Этот телефонный звонок переполошил всю общественность маленького городка, и примерно через час в Мемфис выехала машина с друзьями, твердо намеренными разобраться, что же произошло. Они узнали, что Эгги сделали операцию по удалению гематомы головного мозга и что его тоже обвиняют в сопротивлении полиции. Врач сказал семье, что парня продержат в больнице еще неделю, это как минимум. Страховки у семьи не оказалось. Пикап забрали полицейские, а процедуры, связанные с его возвращением владельцу, требовали выполнения практически невыполнимых условий.
Родные Кальвина узнали, что парня могут выпустить под залог в пятьдесят тысяч долларов — суммы для них совершенно нереальной, неподъемной. И если не удастся собрать достаточно денег, чтобы нанять хорошего адвоката из Мемфиса, защищать Кальвина будет предоставленный властями бесплатный законник. Только к концу дня дяде наконец разрешили поговорить с Кальвином в тюремной комнате для свиданий с родственниками. На парне был оранжевый спортивный костюм, оранжевые резиновые шлепанцы для душа, и выглядел он просто ужасно. Лицо распухшее, сплошь в синяках, правый глаз заплыл. Он был испуган, подавлен и не слишком вдавался в детали происшествия.
А о Роджере по-прежнему не было слышно.
Через два дня пребывания в больнице Бейли быстро пошел на поправку. Да, правая нога оказалась сломана, но не раздавлена, остальные повреждения сводились к небольшим порезам и синякам. Его работодатель сам нанял машину «скорой», и уже в субботу, около полудня, Бейли вывезли из Методистской больницы Мемфиса и доставили домой, к матери, в Бокс-Хилл, где его приветствовали, как отпущенного на свободу военнопленного. И лишь позже, через несколько часов, он узнал об усилиях, предпринятых его друзьями, чтобы сдать кровь и помочь ему.
Еще через восемь дней домой прибыл Эгги, для долечивания. Врач обещал, что парень непременно поправится, просто понадобится время. Адвокат умудрился свести все обвинения к простому участию в драке. С учетом повреждений, нанесенных парню полицией, это было справедливо. Эгги навестила любимая девушка, но лишь для того, чтобы сказать: между ними все кончено. Легенда о дорожных подвигах друзей и их развлечениях в стрип-клубе Мемфиса будет преследовать их вечно, как она решила, а потому и речи быть не могло о продолжении отношений. Сыграли свою роль и слухи о том, что Эгги, получивший удар по черепушке, наверняка тронулся умом. К тому же его девушка уже успела положить глаз на другого парня.
Кальвин вернулся в округ Форд три месяца спустя. Его адвокату удалось изменить обвинение в серьезном уголовном преступлении на обвинение в судебно-наказуемом проступке. И в результате Кальвина приговорили к трем месяцам исправительных работ на тюремной ферме в округе Шелби. Парень был далеко не в восторге, но перспектива предстать перед мемфисским судом и вновь встретиться там с полицией Мемфиса пугала еще больше. Если его сочли бы виновным в нападении на представителя власти при исполнении, пришлось бы просидеть за решеткой несколько лет.
К удивлению всех и каждого, в последующие за этой историей дни никакого окровавленного трупа Роджера Такера не было найдено ни в одном из глухих переулков Мемфиса. Мало того, его вообще не нашли, ни живым, ни мертвым. Да и не очень-то искали. Примерно через месяц после памятной поездки он вдруг позвонил отцу из телефона-автомата в предместьях Денвера. Сказал, что путешествует по стране автостопом, один, и прекрасно проводит время. Еще через два месяца его арестовали в Спокейне за кражу в магазине и приговорили к шестидесяти дням заключения в местной городской тюрьме.
Роджер вернулся домой примерно через год.
