметила его. Издали казалось, что он переругивается с торговцем помидорами; но затем оба заулыбались и хлопнули друг друга по спине. Жан Поль подхватил сумку с помидорами, круто повернулся и едва не врезался в меня. Избегая явно нежелательного соприкосновения с помидорами, я отскочила в сторону и споткнулась обо что-то. Рик и Жан Поль, каждый со своей стороны, вцепились мне в локоть и, хоть я сразу восстановила равновесие, какое-то мремя не отпускали; Жан Поль первым убрал руку.
— Bonjour, Элла Турнье, — кивнув, сказал он и слегка округлил брови. На нем была светло-голубая рубаха; я вдруг испытала непреодолимое желание потрогать ее.
— Bonjour, Элла Турнье, — кивнув, сказал он и слегка округлил брови. На нем была светло-голубая рубаха; я вдруг испытала непреодолимое желание потрогать ее.
— Привет, Жан Поль, — спокойно откликнулась я.
Мне вспомнилось, вроде бы я где-то читала, будто при знакомстве сначала обращаются к тому, кто важнее. Я подчеркнуто повернулась к Рику и сказала:
— Рик, это Жан Поль. Жан Поль, это мой муж Рик.
Мужчины обменялись рукопожатиям и приветствиями:
— Bonjour.
— Привет.
Я с трудом удержалась от смеха, настолько они были не похожи друг на друга. Рик — высокий, широкоплечий, с золотистыми волосами, непосредственный. Жан Поль — маленький, жилистый, темноволосый, расчетливый. «Лев и волк», — подумала я. И оба друг другу не доверяют.
Повисло неловкое молчание. Жан Поль повернулся ко мне и спросил по-английски:
— Ну как успехи в Менде?
— Да так себе, — беззаботно отмахнулась я. — Ничего интересного. А точнее говоря, вообще ничего.
На самом деле чувствовала я себя отнюдь не так беззаботно, испытывая одновременно вину и радость от того, что Жан Поль звонил Матильде, а я ему не перезвонила; думая о том, что неловкий английский выдает его внутреннее смятение; что они с Риком так отличаются друг от друга и оба не сводят с меня глаз.
— Так что же, в других местах собираетесь продолжить поиски?
Я старалась не смотреть на Рика.
— В одно такое место я уже ездила — Ле-Пон-де-Монвер, но и там пусто. От тех времен вообще не много чего осталось. Да и вообще не так уж все это важно.
Насмешливая улыбка заключала в себе тройной смысл: вы говорите неправду; вы думали, что все получится легко; я же предупреждал вас.
Но ничего этого он не сказал, а только внимательно посмотрел на меня.
— У вас волосы порыжели, — констатировал он.
— Верно, — улыбнулась я.
Он сказал это, как и следовало сказать: ни вопроса, ни осуждения в его словах не было. На мгновение и Рик, и рыночная толпа куда-то исчезли.
Рик переложил руку мне на плечо. Я смущенно улыбнулась и сказала:
— Ладно, нам пора. Рада встрече.
— Au revoir, Элла Турнье, — ответил Жан Поль.
Некоторое время мы с Риком молчали. Я делала вид, будто тщательно выбираю нужный сорт меда, а Рик перебрасывал из ладони в ладонь кабачки. Наконец он нарушил молчание:
— Так это, стало быть, он и есть?
— Это библиотекарь, Рик. — Я искоса посмотрела на него. — Библиотекарь.
— И только?
— И только. — Это была моя первая ложь за долгое время.
Однажды днем, возвращаясь с урока йоги, я еще на улице услышала, как в доме надрывается телефон. Едва я успела схватить трубку и бросить, задыхаясь, «слушаю», как на меня обрушился такой поток возбужденной речи, что пришлось сесть и выслушать до конца. В какой-то момент мне удалось вклиниться:
— Да кто это?
— Матильда, это Матильда. Слушайте, это же здорово, вам надо непременно приехать и самой посмотреть!
— Не так быстро, Матильда, я просто не поспеваю за вами. Что именно здорово?
Матильда глубоко вздохнула.
— Мы отыскали нечто касающееся вашей семьи, Турнье.
— Минуту. Кто это «мы»?
— Месье Журден и я. Помните, я говорила, что в прошлом году мы с ним вместе работали в Ле-Пон-де-Монвер?
— Помню.
— Ну так вот, сегодня у меня был выходной, и я решила съездить туда и заглянуть в помещение, о котором вы мне говорили. Настоящая помойка! Мы с месье Журденом стали перебирать бумаги, и в одной из коробок он нашел сведения о вашей семье.
— А точнее? Книгу про мою семью?
— Нет, упоминание в книге. Собственно, это Библия. Фронтиспис Библии. Там люди, как правило — если, конечно, у них вообще есть Библия, — отмечают даты рождений, смертей, вступления в брак.
— А как здесь оказался этот экземпляр?.
— Хороший вопрос. Месье Журден — ужасный тип. Можете представить себе — такие ценные вещи валяются где попало. Скорее всего кто-то просто принес целый короб старинных бумаг. Чего в нем только не найдешь — церковные записи, закладные, но самое ценное — это, конечно, Библия. Правда, в неважном состоянии.
