Нынче утром работа в поле не клеилась. Не говоря уж об отсутствии Бертрана и Сюзанны, работники, нанятые Жаном, так и не появились, опасаясь, видно, связываться с семьей, принадлежащей герцогскому клану. Мальчики не поспевали за взрослыми, так что Жану с Этьеном то и дело приходилось откладывать косы и браться за грабли.
— Давайте я займусь жнивьем, — вызвалась Изабель, радуясь возможности отделаться от Анны и вырваться из угрюмой атмосферы дома. — Твоя мать, maman, и без меня справится с вареньем. Якоб с Мари ей помогут. Ну пожалуйста. — Изабель редко называла Анну maman, только когда надо было подольститься.
К ее радости, мужчины согласились. Якоб отправился домой, а Изабель с Маленьким Жаном пристроились в кильватер к косцам, ловко сбивая рожь в стога, выравнивая их и оставляя сушиться. Работали они споро, вскоре вся одежда пропиталась потом. Время от времени Изабель отставляла грабли и прислушивалась. Небо, огромное и пустое, было покрыто желтоватой пленкой. Казалось, весь мир притих, ожидая чего-то вместе с ней.
Первым их услышал Якоб. Где-то ближе к наступлению сумерек он появился на границе поля и не переводя дыхания бросился к своим. Все остановились, глядя на него. У Изабель бешено колотилось сердце. Добежав до взрослых, мальчик согнулся пополам и принялся жадно глотать воздух.
— Ecoute, papa,[13] — вот и все, что он выдавил из себя, когда смог наконец заговорить, и указал в сторону долины.
Все прислушались. Поначалу Изабель уловила только пение птиц и собственное дыхание. Затем издали донесся глухой стук копыт.
— Десять. Десять лошадей, — объявил Якоб. Изабель выронила грабли, схватила его за руку и бросилась бежать.
Самым резвым оказался Маленький Жан. Всего девяти лет от роду, да еще после целого дня тяжелой работы, он тем не менее легко обогнал отца. Мальчик влетел в амбар и замкнул дверь на щеколду. Этьен с Жаном принялись таскать воду из ближнего источника, Изабель с Якобом тем временем закрывали ставни.
Мари стояла посреди комнаты, прижимая к груди букет лаванды. Анна, будто ничего не замечая, продолжала хлопотать у огня, а когда все собрались за столом, сказана просто:
— Нам ничто не грозит.
И это были последние слова, которые Изабель услышала от старухи.
Время шло, но никто не появлялся.
Семья безмолвно сидела за столом, каждый на своем обычном месте, но еды ни перед кем не было. В доме было темно: огонь почти погас, свечи не горели, и лишь сквозь щели в ставнях проникал тусклый свет. Изабель пристроилась на скамье, Мари рядом с ней, держа мать зa руку и переложив лаванду на колени. Жан, выпрямившись, сидел во главе стола. Этьен не поднимал глаз от стиснутых кулаков, и вид у него был такой же бесстрастный, как у отца, разве что щека время от времени подергивалась. Анна, закрыв глаза, потирала лоб и сдавливала большим и указательным пальцами переносицу. Маленький Жан извлек из кармана нож и положил перед собой на стол. Он то и дело поднимал его, вертел в пальцах, пробовал лезвие, снова возвращал на место. Якоб устроился немного в стороне, там, где обычно сидел Сюзанна, Бертран и Дебора. В руке у него был зажат кругляш, остальные лежали в кармане. Он всегда любил разноцветные камни, в изобилии раскиданные по берегам и на дне Тарна, особенно пронзительно-красные и желтые. Якоб не выбрасывал их, даже когда, высохнув, они меняли цвет и становились тускло-серыми. Ведь если хочешь увидеть их подлинный цвет, всегда можно лизнуть.