Поездка за Реймондом
Мистер Макбрайд владел небольшой мастерской по обивке мебели. Размещалась она в бывшем ледохранилище на Ли-стрит, в нескольких кварталах от площади в центре Клэнтона. Для перевозки диванов и кресел он использовал белый фургон «форд», по борту которого тянулась надпись: «МАКБРАЙД — ОБИВКА МЕБЕЛИ», выведенная крупными черными буквами, а под ней — номер телефона и адрес. Этот фургон, всегда чистенький и никуда особенно не торопящийся, стал неотъемлемой частью пейзажа Клэнтона, а мистер Макбрайд — человеком известным, поскольку другого обивщика в городе не было. Он редко одалживал свой фургон, хотя подобные просьбы поступали чаще, чем ему хотелось бы. Обычно он отделывался вежливым: «Нет, вы знаете, как раз сегодня у меня доставка».
А вот Леону Грейни он не отказал, и поступил так по двум причинам. Во-первых, обстоятельства, связанные с этой просьбой, можно было назвать необычными. Во-вторых, босс Леона на фабрике по производству ламп доводился Макбрайду троюродным братом. А с родственными отношениями в маленьком городке следует считаться. И вот, как договорились, Леон Грейни прибыл в мастерскую в среду, ровно в четыре, жарким июльским днем.
Большинство обитателей округа Форд слушали радио, а потому всем было известно, что в семье Грейни далеко не все благополучно.
Мистер Макбрайд вместе с Леоном подошел к фургону, протянул ему ключ и сказал:
— Теперь ты за него в ответе.
Леон взял ключ и кивнул:
— Премного обязан.
— Бак я заполнил. Чтобы доехать туда и обратно, бензина потребуется много.
— Сколько я тебе должен?
Мистер Макбрайд покачал головой, затем сплюнул на гравий возле машины.
— Ничего. За бензин плачу я. Просто пригонишь обратно с полным баком.
— Нет, мне было бы удобнее заплатить, — возразил Леон.
— Не пойдет.
— Что ж, тогда спасибо.
— И смотри, чтобы завтра к полудню фургон был здесь. Он мне нужен.
— Без вопросов. Не возражаешь, если я оставлю здесь свою машину? — Леон кивком указал на старенький японский пикап, примостившийся меж двух автомобилей на стоянке через улицу.
— Не возражаю.
Леон открыл дверцу и сел за руль. Завел мотор, поправил зеркала, устроился на сиденье поудобнее. Мистер Макбрайд подошел к дверце со стороны водителя, закурил сигарету без фильтра. Он стоял и смотрел на Леона.
— Знаешь, кое-кому здесь это может и не понравиться, — заметил он.
— Спасибо за предупреждение. Но эти здешние «кое-кто» меня не волнуют — Леон был озабочен и не в настроении разводить пустую болтовню.
— Лично я считаю, это неправильно.
— Еще раз спасибо. Верну к полудню, — тихо произнес Леон, сдал назад и вскоре уже ехал по улице. Он проверил тормоза и стал постепенно поддавать газу, желая понять, на что способна машина. И вот уже через двадцать минут оказался довольно далеко от Клэнтона, на дороге, вившейся среди холмов северной части округа Форд. Стоило миновать поселок Плезант-Ридж, как дорога из асфальтовой превратилась в насыпную, из гравия, дома становились все меньше, расстояния между ними — все больше. Вскоре Леон свернул на короткую дорожку к домику, напоминавшему коробку. У крыльца бурно разрослись сорняки, черепичная крыша давно нуждалась в ремонте. Это был родной дом Грейни. Тут он родился и вырос вместе со своими братьями — единственная константа в их печальной и хаотичной жизни. От боковой двери отходил полусгнивший дощатый настил — это чтобы его мать, Инесс Грейни, могла выбираться из дома в инвалидной коляске.
Ко времени когда Леон выключил мотор, боковая дверь уже отворилась и Инесс выкатили по настилу во двор. За спиной у нее маячил внушительный средний сын Бутч, который до сих пор жил с ней, наверное, потому, что просто не знал, каково это — жить на свободе. Шестнадцать из сорока шести лет он провел за решеткой, и весь его вид напоминал о криминальном прошлом: волосы собраны в длинный конский хвост, в ушах серьги в виде болтов, физиономия небрита, массивные бицепсы и множество дешевых татуировок, сделанных тюремным художником в обмен на несколько пачек сигарет. Несмотря на прошлое, Бутч обращался с матерью и ее инвалидной коляской бережно, можно сказать, нежно, и что-то тихо говорил ей, пока они спускались по настилу.