— А что такое?
— Она обгорела. Множество страниц совершенно черные. Но имя Турнье сохранилось, собственно, не одно имя, а много. И месье Журден уверен, что это те самые Турнье, которые вам нужны.
Я молчала, переваривая услышанное.
— Ну что, подъедете?
— Конечно. Вы где сейчас?
— Все еще в Ле-Пон-де-Монвер. Но мы можем встретиться где-нибудь на полпути. Скажем, в Родезе, часа через три. — Матильда на мгновение задумалась. — Да, так будет лучше всего. Встретимся в баре «Безумец Джо». Это в старом районе города, рядом с собором, за углом. Бар американский, так что вы сможете выпить мартини. — Она звонко рассмеялась и повесила трубку.
Выезжая из Лиля, я миновала на пути hфtel de ville. «Вперед, вперед, Элла, — подумала я, — он к этому не имеет никакого отношения».
Я притормозила, выскочила из машины, вошла в здание, взбежала по лестнице и, распахнув дверь в библиотеку, заглянула внутрь. Жан Поль сидел за своим столом в одиночестве и читал какую-то книгу. Он посмотрел на меня, но не пошевелился.
— Заняты? — осведомилась я, не переступая пopoга.
Он пожал плечами. После эпизода на рынке несколько дней назад такая отчужденность была естественна.
— Я кое-что обнаружила. Вернее бы сказать, для меня кое-что обнаружилось. Конкретные свидетельства. Вам это должно прийтись по душе.
— Что-нибудь связанное с вашим художником?
— Не похоже. Поехали со мной, там и увидим.
— Куда?
— То, о чем я говорю, обнаружилось в Ле-Пон-де-Монвер, но встреча у меня назначена в Родезе. — Я опустила взгляд. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы поехали со мной.
Жан Поль изучающе посмотрел на меня и кивнул:
— Ладно. Сегодня мы закрываемся раньше обычного. Давайте встретимся через четверть часа на заправке по дороге в Альби.
— На заправке? Но какой в этом смысл? И как вы туда доберетесь?
— На машине. А там пересяду к вам.
— Но что мешает поехать вместе прямо отсюда? Я подожду вас у подъезда.
— Слушайте, Элла Турнье, вам приходилось когда-нибудь раньше жить в городке вроде Лиля?
— Нет. Но…
— Все объясню по дороге.
Жан Поль подъехал к заправке на белом «ситроене», той разновидности, что очень напоминает «фольксваген»-«жук», с мягкой крышей, открывающейся, как банка из-под сардин. Двигатель урчал очень знакомо, издавая тот хлюпающий звук, который всегда заставляет меня улыбаться. Мне казалось, что у Жана Поля должна быть спортивная машина, впрочем, и «ситроен» ему подходил.
Он с такими предосторожностями выходил из своей машины и перебирался в мою, что я не могла удержаться от смеха.
— Вы опасаетесь, что люди начнут сплетничать на наш счет? — спросила я, трогаясь.
— Городок небольшой. Тут немало старушек-кумушек, которым нечего делать, кроме как глазеть по сторонам и толковать об увиденном.
— Ну и что с того?
— Знаете, Элла, я опишу вам день такой кумушки. Она встает рано утром, завтракает на террасе и разглядывает прохожих. Затем отправляется за покупками; каждый день она заходит в одни и те же магазины, и разговаривает с другими женщинами, и смотрит, чем заняты люди. Далее она возвращается домой, останавливается у дверей, заводит разговоры с соседями и все смотрит, смотрит. Днем она ложится на часок соснуть, она знает, что в это время спят все и она ничего не пропустит. Проснувшись, она опять переходит на террасу и сидит там до заката, делает вид, что читает газету, но на самом деле наблюдает за всеми, кто проходит по улице. Вечером она выходит на прогулку и болтает с друзьями. В общем, разговоров и наблюдений набегает изрядно. И так изо дня в день.
— Но я-то не даю никаких поводов для сплетен.
— Они за что угодно ухватятся и так перекрутят, что не узнаете.
Я круто повернула.
— Как хотите, но я не сделала ничего, что могло бы вызвать интерес местной публики, дать повод для злословия или что еще вы там имеете в виду.
Некоторое время Жан Поль молчал.
— Вам ведь нравятся пирожки с луком, верно? — вымолвил он наконец.
На секунду я застыла, потом рассмеялась:
— Да, ужасный порок. Могу представить себе, насколько шокированы эти старые сплетницы.
— Они решили, что вы… что вы… — Жан Поль замялся. Я посмотрела на него. Он был явно смущен. — Что вы беременны, — договорил он.
— Что-о?
— Точнее, что вы хотите забеременеть.
— Но это же смешно. — Я чуть не поперхнулась. — С чего они взяли? И вообще, какое им до этого дело?
— В таких городках всем есть дело до всего. Считается, что люди вправе знать, будет ли у вас ребенок. Впрочем, теперь им известно, что вы не беременны.
— Вот и прекрасно, — пробормотала я и посмотрела на Жана Поля. — А откуда, собственно?