Вообще, к выбору одежды в тот раз я подошел максимально серьезно: хотелось изначально задать уровень общения, сформировать дальнейшее отношение к встречам и ко всему, что будет происходить в штабе. Я опасался бестолкового панибратства и пренебрежительного отношения друг к другу, работе и посетителям. Штаб должен был производить на посетителей ощущение серьезной организации, решающей серьезные задачи, – поэтому джинсы не надел, хотя искушение было сильным.
Потом было собрание. Оно началось минут на двадцать позже запланированного времени: начштаба Максим жил за городом и никак не мог вовремя попадать на наши летучки. Или не хотел? Не знаю. В итоге опаздывал он и всю дальнейшую кампанию. В первый раз я сделал вид, что «это как бы у нас по плану». Выказывать недовольство в присутствии подчиненных в первые минуты совместной работы было бы двойной подставой: принижало начштаба в глазах присутствующих, да и меня как будущего депутата не красило – не в уровень мне было устраивать разборки по таким мелким поводам. В скобках замечу, что это «врастание в роль будущего депутата» и дальше мне мешало. Нередко надо было быть жестче, что вполне соответствовало цели, но не вписывалось в «привычный образ депутата ЗакСа»: барина, всегда улыбающегося и не суетящегося.
После появления Максима мы устроились в помещении приемной граждан (оно было самым большим) без иерархии и определенного порядка. Стола не было. Сразу договорились, что будем просто сидеть кругом, лицом друг к другу, на стульях, выдвинутых из-за столов. Единственным выступающим был начштаба, который для всех открывал тайну: как будем работать и мыслить в этот период. Слушали жадно, кроме начальника полевой сети, – опыта реального ни у кого не было. Максим решил выступить в роли японского командира, посылающего камикадзе на последнее задание. «Вас без кандидата нет, – говорил он. – Если вы не готовы пойти на все ради его победы, то лучше встать сейчас и уйти навсегда» и т. д., отлично справился с задачей: градус желания самоотверженно работать зашкаливал. Всем, включая меня, хотелось сразу же приступить к делу и начать побеждать. После собрания все жалели, что «впереди еще так много времени до выборов», настолько нам не терпелось ринуться в избирательный бой…
В результате начальник штаба меня кинул. Он исчез 1 декабря, ровно за три дня до дня голосования, – но в тот первый по-настоящему рабочий день штаба я этого не знал и жадно слушал его речь. По сути, он проводил ликбез. У меня было много дыр по части теории и практики ведения избирательной кампании, поэтому я был максимально внимателен ко всей информации по этой теме. Но отношение к ней зависело от того, кто говорил и о чем, – интерес представляла информация от эксперта. От «не экспертов» была интересна фактура, слухи и сплетни. Статус «знаю обо всем» в моих глазах имел только начштаба, и то за исключением блока «белой» агитации и пропаганды. К пиару и работе в медиапространстве он в целом относился презрительно. Меня радовало и удивляло его знание «матчасти». Я верил, что он знает, с чем мы столкнемся, и понимает, как победить. Кроме этого Максим оказался отличным спикером, когда надо было мотивировать людей. Поэтому я умилялся попыткам превратить офисный планктон в бойцовских собак за счет высокоморального посыла и обращения к чести и совести.
Понятно, что чуда не произошло. С самого начала люди работали за деньги, и только за деньги. «Победа», «команда» – все это пыльная теория из книжек, которые можно свернуть трубочкой и засунуть в одно место их авторам. За три месяца (а у нас было ровно 84 дня, включая этот) из толпы не сбить стаю – если это, конечно, не организация по типу «Земли и воли», задуманная для того, чтобы половчее замочить очередного царя Александра.
Люди работали за деньги, деньги платил я, и меня сильно волновал вопрос экономии: я не собирался пересматривать договоренности по зарплате, мне хотелось уменьшить количество «необходимого народа». В скобках замечу, что подобное мое беспокойство крайне отрицательно оценивалось «специалистами по выборам», ибо неписаные законы работы во время кампании гласят, что не дело это кандидата контролировать финансовые потоки. Что я трачу время не на то. Что вот другие кандидаты ведут себя гораздо дальновиднее и работают над качеством кампании: несравненно больше засаживают денег во все виды поощрений избирателей. Через сотрудников штаба, разумеется. Поэтому на собрании я методично вычеркивал клеточки из структуры штаба, если мне не могли внятно объяснить, например, чем будет заниматься финансовый контролер при наличии внятного на этот счет кандидата (меня) и зачем нужна такая большая группа организации дворовых встреч, если у нас целая куча, как вы клянетесь, суперэффективных агитаторов?