Леон смотрел на них и ждал, затем подошел к фургону, открыл задние дверцы. И вот они с Бутчем осторожно подняли мать вместе с коляской и погрузили в машину. Бутч продвинул коляску вперед, до консоли, отделявшей два узких боковых сиденья, прикрепленных к полу. Там Леон закрепил коляску с помощью двух широких полотняных ремней, которые Макбрайд оставил в машине. И вот, убедившись, что мать в безопасности, братья уселись на переднее сиденье. Путешествие началось. Через несколько минут они выехали на асфальтовую дорогу и покатили вперед. Их ждала долгая ночь.
Инесс было семьдесят два. Мать троих сыновей, бабушка как минимум четырех внуков, одинокая женщина слабого здоровья, она не помнила в своей жизни ни одного счастливого дня. Хотя сама она считала себя одинокой на протяжении вот уже тридцати лет, формально таковой не являлась, ибо не была официально разведена с ничтожным созданием, изнасиловавшим ее, когда ей было семнадцать, а потом женившимся на ней, как только ей стукнуло восемнадцать. Этот человек помог ей родить трех сыновей, а затем исчез, загадочно и бесповоротно. Может, к счастью. Инесс изредка молилась и никогда не забывала при этом попросить Создателя сделать так, чтобы Эрни держался от нее подальше, оставался там, куда занесла его беспутная и безрадостная жизнь. Если, конечно, он был еще до сих пор жив, если не настигла его внезапная и заслуженная смерть, о чем она часто мечтала, но просить об этом Господа не осмеливалась. Эрни до сих пор был виноват во всем — в том, что она больна и бедна, в том, что ей не удалось достичь хоть какого-то положения, в том, что живет так уединенно и не имеет друзей, а семья ее — предмет всеобщих насмешек. Но самые горькие упреки Эрни получал за отвратительное отношение к трем сыновьям. Хотя в целом даже хорошо, что он их бросил, иначе бы избивал с утра до вечера.
Ко времени когда они выехали на федеральную трассу, всем троим срочно понадобилось выкурить по сигарете.
— Думаю, Макбрайд будет не против, если мы перекурим? — осведомился Бутч и полез в карман. В день он выкуривал по три пачки.
— Да здесь кто-то уже курил, — заметила Инесс. — Все насквозь табачищем провоняло. Кондиционер включен, Леон?
— Да, но его не почувствуешь, если окна не закрыты.
И вот вскоре все трое, забыв о мистере Макбрайде, дружно задымили в машине с опущенными стеклами, и теплый ветерок врывался в салон и взвихривал клубы дыма. Впрочем, внутри ни других окошек, ни вентиляции — словом, ничего, способствующего изгнанию дыма, не было, так что вскоре всех троих Грейни окутывали его сизоватые клубы, а они продолжали садить одну сигарету за другой, смотрели на дорогу, а фургон знай себе катил по сельской местности. Время от времени Бутч и Леон стряхивали пепел в окна, Инесс же деликатно сбрасывала в сложенную чашечкой ладонь.
— И сколько этот Макбрайд с тебя взял? — спросил Бутч.
Леон покачал головой:
— Да нисколько. Даже бак заправил до отказа. Сказал, ему ничего не надо. И еще заявил, что многие этого не одобрили бы.
— Что-то мне не верится.
— Хочешь — верь, хочешь — нет.
Накурившись вдоволь, Леон и Бутч подняли стекла, а затем стали возиться с кондиционером. Горячий, пропитанный дымом воздух постепенно уходил наружу, стало прохладнее. Все трое вспотели.
— Как ты там, в порядке? — спросил Леон, взглянул через плечо и улыбнулся матери.
