— Пожалуйста, сядьте, сэр, — холодно произнес надзиратель.
— Неужели вы, идиоты, не понимаете, что комнату с тем же успехом можно охранять и снаружи? Клянусь, что можно! Понимаю, вас, наверное, недостаточно натаскали, чтобы усечь это, но если вы выйдете из этой двери и разместите свои толстые задницы в коридоре по обе ее стороны, то и безопасность не пострадает, и мы сможем побыть наедине с членом семьи. Сможем поговорить с нашим младшим братишкой, не опасаясь, что нас слушают два клоуна.
— Ты бы лучше заткнулся, парень.
— Давайте выходите. Хотя бы попробуйте! Закройте за собой дверь с той стороны, смотрите на нее и охраняйте себе на здоровье. Уверен, вы, ребята, справитесь. Вы вполне способны на это.
Разумеется, надзиратели и с места не сдвинулись. И Бутчу ничего не оставалось, кроме как опуститься в складное кресло рядом с матерью. Они прождали еще минут тридцать, и это время показалось вечностью. Наконец вошел начальник тюрьмы, представился и произнес:
— Экзекуцию запланировано провести в двенадцать ноль одну. Тон был сух и официален, точно начальник тюрьмы выступал на обычном собрании перед сотрудниками. — Нас уведомили, что звонка в последнюю минуту из офиса губернатора не поступит. — Снова ни намека на сострадание.
Инесс закрыла обеими руками лицо и зарыдала.
Он же невозмутимо продолжил:
— Адвокаты заняты возней с бумагами, так всегда бывает, но наши юристы сообщили, что отсрочка приведения приговора в исполнение маловероятна.
Леон и Бутч уставились в пол.
— На случай подобных событий режим у нас немного ослаблен. Вы можете оставаться здесь сколько захотите. Реймонда мы скоро приведем. Сожалею, что дошло до этого. Если смогу чем-то помочь, обращайтесь.
— Уберите отсюда этих двух придурков, — попросил Бутч, указывая на надзирателей. — Надо уважать частную жизнь.
Начальник тюрьмы явно колебался. Осмотрел помещение, затем кивнул.
— Нет проблем. — Он вышел и забрал с собой громил.
Минут через пятнадцать дверь снова распахнулась, вошел Реймонд с широкой улыбкой на лице и сразу бросился к матери. Они долго обнимались, прослезившись, затем он крепко обнял братьев и сообщил, что все развивается в самом благоприятном для него направлении. Они придвинули кресла к дивану и уселись, Реймонд сжимал руку матери.
— Дела идут, контора пишет, — с улыбкой заявил Реймонд, так и излучавший уверенность. — Мои адвокаты загружают целый фургон прошений habeas corpus[5] — так тут принято у нас говорить. И они на все сто уверены, что в течение часа Верховный суд США издаст сертиорари.[6]
— Что это означает? — спросила Инесс.
— Это означает, что Верховный суд согласится выслушать дело. А это, в свою очередь, означает отсрочку. Автоматически. Так что впереди, наверное, нас ждет новый процесс в округе Форд, хотя до сих пор я не уверен, что хочу, чтобы слушания проходили там.
На Реймонде былая белая тюремная одежда, на ногах без носков резиновые шлепанцы. И еще было видно, что он поправился. Щеки округлые, даже пухлые. Завязки шнурка, на котором держались штаны, явно укоротились. Мать и братья не виделись с ним почти шесть недель, и прибавка в весе была заметна. И, как обычно, он болтал о том, чего они не понимали, во что абсолютно не верили; во всяком случае, Леон и Бутч. Господь наделил Реймонда живым воображением, быстрой и складной речью и полной неспособностью говорить правду.
Вот и сейчас он, несомненно, врал.
— На меня сейчас пашут две дюжины адвокатов, — сказал он. — Властям за ними не угнаться.
— А когда ожидается решение суда? — спросила Инесс.
— Да в любую минуту может поступить. У меня несколько федеральных судей в Джексоне, в Новом Орлеане, и в Вашингтоне тоже. Только и дожидаются, чтобы пнуть под зад это гребаное государство.
На протяжении одиннадцати лет он получал пинки под зад от государства, так что верилось с трудом, что в этот последний час удастся изменить ход событий. Леон с Бутчем дружно кивали, делая вид, будто покупаются на это, верят, что неизбежное не свершится. Они давно знали, что их младший братишка разнес башку Коя выстрелом из украденного ружья. А несколько лет назад уже приговоренный к смертной казни Реймонд сознался Бутчу, что был под воздействием наркотиков и не помнит, как убивал.