Без сомнения, меня все равно запарили, как и всех новичков-кандидатов, и я не смог избавиться от всего «народа», который мне насовали со всех сторон. Тем не менее подобная кадровая решимость – я был намеренно несгибаемо упрям и дотошен – одновременно покончила и со штабной демократией. Я остался показательно примерным и учтивым с избирателями и превратился в требовательного начальника у себя в штабе. И еще, по умолчанию, я назначил себя самым умным. Для тех, кто не понял, я повторил это дважды и трижды. Получилось грубовато, но эффективно. У меня был самый большой и толстый до дня голосования без права на попытку меня (и штаб) в этом переубедить. И это сильно сократило время принятия решений.
Сокровище мудрости на Bash.im говорит нам, что в наше время понятие «работа» сводится к заклинанию «Работа-работа, перейди на Федота». Это в точности мой штаб. Жажда халявы, как и настойчивое желание получать зарплату при минимуме трудозатрат, стала настоящим геморроем. Не выпускалось ни одного АПМ, чтобы в нем не было каких-нибудь дурацких ошибок. Газеты лепили из того, что было. Встречи и мероприятия организовывали по принципу «и так сойдет».
Самой редкой компетенцией в штабе оказалось умение доводить начатое дело до конца – результата. Делаем базу звонков, в итоге информацию копим на бумажках, а в базу переносим потом – конечно же не успеваем занести все, и бумаги копятся. Нанимаем расклейщиков АПМ, собираемся добиться 100 %-го контроля – в лучшем случае выходим на 50 %. Собираемся организовать call-центр с 15–20 дамами в отдельном помещении, в итоге 5 человек сидят у нас в штабе и сами себя организовывают.
Мне даже пришлось ввести протоколы заседаний штаба, чтобы принятые идеи и договоренности не забывались уже на следующий день. Вообще, с энтузиазмом публично поддержать идею и развить ее, а на следующий день даже не вспомнить – общепринятый стиль всех, кто работает на выборах. Я до сих пор жду, когда появится моя страничка в Википедии, индексированные фотографии с мероприятий в Интернете, должностные инструкции ряда сотрудников штаба, график присутствия начальника штаба в штабе, ежемесячные медиапланы, сценарии мероприятий, еженедельные отчеты по обработке обращений в приемную в соответствии с утвержденными шаблонами, тренинг по умению давать интервью на камеру и т. д. Что-то из этого как-то делалось или организовывалось, но большинство не было сделано вовсе.
По ходу работы в штабе активно стали развиваться различные мании. Моей навязчивой идеей стал внятный организационный план с прописанным под него бюджетом. Я приказывал, просил, увещевал, ругался и начинал все заново. Плана я так и не увидел. Мне удалось лишь добиться того, чтобы мы действовали более-менее согласованно и хотя бы примерно представляли, что будем делать сегодня или завтра. И это был целый управленческий подвиг с моей стороны.
Штаб в принципе не умел работать в команде – по крайней мере в первые два месяца мы были похожи на лебедя, рака и щуку, при условии, что воз был мой и стоил он прилично. Иногда мне казалось, что работа в штабе напоминала горячую картошку, которую перекидывали из рук в руки, – никто не хотел брать ответственность за результат. Сегодня я уверен, что это стало одной из причин поражения.
Если вернуться к фобиям, то мы все мечтали, чтобы рядом с кофеваркой стояли чистые чашки. Мы договаривались о том, что каждый моет чашку за себя, по сто раз на день, следили друг за другом, показательно мыли за других, надеясь, что тем, кто бросил, станет стыдно. В итоге крайней оставалась Вероника, моя бесценная помощница еще по партийной работе, она мыла все, что к утру скапливалось. Спасибо тебе большое!
Еще я отчаянно боролся за телефонную тишину: меня страшно бесило, что во время совещаний сотрудники отвечали на все телефонные звонки своих мобильников, но при этом никто из них не смог разумно объяснить, почему он это делает и что страшного в том, чтобы перезвонить позже, – время любого совещания увеличивалось иногда в разы из-за этих бесконечных звонков.
Вот так мы и работали.
Вот так мы и работали.
ПРОТОКОЛ ЗАСЕДАНИЯ ШТАБА от 14.11.2011
Глава 9 Дворовые встречи, или Зачем идти в народ?