Изабель казалось, что пустые места на скамье заполнены призраками ее родных — мать, сестра, братья. Она тряхнула головой и закрыла глаза, пытаясь представить себе, где сейчас Сюзанна, каково ей там под крылом герцогини. Но картина никак не складывалась, и тогда она стала думать о Святой Деве в голубом обрамлении, о цвете, который она не видела уже много лет, но который сейчас представила так ясно, будто в голубое были выкрашены стены этого дома. Изабель глубоко вздохнула, и сердце ее стало биться медленнее. Она открыла глаза. На поверхности стола плясали пятна голубого света.
Послышались стук копыт, выкрики, свист, затем громкий стук в дверь, заставивший всех вскочить на ноги.
— Помолимся, — решительно сказал Жан и запел сильным низким голосом: «J'ai mis en toi mon espérance: Garde-moi donc, Seigneur, D'éternel déshonneur: Octroye-moi délivrance, Par ta grandé bonte haite, Qiu jamais ne fit faute».[14] Все запели следом, кроме Анны, всегда говорившей, что пение — это праздность, и произносившей слова гимна про себя. Дети пели высокими голосами, Мари от страха даже заикалась.
Закончили они пение псалма под аккомпанемент хлопающих ставен и непрекращающихся ударов в дверь. Еще мгновение спустя послышался глухой удар в основание днери, за которым последовал треск и запах дыма. Этьен и Жан вскочили и бросились к выходу. Этьен поднял ведpo с водой и кивнул отцу. Тот неслышно отвел задвижку и рванул на себя дверь. В дом хлынула волна пламени. Этьен выплеснул воду, а тем временем чьи-то руки схватили Жана за горло и рубаху и грубо выволокли наружу. Дверь за ним захлопнулась.
Этьен схватился за ручку, снова распахнул ее.
— Папа! — крикнул он и тут же исчез во дворе, охваченный клубами дыма и пламени.
В доме повисла странная, холодная тишина. Изабель медленно поднялась и взяла на руки Мари. Она чувствовала, как ее обволакивает добрый голубой цвет.
— Держись за меня, — прошептала она дочери, и Мари обвила руками шею матери, а коленями, на которых все еще держалась смятая лаванда, пояс.
Изабель взяла за руку Якоба, кивнула Маленькому Жану, чтобы он взялся за другую, словно в забытьи провела детей через комнату, откинула задвижку и вошла в амбар. Лошади, чуя запах дыма и слыша стук копыт во дворе, испуганно жались к стенам. В дальнем конце амбара была еще одна дверца, ведущая в огород. Изабель открыла ее и побрела вместе с детьми через посадки капусты, помидоров, моркови, лука и прочей зелени. Полой платья она задела куст полыни, и в воздухе разлился знакомый острый запах.
Дойдя до мшистого камня в конце огорода, они остановились. Якоб на мгновение прижал к нему ладонь, Зa камнем начиналось поле под паром, выжженное палящим летним солнцем и выщипанное овцами. Все четверо рванулись вперед: мальчики впереди, Изабель с дочерью на руках — чуть поодаль. И лишь посреди пути она обнаружила, что Анны с ними нет.
Они благополучно достигли каштановой рощи. Изабель опустила Мари на землю и повернулась к Маленькому Жану.
— Мне надо вернуться за бабушкой. Прятаться ты умеешь. Ждите меня здесь. Но не в самой роще — ее могут поджечь. И если солдаты доберутся до этого места и придется бежать, бегите к дому моего отца. Но не по тропинке — через поле. D'accord?[15]
Маленький Жан кивнул и вытащил из кармана нож. Голубые глаза его сверкали.
Изабель обернулась. Ферма была вся в огне. Визжали свиньи, выли собаки, и этот вой подхватили псы по всей долине. «В деревне понимают, что происходит, — подумала она. — Интересно, придут на помощь? Или попрячутся по своим углам?» Изабель посмотрела на детей. Мари и Якоб стояли неподвижно, с широко открытыми глазами, Маленький Жан всматривался в лес.
— Allez,[16] — кивнула Изабель, и, не говоря ни слова, Маленький Жан повел брата и сестру в подлесок.