— Плюс к тому у нас имеются очень сильные адвокаты в Джексоне — они давят на губернатора, на тот случай если вдруг Верховный суд опять облажается, — добавил Реймонд.
И все снова дружно закивали, и никто не упомянул о словах начальника тюрьмы.
— Мам, ты получила мое последнее письмо? То, о новом адвокате?
— Конечно, получила. Перечитывала по дороге сюда, — ответила Инесс.
— Хотелось бы нанять его, как только получим решение о пересмотре дела. Он из Мобайла, очень крутой парень, вы уж поверьте. Можно поговорить с ним позже, еще раз все обсудить.
— Конечно, сынок.
— Спасибо. Послушай, мамочка, знаю, это непросто, но ты должна верить в меня и моих адвокатов. Вот уже год я сам занимаюсь собственной зашитой, руковожу адвокатами, взявшимися за это дело, чтобы все было путем, чтобы все сработало. Все будет хорошо, мама, поверь!
— Верю, верю!
Реймонд вскочил, вскинул руки над головой, потянулся. Глаза его были закрыты.
— А я тут увлекся йогой. Не помню, писал тебе об этом?
Мать и братья закивали. Письма Реймонда были переполнены подробностями о его новом увлечении. На протяжении нескольких лет семья мучилась излияниями «младшенького» по поводу того, как он приобщался к буддизму, затем — к исламу, а потом — к индуизму. Письма изобиловали описаниями медитаций, его открытий в области кунг-фу, аэробики, тяжелой атлетики, строгого поста, и, разумеется, в них он сообщал о стремлении стать поэтом, романистом, певцом и музыкантом.
Что же касается последней страсти, сразу становилось ясно, что пост и аэробика отошли на задний план. Реймонд так сильно поправился, что штаны буквально лопались сзади.
— А ты шоколадное печенье привезла? — спросил он мать. Реймонд просто обожал шоколадное печенье с ореховой крошкой.
— Нет, милый. Ты уж прости. Страшно замоталась.
— Раньше ты всегда привозила шоколадное печенье.
— Извини.
В этом был весь Реймонд. Терзал мать расспросами о какой-то ерунде — и все это за несколько часов до казни.
— Ладно. В следующий раз, смотри, не забудь.
— Не забуду, дорогой.
— И вот еще что. Талуя может появиться в любую секунду. Она будет просто счастлива увидеть вас всех, потому как раньше вы всегда отказывали ей. Она тоже часть нашей семьи, что бы вы там про нее ни думали. Так что в качестве одолжения в этот несчастливый миг моей жизни прошу вас быть с ней полюбезнее.
Леон с Бутчем промолчали, Инесс же выдавила тихо:
— Да, дорогой.
— Когда выберусь из этого чертова места, мы с ней рванем на Гавайи и заведем там десять ребятишек. Ни за что не останусь в Миссисипи после всего этого.
Тут впервые за все время Леон взглянул на часы и с облегчением подумал, что мучиться им осталось часа два, не больше. Бутч тоже размышлял, но совсем о другом. Его грела одна весьма занимательная мысль: может, лучше задушить Реймонда прямо сейчас, избавив тюремщиков и власти от этой обязанности?..
И тут вдруг Реймонд поднялся и заявил:
— Послушайте, мне не мешало бы встретиться с адвокатами. Через полчасика вернусь. — И он подошел к двери, распахнул ее, потом протянул руки, чтобы на них надели наручники. Дверь за ним закрылась. Инесс сказала:
— Думаю, теперь с ним все в порядке.
— Знаешь, мам, нам лучше вспомнить слова начальника тюрьмы, — заметил Леон.
— Реймонд просто себя обманывает, — добавил Бутч. И тут Инесс снова заплакала.
Капелланом оказался католический священник. Он скромно представился семье как отец Лиланд. Они попросили его присесть.
— Глубоко сожалею, — мрачно произнес священник. — Это самая тяжелая моя миссия.
Католики в округе Форд встречались не часто, Грейни не знали ни одного и с подозрением взирали на стоячий белый воротничок, выглядывающий из-под черной сутаны.
— Я пробовал поговорить с Реймондом, — продолжил меж тем отец Лиланд. — Но он проявляет мало интереса к христианской вере. Сказал, что не был в церкви с раннего детства.