На свою первую дворовую встречу я тащил себя, как Мюнхгаузен из болота: штаб заботливо предупредил, что мое лицо – прекрасная мишень для гнилых помидоров, ибо членов «ЕдРа» здесь не любят еще со времен КПСС. Сотрудники штаба меня отговаривали, а я вяло сопротивлялся, потому что думал – мне сорок с лишним лет, неужели я не смогу зайти в какой-то вонючий двор и встретиться с десятком каких-то избирателей?
Но это была хорошая мина. В глубине души я знал, что дворовая встреча – это жесть. И скажу вам по секрету, что примерно так думают все кандидаты. Это жесть со многими неизвестными, включая последствия для здоровья. Ну какой нормальный человек после работы будет выходить из теплой квартиры на улицу, чтобы о чем-то там поговорить с кандидатом? Тем более с очередным кандидатом, которых перед выборами разводится как кроликов в брачный период? Только сумасшедший. Ревнивый друг подружки из прошлой жизни. Оппозиция.
Понятно, что идти во дворы мне не хотелось. И это слабо сказано. Я оттягивал этот момент, как оргазм, – только без ожидания долгожданного счастья. Поймите меня правильно, я давно жил на другой планете и ходил по улице три шага до ресторана, два шага до спортклуба и один шаг до освещенного подъезда дома с охраной. Все остальное время я был надежно упакован в гаджеты, и на страже моего драгоценного внутреннего мира всегда был автомобиль или неприступная девушка-секретарь.
И когда передо мной нарисовалась жизнерадостная перспектива «сдохни, урод, вместе со своей партией!», мне очень захотелось позвонить в охранную структуру. Но я сдержался и повел себя на первую встречу в окружении двух помощниц – иначе победоносное явление меня народу могло бы выродиться в фарс, и прощайте тогда все героические усилия.
Конечно, все обошлось. Мы замерзли, как Ди Каприо у тонущего «Титаника», ветер в подворотнях выдул тепло из нашей пижонской одежды уже на пятой минуте встречи. Но нам удалось наладить общение – девчонки освоились раньше меня и шустро отбивали всех желающих повисеть на ушах предложениями «оставить вот тут заявочку, куда вам завтра перезвонить за подробностями?» – я же слушал, как Васька, и ждал.
Диалог начал налаживаться, когда отгремели первые проклятия, и из «конченого мудака» я плавно перешел в категорию «может быть полезен». До сих пор помню, как мы мило говорили о благоустройстве, когда между жителями вдруг случилась гражданская война: «Если он поставит скамейки, мы за него не проголосуем, потому что на них будут спать пьяницы и бомжи», – кричали с одной стороны. «Если он не поставит скамейки, мы за него не проголосуем, бабушкам негде сидеть с колясками», – отвечали с другой. Спасли девчонки.
Детали второй, третьей и последующих встреч я уже не воспроизведу: на каждой из них происходило одно и то же. Я превратился в живую книгу жалоб, куда жители округа взахлеб и наперебой выкрикивали все свои проблемы. Менялись только адреса и лица. Начало разговора тоже было стандартным: «Вы все равно ничего не сможете сделать», – и дальше мы записывали.
Понятно, что со сценарием было решено не заморачиваться. Не было смысла – людям было все равно, где выплеснуть последовательно свой гнев (на власть), пожаловаться (на жизнь) и изложить проблему (чтобы я ее решил). Поэтому типичный план подготовки и отработки типичной встречи стал выглядеть так: за неделю парадные и наглядные места заклеивались приглашениями. Потом за час до мероприятия специальные люди из штаба (группа организации встреч) совместно с агитатором, который курирует эту территорию, проходили по квартирам и лично приглашали всех желающих. Желающих редко когда набиралось больше 30 человек (обычно количество жителей колебалось от 5 до 25), и с ними мы общались около часа.
Если во время поквартирного обхода срабатывало сарафанное радио, которое предупреждало, что на встрече ждет surprise, к нам присоединялись «дельфины» [3] : они отводили одиозных и скандальных личностей в сторону или помогали сбить агрессивный настрой неожиданным вопросом. Финальным аккордом был уход – кандидат уходил с ворохом записанных проблем, а площадку дорабатывали агитаторы и те же «дельфины»: они должны были сформировать правильный осадочек, позитивное мнение о кандидате: «вот этот-то пришел к нам, другие не ходят», «смотри какой толковый, будет нормально работать кандидатом», «молодец, наши проблемы знает», «такой же, как мы, не то что эти по телевизору» и т. п.
