Когда я вернулась домой, Якоб сидел за пианино и наигрывал что-то медленное и грустное. Я прилегла на диван и закрыла глаза. Музыка была размеренная, мелодия ясная и четкая, звуки извлекаются словно с помощью иглы. Мне вспомнился Жан Поль.
Я едва не задремала и открыла глаза, лишь когда музыка оборвалась. Кузен смотрел прямо на меня.
— Шуберт, — сказал он.
— Очень красиво.
— Ну что, нашла, что искала?
— Не совсем. Могу я вас попросить сделать несколько звонков?
— Естественно. А я тут соображал, что тебе могло бы показаться интересным. То, что связано с историей семьи. Есть тут неподалеку место, где когда-то была мельница, принадлежавшая Турнье. Сейчас там ресторан, пиццерия, которой владеют итальянцы, а раньше, в девятнадцатом веке, был постоялый двор Турнье. Еще в километре от Мутье, в сторону Гран-Валь, имеется ферма. В том, что она принадлежала Турнье, на все сто процентов уверенным быть нельзя, но по семейному преданию — так. В любом случае любопытное местечко благодаря старому дымоходу. Судя по всему, это один из первых домов во всей долине, где был дымоход.
— А что, разве не все жилища снабжены дымоходами?
— Сейчас — да, но раньше это была большая редкость. А в этом районе так и вообще не знали, что такое дымоход.
— И как же справлялись с дымом?
— В домах был фальшивый потолок и дым скапливался между ним и крышей. Фермеры коптили там мясо.
Честно говоря, это трудно укладывалось в голове.
— Так ведь все равно в домах должно быть полно дыма. И грязь повсюду.
— Должно быть, — усмехнулся Якоб. — В Гран-Валь до сих пор есть ферма без дымохода. Я заходил туда — и печка, и потолок над ней совершенно черные от сажи. Но ферма Турнье, если это, конечно, и впрямь их ферма, — дело иное. Там, повторяю, есть нечто вроде дымохода.
— И когда же он был построен?
— Думаю, в семнадцатом веке. Может, в конце шестнадцатого. С тех пор ферма не раз перестраивалась, но дымоход оставался в сохранности. Несколько лет назад эту ферму купило местное историческое общество.
— Стало быть, сейчас она пустует? И можно туда сходить?
— Конечно. Хоть завтра, если погода позволит. Занятия у меня только во второй половине дня. А теперь куда, говоришь, звонить?
Я дала ему номера телефонов, объяснила, что мне надо, и пошла прогуляться. Вообще-то Якоб накануне мне почти все уже показал, но приятно было просто побродить по улицам, когда на тебя никто не глазеет. Я провела здесь всего три дня, а люди уже здороваются первыми; в Лиль-сюр-Тарн и по истечении трех месяцев никто не поклонится. Похоже, люди здесь более воспитанные и менее подозрительные, чем во Франции.
Все же, блуждая по городку, я наткнулась и на кое-что для себя новое. Это была табличка на стене гостиницы, извещающая, что в октябре 1799 года здесь останавливался на ночлег Иоганн Вольфганг Гёте. Мутье упоминается в одном из его писем, где описываются также окружающие его скальные породы, в особенности большое ущелье к востоку от городка. Мутье с этим ночлегом сильно повезло, недаром выгравирована дощечка: событиями история города небогата.
Едва я отошла от гостиницы, как увидела Люсьена. Он приближался ко мне, держа в руках по банке с краской. У меня возникло ощущение, что он уже давно наблюдает за мной, а банки поднял и двинулся с места только сейчас.
— Bonjour, — приветствовала я его.
Он остановился и поставил банки на землю.
— Bonjour.
— Зa va?
— Oui, зa va.
Мы неловко переминались с ноги на ногу. Мне было трудно посмотреть ему прямо в глаза, потому что он не сводил с меня взгляда, словно искал ответ на какой-то невысказанный вопрос. Между тем меньше всего я сейчас нуждалась в его внимании. Ясно, вот что скорее всего его занимает — мой псориаз. Так и вперился в эти проклятые пятна.
— Люсьен, это всего лишь псориаз, болезнь кожи такая, — выпалила я, втайне радуясь, что смогла его смутить. — Впрочем, я ведь вам на днях уже говорила. Так что же вы не сводите глаз?
— Извините. — Он отвернулся. — Видите ли, просто… словом, у меня самого такое время от времени бывает. На руках. Я всегда думал, что это аллергическая реакция на краски.
— Это вы меня извините! — И я действительно почувствовала себя виноватой, а от того, что он по-прежнему меня раздражал, ощущение вины только усиливалось. Порочный круг какой-то.
— А доктору не показывались? — уже помягче спросила я. — Он бы все и объяснил, и прописал что надо. Есть мазь, только, к сожалению, я забыла ее дома.