— Да, мне следовало водить его туда почаще, — сокрушенно заметила Инесс.
— Вообще-то он называет себя атеистом.
— О Господи!..
Нет, разумеется, Грейни давно знали, что Реймонд отвергал все религиозные верования и заявлял, что никакого Бога нет. Подробные обоснования такой точки зрения они тоже почерпнули из пространных его писем.
— Мы вообще далеки от церкви, — признался Леон.
— Буду молиться за всех вас.
— Реймонд угнал новенькую машину жены помощника шерифа прямо со стоянки возле церкви, — встрял вдруг Бутч. — Он вам об этом упоминал?
— Мы вообще далеки от церкви, — признался Леон.
— Буду молиться за всех вас.
— Реймонд угнал новенькую машину жены помощника шерифа прямо со стоянки возле церкви, — встрял вдруг Бутч. — Он вам об этом упоминал?
— Нет. Последнее время мы с ним часто говорили, и он рассказывал мне много разных историй. Но про это… нет.
— Спасибо вам, сэр, за то, что были так добры к Реймонду, — поблагодарила Инесс.
— Я буду рядом с ним до самого конца.
— Неужели они и вправду сотворят с ним такое? — спросила она.
— Остановить все это может только чудо, — ответил священник.
— Господь, помоги нам! — пробормотала Инесс.
— Давайте помолимся, — сказал отец Лиланд. Он закрыл глаза, сложил ладони и начал: — Отец наш милостивый и всемогущий, прошу, взгляни на нас в сей трудный час и позволь священному духу своему посетить сие место и дать нам мир и покой. Дай силы и мудрости адвокатам и судьям, которые работают сейчас не покладая рук. Дай мужества Реймонду, пока он делает последние приготовления. — Тут отец Лиланд умолк на секунду, приоткрыл левый глаз и увидел: все трое Грейни уставились на него с таким видом, словно он чудище с двумя головами. Потрясенный, он снова закрыл глаз и торопливо забормотал: — И еще, Отец наш и Создатель, всели в души властей и народа Миссисипи милосердие и прощение, ибо они не ведают, что творят. Аминь.
Затем он попрощался и вышел. А еще через несколько минут вернулся Реймонд с гитарой в руках. Уселся на диван, взял несколько аккордов. Потом закрыл глаза, промурлыкал что-то и запел:
— Это на старую мелодию Большого Билла Брунзи, — пояснил он. — Одна из моих любимых.
Песня совсем не походила на то, что они слышали прежде. Бутч некогда играл на банджо в самодеятельном джазе, исполнявшем мелодии в стиле блуграс,[7] но уже давно забросил это занятие. Да и голоса у него никогда не было. Младший брат пошел по его стопам. Он издавал хрипловатые и немного гнусавые протяжные звуки, пытаясь подражать черным исполнителям блюзов и жалостливым их мотивам.
Тут слова кончились, но Реймонд продолжил бренчать, и худо-бедно справился с мелодией. Бутч же невольно подумал, что после одиннадцати лет занятий в тюремной камере брат мог бы выучиться играть на гитаре и получше.
— Как славно, — пробормотала Инесс.
— Спасибо, мам. Это одна из песен Роберта Джонсона, возможно, лучшего из всех. Кстати, он родом из Хейзелхёрста; вы что, не знали?
Они не знали. Подобно большинству белого населения глубинки, они ничего не знали о блюзах, да и не слишком ими интересовались.
Лицо Реймонда исказилось, и он еще сильней ударил по струнам:
Леон взглянул на наручные часы. Уже почти одиннадцать, остался какой-то час. Он вовсе не был уверен, что хочет слушать блюзы так долго, однако сдержался. Пение брата явно нервировало Бутча, но он все же умудрялся сидеть тихо, с закрытыми глазами, точно убаюканный текстом и музыкой.
Тут Реймонд снова забыл слова, но продолжал что-то мычать. А когда наконец замолчал, сидел с закрытыми глазами с минуту или около того, точно музыка перенесла его в совсем другой мир, в более приятное место, чем это.
— Который час, брат? — спросил он Леона.
— Одиннадцать ровно.
— Надо пойти проверить, как там адвокаты. С минуты на минуту может поступить приказ об отмене приговора.