Краем поля Изабель пошла в противоположную сторону. Вдали виднелось другое поле — то, где они сегодня работали: все стога, что они намели с Маленьким Жаном и Якобом, были в дыму. Она слышала отдаленные крики, и смех, и звуки, от которых волосы на голове становились дыбом. Подойдя ближе, Изабель уловила запах паленого мяса — знакомый и вместе с тем новый. Свиньи, подумалось ей. Свиньи… И только тут она поняла, что сотворили солдаты.
— Sainte Vierge, aide-nous,[17] — выдохнула Изабель и перекрестилась.
В огороде скопилось так много дыма, что можно было подумать, будто наступила ночь. Изабель поползла по грядкам и вскоре наткнулась на Анну. Та стояла на коленях, прижав к груди кочан капусты. Из глаз у нее текли слезы, оставляя на почерневших щеках длинные бороздки.
— Viens, mémé, — прошептала Изабель, обнимая Анну зa плечи и поднимая ее. — Viens.[18]
Изабель повела ее полем к каштановой роще. Всю порогу старуха беззвучно рыдала. Позади был слышен стук копыт — солдаты ворвались в огород, — но женщин защищала стена дыма. Они двигались краем поля, вдоль низкой каменной ограды, построенной Жаном много лет назад. Анна то и дело останавливалась, оборачивалась, Изабель приходилось подталкивать ее вперед.
Солдат возник так внезапно, будто с неба свалился. Со стороны дома его еще можно было бы ожидать, но выскочил он из той самой рощи, к которой они направлялись. Он стремительно скакал наперерез им, высоко подняв меч, и на лице его, заметила Изабель, когда он приблизился, расплылась улыбка. Она застонала и подалась назад, увлекая за собой Анну. Когда всадник был уже так близко, что ощущался исходящий от него запах пота, от земли отделилась какая-то шевелящаяся серая масса. Задняя нога у существа непроизвольно дергалась. Лошадь испуганно заржала и остановилась на полном скаку. Солдат вылетел из седла и рухнул на землю. Лошадь круто повернулась и бешено помчалась назад, под укрытие каштановых деревьев.
Анна переводила взгляд с волка на Изабель. Волк настороженно наблюдал за ними. На солдата, лежавшего без движения, он даже не взглянул.
— Merci, — негромко проговорила Изабель, кивая полку. — Merci, maman.
У Анны широко раскрылись глаза.
Они дождались, пока волк повернулся и затрусил в сторону. Перескочив через низкую ограду, он вскоре исчез на соседнем поле. Только тогда Анна снова пошла вперед. Изабель последовала за ней, но тут же остановилась, обернулась, вгляделась в лежавшего на земле солдата, вздрогнула, а затем нерешительно, осторожно приблизилась к нему. Едва взглянув на него, она склонилась над мечом и внимательно осмотрела лезвие. Анна ждала ее, скрестив на груди руки и опустив голову. Изабель стремительно разогнулась.
— Крови нет, — сказала она.
Очутившись в лесу, Изабель принялась негромко окликать детей. Было слышно, как где-то вдалеке пробивается сквозь чащу лошадь без всадника. Затем звуки смолкли — наверное, добралась до опушки.
Детей нигде не было видно.
«Должно быть, спрятались где-нибудь», — пробормотала про себя Изабель. На лезвии меча не было следов крови. О Господи, как бы хотелось верить, что они спрятались. «Они спрятались», — повторила она на сей раз громче, чтобы услышала Анна.
Не дождавшись ответа, Изабель обратилась к ней:
— Вы слышите меня, mémé? Как думаете, удалось и укрыться?
Анна лишь пожала плечами.
Они побрели через поле в сторону фермы отца Изабель, чутко вслушиваясь в малейшие звуки. Но ничего и никого не было ни слышно, ни видно — ни солдат, н детей, вообще никого.