— Не люблю докторов, — ответил Льюсен. — Они заставляют ощущать себя неполноценным.
— Очень хорошо вас понимаю, — рассмеялась я. — Тем более что здесь, я хочу сказать, во Франции, они слишком много всего прописывают. В одних названиях запутаешься.
— А откуда это у вас? Я имею в виду — псориаз откуда?
— Говорят, последствие стресса. Но мазь помогает. Почему бы вам все же не попросить доктора…
— Элла, как насчет того, чтобы пропустить рюмочку как-нибудь вечером?
Ответила я не сразу. Вообще-то такую инициативу следовало пресечь в зародыше: во-первых, у меня не было никакого желания встречаться с ним, а во-вторых, это неправильно, особенно сейчас. Но мне всегда трудно сказать «нет». Как подумаешь о выражении, которое наверняка появилось бы у него на лице…
— Хорошо, — вымолвила я наконец. — Дня через два, идет? Только, знаете, Люсьен…
Но он выглядел таким счастливым, что я оборвала себя на полуслове.
Ладно, не важно. Договорились, на этой неделе.
Вернувшись домой, я снова застала Якоба за роялем. Увидев меня, он оборвал игру и протянул мне клочок бумаги.
— Похоже, неважные новости, — заговорил он. — В Берне архивы только с 1750 года. А в Поррантрюи, как мне сказал тамошний заведующий, церковные записи, относящиеся к шестнадцатому и началу семнадцатого века, погибли в пожаре. Правда, кое-какие военные списки сохранились, может, тебе будет интересно взглянуть. По-моему, дед именно там почерпнул свою информацию.
— В таком случае вряд ли что-нибудь осталось на мою долю. Но в любом случае — большое спасибо за помощь. — Военные списки мне ни к чему, меня женщины интересуют. Но Якобу я этого не сказала.
— Вы о художнике Николя Турнье слышали когда-нибудь? — переменила я тему разговора.
Он отрицательно покачал головой. Я сходила к себе в комнату за открыткой.
— Родился он в Монбельяре, — сказала я, протягивая дяде открытку. — Не родич ли, часом? Может, из нашей семьи, только той ее части, что перебралась в свое время в Монбельяр?
Якоб вгляделся в изображение и снова покачал головой.
— Впервые слышу, что у нас в семье были художники. Турнье — люди в основном практических профессий. Я — исключение! — Он рассмеялся, но тут же посерьезнел. — Да, чуть не забыл, пока тебя не было, звонил Рик.
— Да?
— Он велел передать, что любит тебя. — Якоб смущенно откашлялся.
— Спасибо. — Я опустила взгляд.
— Слушай, ты можешь оставаться здесь сколько угодно. Сколько тебе надо.
— Спасибо. Видите ли… словом, у нас возникли кое-какие проблемы. Ну, вы понимаете.
Он ничего не ответил, только посмотрел на меня, и на мгновение мне вспомнилась пара, с которой я ехала в поезде. В конце концов, Якоб тоже швейцарец.
— А впрочем, ерунда, все устроится, и скоро, я в этом уверена.
— А пока поживи со своими, — кивнул он.
— Хорошо.
* * *Теперь, когда я намекнула Якобу о своих семейных неурядицах, чувство, будто надо как-то оправдываться за свое пребывание здесь, исчезло. Назавтра пошел дождь, поездку на ферму пришлось отложить, и я весь день с удовольствием провела дома, читая и слушая, как Сюзанна с Якобом музицируют в четыре руки. Вечером мы поужинали в пиццерии, которая некогда была постоялым двором, принадлежащим одному из Турнье, а ныне имела явно итальянский привкус.
Наутро мы все отправились на ферму. Оказывается, Сюзанна там никогда не была, хоть и прожила большую часть жизни в Мутье. Выйдя из города, мы двинулись дорогой, которая, если верить знаку, должна была через сорок пять минут привести нас в Гран-Валь. По-моему, только в Швейцарии вас уведомляют не о расстоянии, а о времени, которое займет прогулка или поездка. Слева от нас начиналось ущелье, некогда описанное Гёте: крутая стена желто-серого известняка с расселиной посредине, через которую течет Бирз. При ярком свете солнца зрелище было впечатляющее, очертаниями оно походило на монастырь.
У долины, по которой мы шли, контуры были помягче. По ней текла безымянная речушка, внизу была проложена железная дорога, на склонах расстилались поля, переходящие в сосновые рощи; а высоко над нами нависал каменный козырек. На полях мирно пощипывали траву коровы и лошади; на одинаковом расстоянии друг от друга возникали фермы. Все было опрятно, ухожено, все в ярком, веселом свете.