— В полном. Спасибо тебе. Как там, кондиционер работает?
— Да, уже стало прохладнее.
— Что-то я не почувствовала.
— Хочешь, остановимся, купим содовой или еще чего-нибудь?
— Нет. Надо торопиться.
— А я, пожалуй, выпил бы пивка, — сказал Бутч. Но Леон лишь отрицательно помотал головой, а Инесс строго и коротко бросила:
— Нет. Никакой выпивки. — Так она положила конец дискуссии.
Эрни, покинувший дом и семью много лет назад, не взял с собой ничего, кроме пистолета да нескольких тряпок. Зато не забыл забрать все спиртное из своих личных запасов. Во хмелю он отличался особенно буйным нравом — у его сыновей до сих пор остались с тех времен шрамы, физические и душевные. Леону, как старшему, доставалось больше остальных, а потому с раннего детства алкоголь был связан для него с ужасами насилия со стороны отца. Сам он спиртного в рот не брал, у него имелись другие отдушины, а вот Бутч начал выпивать еще подростком, причем всерьез, хотя ни разу так и не осмелился принести спиртное в дом матери. Реймонд, самый младший из братьев, пошел скорее по стопам Бутча, нежели Леона.
Желая сменить столь неприятную тему, Леон начал расспрашивать мать о последних новостях, в том числе и о подруге, старой деве, которая жила через дорогу от нее и вот уже несколько лет умирала от рака. И тут Инесс, как всегда, пустилась в рассуждения о пользе разных мазей и пилюль, которыми лечились ее соседи и она сама. Кондиционер наконец, что называется, «прорвало», и влажность и духота в машине уменьшились. Перестав потеть, Бутч полез в карман, выудил сигарету, прикурил и опустил боковое стекло, сделав маленькую щелку. В кабину тотчас ворвалась жара. И вскоре все трое опять дымили, и опускали стекла все ниже и ниже, и воздух вновь сгустился от жара и дыма.
Загасив окурок, Инесс сказала Леону:
— Реймонд звонил. Два часа назад.
Это не было сюрпризом. Вот уже на протяжении нескольких дней Реймонд звонил, причем не только матери. Телефон у Леона трезвонил так часто, что жена (уже третья по счету) перестала снимать трубку. Другие обитатели городка тоже последовали ее примеру.
— И что сказал? — осведомился Леон, хотя на самом деле ему это было неинтересно. Он точно знал, что говорил Реймонд, пусть и не дословно, конечно, но общий смысл был ясен.
— Сказал, что перспективы вроде бы неплохие, даже отличные, что, возможно, ему придется уволить целую команду, чтобы нанять новых людей. Ну, ты Реймонда знаешь. Говорит им, что надо делать, и те просто из кожи лезут вон.
Не оборачиваясь, Бутч покосился на Леона, тот ответил понимающим взглядом. Оба слишком хорошо знали ситуацию, а потому слова были не нужны.
— Сказал, что новая команда прибывает из Чикаго, из фирмы, на которую пашет тысяча адвокатов. Можете себе представить?.. Целая тысяча адвокатов, и все работают на Реймонда! А он говорит им, что надо делать.
Водитель и пассажир вновь переглянулись. У Инесс была катаракта, и периферическое зрение ее подводило. Если бы она видела, какими взглядами обменялись два старших сына, то едва ли испытала восторг.
— Сказал, что обнаружили какие-то новые доказательства, которые следовало представить в суде. Но их не представили, потому что копы и обвинители все утаили. Зато теперь с этими новыми доказательствами у Реймонда есть шанс добиться повторного рассмотрения дела, уже у нас в Клэнтоне. Правда, он еще до конца не уверен, что хочет этого, а потому процесс может состояться где-то в другом месте. Он считает, лучше всего перенести рассмотрение в Дельту, поскольку судьи в Дельте по большей части черные, а он говорит, что черные более благосклонно относятся к таким делам. Ну что ты на это скажешь, Леон?