Когда они добрались до ограды фермы, уже стемнело. В доме тоже не было видно ни проблеска, двери плотно заперты, но когда Изабель постучала со словами «Papa, c'est moi»[19] — им открыли. Дети сидели в темноте рядом с дедом. Мари вскочила, бросилась к матери и уткнулась ей лицом в бок.
Анри дю Мулен кивнул Анне и повернулся к дочери:
— Где они?
Изабель покачала головой:
— Не знаю. Скорее всего… — Она посмотрела на детей и не закончила фразы.
— Будем ждать, — мрачно заявил отец.
— Будем ждать.
Проходили часы, дети один за другим засыпали, и взрослые неподвижно сидели за столом в темноте. Анна закрыла глаза, но сидела, не сгибая спины и крепко вцепившись в край стола. При любом звуке она открывала глаза и резко поворачивалась к двери.
Изабель с отцом молчали. Она грустно оглядывала комнату. Даже в темноте было видно, что дом приходит в запустение. Узнав о гибели сыновей-близнецов, Анри дю Мулен забросил ферму; поля оставались незасеянными, крыша протекала, овцы бродили без присмотра, запасы зерна уничтожали мыши. В доме стало грязно, сыро и холодно, несмотря на жару, какая всегда бывает но время сбора урожая.
Изабель прислушалась к шуршанию мышей.
— Тебе бы кошку завести, — прошептала она, обращаясь к отцу.
— Да была у меня одна, — откликнулся он. — Убежала куда-то. Здесь никто не задерживается.
Незадолго до рассвета они уловили во дворе какое-то движение. Раздался приглушенный стук копыт. Якоб быстро выпрямился.
— Это наша лошадь, — сказал он.
Они не сразу узнали Этьена. У человека, покачивающегося на пороге, не было волос, разве что несколько опаленных клочков на макушке. А светлые брови и ресницы так и вовсе исчезли без следа: казалось, глаза, лишившиеся опоры, просто плавают по лицу. Одежда тоже висела обожженными клочьями, и весь он, с головы до ног, был вымазан в саже.
Все застыли, кроме Маленького Жана, который обхватил руку отца обеими ручонками и повел к лавке.
Этьен махнул рукой.
— Лошадь, — с трудом выговорил он, опускаясь на лавку.
Лошадь терпеливо стояла во дворе, копыта ее были замотаны тряпьем, грива и хвост сожжены. Остальное все вроде было на месте.
Когда несколько месяцев спустя и за много сотен миль отсюда волосы у Этьена отросли, выяснилось, что они стали седыми. А брови с ресницами так и не появились.
Этьен с матерью отрешенно сидели за столом в дом Анри дю Мулена, не способные ни думать, ни действовать. Весь день Изабель и ее отец старались разговорить их, но безуспешно. Анна просто молчала, а Этьен ограничивался короткими репликами типа: «Мне хочется пить» или «Я устал», после чего закрывал глаза.
Наконец Изабель это надоело.
— Нам надо отсюда уходить, и чем скорее, тем лучше, — в отчаянии прорыдала она. — Солдаты все еще рыщут по всей округе, отыскивая нас, и в конце концов кто-нибудь непременно наведет их на наш след.
Она хорошо знала своих земляков. Люди они вообще-то верные, однако, если им предложить сумму покрупнее или припугнуть как следует, выдадут любой секрет, даже католику.
— Уходить? И куда же? — осведомился Этьен.
— Хотя бы в лес. Переждете там некоторое время, а потом, когда можно будет, вернетесь, — предложил Анри дю Мулен.
— Сюда мы вернуться не можем, — возразила Изабель. — Урожай пропал, дом сгорел. Без герцога нам от католиков защиты нет. Они нас в покое не оставят. А когда дома нет… — Изабель на мгновение умолкла, подбирая слова поубедительнее, какие они сами употребили бы. — А без крыши над головой в безопасности себя не почувствуешь.
«Ну а у меня нет никакого желания возвращаться в нищету», — добавила она про себя. Этьен переглянулся с матерью.