У долины, по которой мы шли, контуры были помягче. По ней текла безымянная речушка, внизу была проложена железная дорога, на склонах расстилались поля, переходящие в сосновые рощи; а высоко над нами нависал каменный козырек. На полях мирно пощипывали траву коровы и лошади; на одинаковом расстоянии друг от друга возникали фермы. Все было опрятно, ухожено, все в ярком, веселом свете.
Мужчины бодро шагали впереди, мы с Сюзанной — за ними. На ней была голубовато-зеленая блузка без рукавов и расклешенные светлые брюки, облегающие стройные ноги. Выглядела она бледной, усталой, необычно печальной. По тому, что держится Сюзанна поодаль от Яна и по виноватым взглядам в мою сторону, я поняла, что ничего еще она ему не сказала.
Мы все больше отставали от мужчин, словно собрались посекретничать. Хотя день был теплым и солнечным, да и набросила я на себя голубую рубаху Жана Поля, мне вдруг сделалось зябко. Рубаха пахла табачным дымом и Жаном Полем.
На развилке Якоб с Яном остановились, и, дождавшись нас, Якоб указал на дом, расположенный чуть выше, неподалеку от места, где обрываются поля и начинают забираться на гору деревья.
— А вот и ферма.
Мне вдруг расхотелось идти туда. Отчего бы это? Я посмотрела на Сюзанну и по ответному взгляду поняла, что ее совсем не тянет на ферму. Мужчины двинулись вверх по склону, а мы все стояли, глядя им в спину.
— Пошли, — кивнула я Сюзанне, и мы медленно поплелись вслед за ними.
Ферма оказалась вытянутым в длину невысоким сооружением, левая часть которого представляла собой каменный дом, а правая — деревянный амбар. Над тем и другим нависала плоская крыша, а посредине зиял вход, ведущий в тускло освещенное место, которое, как пояснил Якоб, называется в здешних краях devant-huis. По виду это что-то вроде крыльца, покрытого соломой; здесь же были разбросаны поленья и стояли старые ведра. «Историческое общество, — подумала я, — могло бы и побольше заботиться о сохранении памятников старины». Ферма медленно, но верно приходила в запустение: ставни покосились, оконные стекла разбиты, крыша повсюду поросла мхом.
Якоб с Яном оглядывали ферму, которая явно им нравилась, мы же с Сюзанной просто стояли, опустив глаза в землю.
— Видишь дымоход? — Якоб указал на странное на вид, неуклюжее устройство, возвышающееся над крышей, — оно ничуть не походило на аккуратную каменную кладку, которую я рассчитывала увидеть. — Это известняк, — пояснил он. — Камень мягкий, приходилось использовать цемент, чтобы укрепить его и придать форму. Большая часть дымохода внутри. Пошли, сама увидишь.
— А что, сюда каждый может войти? — неохотно осведомилась я, надеясь, что на двери будет замок или табличка со словами «Частная собственность».
— Ну да, я здесь уже не впервые, где ключи, знаю.
«Жалко, черт возьми», — подумала я. Мне совершенно не хотелось входить в дом; странно вообще-то, ведь ради этого мы сюда и приехали. Я почувствовала на себе умоляюще-беспомощный взгляд Сюзанны, словно только я могла остановить это предприятие. Ощущение было такое, будто нас тащит внутрь беспощадная мужская логика, которой мы не в силах противостоять.
— Пошли. — Я взяла ее за руку. Она была холодна как лед.
— Что, замерзла?
— Вроде, и ты тоже. — Мы грустно улыбнулись друг другу, и, переступая порог дома, я вдруг вспомнила двух маленьких девочек из сказки — точь-в-точь мы с Сюзанной.
Внутри было полутемно, свет проникал только через дверь и пару узких окон. Привыкнув к освещению, я разглядела на грязном полу несколько сломанных стульев и опять-таки дрова. Рядом с дверью громоздилась почерневшая печь — располагалась она не как обычно, вдоль стены, и вдавалась глубоко внутрь. По всем четырем углам печи стояли квадратные каменные стойки футов семь высотой, упирающиеся прямо в каменные своды дома. Через них и проходила та же самая неуклюжая конструкция, что мы только что видели снаружи, — уродливая, но вполне годная к применению пирамида, через которую выходит дым.
Я выпустила руку Сюзанны и подошла поближе к печи, чтобы рассмотреть дымоход. Он был черен от сажи. Даже ухватившись за стояки, встав на цыпочки и вытянув шею, я не могла рассмотреть выходное отверстие.
— Наверное, забилось, — пробормотала я и, почувствовав внезапное головокружение, зашаталась и тяжело рухнула на пол, прямо в грязь.
Якоб подскочил, протянул мне руку и помог отряхнуться.
— Не слишком ушиблась? — озабоченно спросил он.
— Да вроде нет, — неуверенно ответила я. — Просто… равновесие потеряла. Наверное, пол неровный.