К этой мутной схеме мы пришли не сразу. Сначала мы попытались вытащить избирателя «на живца» – яркое сообщение о встрече, которое по-любому бы зацепило десяток-другой людей «по-честному». В итоге двухнедельной работы дизайнера, идеолога и кандидата родился плакат, глядя на который, я сам был готов выйти куда угодно. Он был настолько хорошо, что его тут же зарубил глава района.
Еще две недели мы провели в администрации, разъясняя каждую линию, цвет и слово на этом плакате. Мы притащили его в партию и поставили на него разноцветные визы всевозможных больших и маленьких начальников. И нам все равно пришлось оставить его себе на память. В поля мы вышли с версией № 2, так как в противном случае опять пришлось бы заниматься освобождением сотрудников, задержанных по случаю органами охраны правопорядка.
Плакат народ не впечатлил, и мы включили поквартирный обход.
Кроме получения лучей ненависти, а также прослушивания перечня проблем с домом, квартирой, родственниками и соседями, мне частенько приходилось заниматься ликбезом. Вообще, это сильно поражало. Меня спрашивали, как зовут губернатора, кто руководит районом, чем ЗакС отличается от ЗАГСа, – и я даже боюсь представить, какие вопросы задают кандидатам в 100 км от нашей культурной столицы.
В итоге за два месяца мы отработали более сотни встреч (3 раза в неделю по 2 встречи за вечер в будни и по 4–5 встреч каждую субботу и иногда воскресенье). За это время я научился не бояться ветра и правильно подбирать одежду – я надевал термобелье, теплые ботинки и зимнюю куртку (сильно мерзла голова, но я не знаю ни одной мужской шапки, в который бы человек не выглядел идиотом). Девчонки с итальянской обуви перешли на валенки.
Мы наняли водителя, который грел нам машину (без водителя машина была ледяной и мало чем спасала в перебежки между встречами). Мы испробовали все рецепты теплых чаев, которые заваривали в рабочем термосе.
Мы поняли, как начинать и заканчивать встречу на позитиве, как доверчиво слушать и слышать. Мы научились находить во дворах уголки, где свет от фонарей освещал наши лица и холодный ветер не сбивал с ног. Мы освоили методику работы с престарелыми жительницами коммуналок, которые без лишних слов хватают тебя за рукав и тащат к себе в квартиру.
Однажды подобным образом меня затащили в квартиру показать счетчик, на который с потолка постоянно капала вода. Пока шел на кухню, провалился по колено в гнилой пол: «Вот! Вот, видите! Как мы тут можем жить? Власть мечтает, чтобы мы здесь все сдохли!» Результат встречи – минус 1. Избиратель.
Во время еще одного «затаскивания» я оказался в самой большой в мире коммунальной квартире. Раньше здесь была поликлиника, потом этаж отдали под коммунальное заселение. Лет так 70 назад. С тех пор остался 100-метровый коридор, один туалет, один душ и куча крыс, которые нападают на детей даже днем. Это был сюрреализм, в который так и не смогли поверить районные власти. Морок лечили «5 каналом», хотя хотелось напалмом.
И как-то перед очередной встречей случилось чудо – дворы начали приводить в порядок. Где-то ввернули лампочку, которую уже отчаялись ждать. Разогнали бродячих собак. Подлатали потолок в парадной. Лавры «спасателей» приписала себе администрация района, которая «активно включилась», но мы-то знаем, что просто затрахали всех причастных к благоустройству и ЖКХ.
После дворовых встреч я резко поумнел – бытие в очередной раз определило сознание. Я увидел Питер с изнанки, как местный Гиляровский-любитель, как будто прочитал большую книгу про всех сразу: здесь жили отставные седые военные из прошлого века, блокадники, не помнящие, что было вчера, но способные часами рассказывать про детали блокады; старик, подаривший мне самиздат о своем роде, который всего на 3 года младше Питера, с перечислением всех предков и их фотографиями; отставной моряк, расплакавшийся в присутствии сотни ветеранов при виде меня, потому что я похож на его сына, который закончил то же топографическое военное училище и погиб где-то в горячих точках; старики, просившие разрешения сфотографироваться со мной в семейный альбом, потому что я «молодой и красивый, а у них уже никого не осталось»; молодые девочки, строившие мне глазки прямо на дворовых встречах и потом вкрадчиво интересовавшиеся ВКонтакте, как у меня дела; та же история с выпускницами после посещения последних звонков в школах.