— Можно было бы отправиться в Эль, — продолжала Изабель. — Там Сюзанна и Бертран.
— Нет, — твердо отчеканил Этьен. — Они сделали свой выбор. Они бросили семью.
— Но они же… — Изабель запнулась, не желая терять небольшое преимущество, что ей удалось завоевать. Внезапно она представила, как солдат-католик вытаскивает Сюзанну в поле и вспарывает живот, и лишний раз подумала, что они поступили правильно.
— Дорога в Эль небезопасна, — заговорил отец, — там вполне может случиться то же самое, что происходит здесь.
Дети молча слушали взрослых. Но вот заговорила Мари:
— Maman, а где нам будет не страшно? Скажи Боженьке, что мы хотим, чтобы нам было не страшно.
Изабель кивнула.
— Кальвин, — проговорила она. — Можно пойти к Кальвину. В Женеву. Там безопасно. Там истина и там свобода.
Наступила ночь, не принесшая ни прохлады, ни покоя. Изабель велела детям убрать в доме, а сама тем временем принялась печь хлеб про запас. Было время, она с матерью и сестрой каждый день разжигала эту печь; а теперь пришлось очищать ее от паутины и мышиного помета. Выглядела она совершенно заброшенной, словно отец ничего не ел.
Анри дю Мулен, хоть родственные связи с семейством Турнье делали его мишенью для католиков, уходить из дому отказался.
— Это моя ферма, — решительно заявил он, — и никакие католики не заставят меня бросить ее.
Он настоял, чтобы отъезжающие взяли его повозку — единственную ценность, которая осталась в доме, кроме плуга. Он почистил ее, выправил колесо, приладил cиденье. Дождавшись темноты, Анри вытащил повозку во двор и положил внутрь топор, три одеяла и два мешка.
— Тут каштаны и картошка, — пояснил он дочери.
— Картошка?
— Да, для лошади и для вас.
Услышав эти слова, Анна так и застыла. Маленький Жан, как раз выводивший лошадь из амбара, рассмеялся:
— Но ведь люди не едят картошку, дедушка! Разве что последние бедняки.
Отец Изабель стиснул кулаки.
— Ты еще спасибо скажешь, что она есть у тебя, mon petit.[20] В глазах Бога все люди — бедняки.
Когда все было готово к отъезду, Изабель присталь но посмотрела на отца, словно пытаясь удержать в памя ти малейшую его черточку.
— Будь поосторожнее, папа, — прошептала она. Здесь могут появиться солдаты.
— В таком случае я буду бороться за истину, — сказал он. — Я ничего не боюсь. — Отец посмотрел на дочь и, слегка вздернув подбородок, добавил: — Courage,[21] Изабель.
Она выдавила из себя улыбку, что помогло сдержать слезы, положила руки ему на плечи, поднялась на цыпочки и трижды поцеловала.
— Смотри-ка, ты теперь целуешься, как Турнье, — пробормотал Анри дю Мулен.
— Но я же теперь тоже Турнье, папа, — возразила Изабель.
— Однако же твое имя по-прежнему дю Мулен. He забывай этого.
— Не забуду. — Изабель помолчала. — И ты меня помни.
Мари, которая раньше никогда и слезники не проронила, проплакала целый час после того, как они оставили дедушку стоять одного на дороге.
Одной лошади на всех было мало. Анна с Мари сели в повозку, Изабель с Якобом брели сзади, Этьен и Маленький Жан по очереди вели лошадь. Время от времени обоим требовался отдых, и тогда лошадь шла медленнее.
Они пошли дорогой на Мон-Лозер. Освещая им путь, но и не давая укрыться, ярко светила луна. Едва заслышав малейший шум, они сходили с дороги. Добравшись до Коль-де-Финиль, на самой вершине горы, они спрятали повозку, а Этьен взял лошадь и отправился на поиски пастухов, которые могли указать путь на Женеву.