Я огляделась в поисках Сюзанны — она куда-то исчезла.
— А где?.. — Я не успела договорить, как почувствовала сильную резь в животе и бросилась мимо Якоба наружу.
Сюзанна стояла, наклонившись и прижимая ладони к животу. Рядом с ней, безмолвный и растерянный, был Ян. Едва я обняла ее за плечи, как Сюзанна шумно выдохнула, и на брюках ее, ниже пояса, расцвело, стремительно уходя вниз, яркое кровавое пятно.
На мгновение я растерялась. О Боже, что же делать, мелькнуло у меня в голове, и тут же случилось то, чего я не испытывала уже много месяцев: в мозгу что-то щелкнуло, и я автоматически переместилась туда, где точно известно, кто я есть и что должна делать.
— Сюзанна, тебе надо лечь, — негромко проговорила я, поддерживая ее обеими руками. Она кивнула, согнула колени и тяжело осела у меня на руках. Я бережно опустила ее на землю и перевела взгляд на Яна, все еще стоявшего как пришпиленный на своем месте.
— А ну-ка, дайте мне ваш пиджак, живо, — повелительно сказала я.
Он непонимающе смотрел на меня, так что пришлось повторить погромче. Лишь тогда Ян протянул мне чесучовый пиджак, какие, как мне казалось, надевают пожилые мужчины при игре в шафлборд. Я сложила его, сунула Сюзанне под голову, затем стащила с себя рубашку Жана Поля и накинула на нее, прикрыв кровоточащее место. На рубахе сразу проступило красное пятно. На мгновение я застыла, буквально загипнотизированная игрою красок, тем более удивительной, что они остро контрастировали одна с другой.
Я встряхнулась, крепко взяла Сюзанну за руку и склонилась к ней.
— Не волнуйся, ничего страшного. Все будет в порядке.
— Что это, Элла? — Якоб тяжело нависал над нами с перекошенным от волнения лицом.
Я посмотрела на Яна, который по-прежнему не двигался с места, и быстро решилась:
— У Сюзанны случился…
И тут, в самый ответственный момент, меня вновь подвел мой французский; мадам Сентье не учила меня словам вроде «выкидыш».
— Скажи им сама, Сюзанна, я не знаю, как это будет по-французски. Ну, что ты молчишь?
Она посмотрела на меня заплаканными глазами.
— От тебя только одно требуется — сказать. Вот и все. Остальное я беру на себя.
— Une fausse couche,[64] — пробормотала она.
Мужчины изумленно воззрились на нее.
— Так, — ровно проговорила я, — Ян, видите этот дом, вон там, внизу?
Я указала на ближайшее строение, примерно в четверти мили отсюда, ниже по склону холма. Он никак не реагировал, и мне опять пришлось повторить его имя, повысив голос. Лишь тогда он кивнул.
— Ну вот и прекрасно. Живо бегите туда и позвоните в больницу. Ясно?
Наконец-то он вышел из оцепенения.
— Да, Элла, бегу на эту ферму и звоню в больницу, — послушно повторил он.
— Хорошо. И спросите там насчет машины. Это на тот случай, если из больницы не смогут прислать карету «скорой помощи». Ну, двигайте!
Последнее слово прозвучало, как свист хлыста. Ян нагнулся, притронулся к земле и рванул с места, как спринтер. Я поморщилась. Нет, Сюзанне надо избавиться от этого малого.
Якоб опустился на колени рядом с Сюзанной и положил ей ладонь на голову.
— Она выкарабкается? — спросил он, старясь скрыть тревогу.
Я ответила не ему, а Сюзанне:
— Ну конечно же, все будет в порядке. Сейчас, правда, немного болит, верно?
Сюзанна кивнула.
— Ничего, скоро пройдет. Ян пошел звонить в больницу, сейчас приедут и заберут тебя.
— Я сама во всем виновата, — прошептала Сюзанна.
— Ну в чем же ты виновата? Ерунда, ни в чем ты не виновата.
— Нет, это из-за меня все получилось, я ведь не хотела, а если б хотела, может, ничего бы и не произошло.
— Выкини из головы эту дурь. У женщин, увы, бывают выкидыши. Ничего ты такого не сделала. Просто над такими вещами мы не властны.
Похоже, я ее не убедила. Якоб же взирал на нас, словно разговор происходил на суахили.
— Да поверь же ты мне наконец, ты тут совершенно ни при чем. Ясно?
Наконец Сюзанна покорно кивнула.
— А теперь мне надо осмотреть тебя. Ты не против?
Сюзанна еще крепче стиснула мне руку, и по щекам у нее покатились слезы.
— Да, понимаю, — продолжала я, — тебе больно и ты не хочешь, чтобы к тебе прикасались, но так нужно. Я должна убедиться, что с тобой все в порядке. Больно не сделаю, можешь мне поверить.