— То, что в Дельте больше черных, это очевидно, — заметил Леон.
Бутч проворчал нечто нечленораздельное.
Леон продолжил:
— И еще он сказал, что не доверяет никому в округе Форд, особенно юристам и судьям. Одному Господу известно, почему они не дают нам покоя.
Леон и Бутч закивали в знак согласия. Обоих изрядно потрепали законники округа Форд. Ну, Бутчу, конечно, досталось больше, чем Леону. И хотя братьев признали виновными в мошенничестве, связанном с договорными сделками, оба считали: их осудили лишь потому, что они Грейни.
— Не знаю, перенесу ли я еще один суд, — добавила Инесс и умолкла.
Леона так и подмывало сказать, что шансы Реймонда добиться нового рассмотрения дела равны нулю, что он вот уже десять лет только и талдычит о каком-то новом процессе. Бутчу хотелось сказать примерно то же самое и еще добавить: его просто тошнит от этого беспрестанного хвастовства Реймонда насчет каких-то там крутых адвокатов и новых доказательств. Парню давно пора перестать винить всех и каждого и начать наконец принимать пилюли.
Но ни тот ни другой не произнесли ни слова.
— И еще он говорил, что ни один из вас не подкинул ему денег за последний месяц, — добавила Инесс. — Это правда?
Еще миль пять они проехали в полном молчании.
— Вы слышали меня или нет? — спросила Инесс. — Реймонд сказал, вы ничего не перевели ему за июнь, а теперь уже июль. Просто забыли, или как?
Леон взорвался первым:
— Забыли? Как это мы могли забыть? Я получал от него по письму каждый день, а иногда и по два зараз, все, конечно, не читал, но в каждом упоминались деньги. «Спасибо за стипендию, брат», «Не забудь подкинуть мне деньжат, Леон, я рассчитываю на тебя, большой старший брат». «Мне нужны деньги отплатить услуги адвокатов, сам знаешь, сколько они дерут, эти кровопийцы». «Что-то в этом месяце стипендии от тебя не поступало, братишка».
— А что это за хрень, стипендия? — осведомился Бутч, сидевший справа. В голосе прорезались нотки тревоги.
— Согласно словарю «Вебстер», это регулярная или фиксированная выплата, — ответил Леон.
— Короче, просто бабки, верно?
— Верно.
— Так почему бы ему так и не написать: «Пришли мне чертовых денег!» Или: «Где чертовы бабки?» К чему употреблять такие выпендрежные словечки?
— Мы уже тысячу раз говорили на эту тему, — сказала Инесс.
— Это ведь ты послал ему словарь, — заметил брату Леон.
— Да, было. Лет десять назад. Он очень меня просил.
— Ну, стало быть, он и пользуется этим словарем, выискивает всякие словечки.
— Знаешь, мне тут в голову пришло: может, эти адвокатишки просто не понимают его? Ну, эти его новые слова? — задумчиво произнес Бутч.
— Давайте сменим тему, — предложила Инесс. — Почему в прошлом месяце вы не выслали ему стипендию?
— Мне казалось, я выслал, — не слишком уверенно проронил Бутч.
— Что-то слабо верится.
— На почте можно уточнить, — сказал Леон.
— И тебе тоже не верю. Мы же договорились: каждый будет высылать ему по сто долларов в месяц. В году, как известно, их двенадцать. Это самое меньшее, что мы можем для него сделать. Конечно, это тяжело, особенно для меня, ведь я живу на социальное пособие, но у вас, мальчики, есть работа, вы уж как-нибудь можете выделить по сто баксов для младшего брата, чтобы он купил себе нормальной еды и оплачивал услуги адвокатов.
— Ну сколько можно, неужели не надоело? — воскликнул Леон.
— А я каждый день это слышу, — сказал Бутч. — Если не от Реймонда по телефону, то от мамочки.
— Это что, жалоба? — вспылила Инесс. — Забыл, что живешь в моем доме бесплатно? И еще смеешь на что-то жаловаться?