Реймонд поставил гитару в угол, постучал. Дверь открылась, на него снова надели наручники и увели. А еще через пару минут явилась целая команда столового персонала в сопровождении вооруженных охранников. Они быстро развернули и поставили в центре помещения раскладной карточный столик, затем уставили его блюдами с едой. Еды было полно, запахи тут же заполнили комнату, и Бутча с Леоном даже слегка затошнило от голода. С полудня во рту у них не было ни крошки. Инесс, слишком расстроенная, чтобы думать о еде, все же обозрела стол. Жареный сом, картофель фри, кукурузные клецки, капустный салат под майонезом — все это красовалось посередине стола. Справа — блюдо с большим чизбургером, украшенное колечками лука, и еще одна порция картофеля фри; слева — средних размеров пицца со сладким перцем и горячим пузырящимся сыром. Прямо перед блюдом с рыбой лежал на тарелке огромный кусок чего-то похожего на лимонный пирог, сбоку примостилась десертная тарелка с шоколадным тортом. И даже вазочка с ванильным мороженым.
Все трое Грейни изумленно взирали на эти яства, а один из охранников сказал:
— На последнюю в жизни трапезу человек получает все, что хочет.
— Господи, Господи, — пробормотала Инесс и снова зарыдала.
Бутч с Леоном старались даже не смотреть на еду, стоявшую под самым носом, но ароматы были слишком соблазнительные. Сом был обвалян в муке и поджарен на кукурузном масле. А эти свеженарезанные колечки лука! А перчики! Казалось, воздух в комнате загустел от восхитительных ароматов.
Еды здесь вполне хватало на четверых.
Ровно в 11.15 Реймонд с шумом ворвался в комнату. Он цеплялся за охранников, невнятно бормотал какие-то упреки в адрес адвокатов, однако, усевшись за стол, сразу забыл обо всех своих проблемах, и о семье тоже, и жадно принялся за еду. Ел он преимущественно руками, запихивал в рот картошку с луком и говорил, говорил:
— В Пятом округе нам только что отказали, вот идиоты! А апелляция была составлена просто превосходно, сам писал! Но ничего. Сейчас мы на пути в Вашингтон, в Верховный суд. Там на меня работает целая юридическая фирма, люди готовы атаковать. Вообще все идет прекрасно. — Он умудрялся запихивать в рот огромные куски, жевать и говорить одновременно.
Инесс опустила голову и вытирала слезы. Леон с Бутчем терпеливо слушали, изучая плиточный пол.
— Вы с Талуей виделись? — спросил Реймонд, отпив глоток чаю со льдом.
— Нет, — ответил Леон.
— Вот сучка! Хочет написать книгу о моей жизни. Требует дать ей авторские права. Но этому не бывать, нет. Все авторские права я оставляю вам троим. Ну, как вам такой подарочек?
— Здорово, — ответил Леон.
— Супер, — пробормотал Бутч.
Финальная глава жизни Реймонда подходила к концу. Он уже написал автобиографию — две сотни страниц, и ее успели отвергнуть все американские издательства.
Реймонд продолжал заглатывать куски, устроил на столе полное разорение, хватался то за рыбу, то за гамбургер, то за пиццу. Вилка и пальцы так и сновали над столом, часто в разных направлениях, хватали, прокалывали, подцепляли, отламывали, запихивали еду в рот с невероятной быстротой. Он едва успевал пережевывать и глотать. Даже оголодавший боров устроил бы меньше шума. Инесс никогда не уделяла внимания манерам и поведению за столом, и ее мальчики усвоили все дурные привычки. Но одиннадцать лет за решеткой, проведенные в ожидании исполнения приговора, низвергли Реймонда в этом смысле на самое дно.
А вот третья жена Леона воспитывалась по всем правилам и была обучена манерам. И он наконец не выдержал.
— Неужели обязательно так громко чавкать? — раздраженно спросил он.
— Черт, братишка, — тут же встрял Бутч, — да ты производишь больше шума, чем лошадь, жрущая кукурузные початки!
Реймонд так и застыл. Гневно сверкая глазами, он смотрел на братьев. Прошло несколько напряженных секунд. Ситуация могла перерасти в классический скандал, столь характерный для семейства Грейни, со всякими непотребными выражениями и личными оскорблениями. За годы, что Реймонд сидел в тюрьме, такое случалось не раз — в комнате для посещений разыгрывались самые безобразные сцены, все очень болезненные, все памятные. Но Реймонд, и тут надо отдать ему должное, нашел выход из положения.
— Это же моя последняя трапеза, — сказал он. — А моя семья осыпает меня упреками.
— Я — нет, — сказала Инесс.
— Спасибо и на этом, мама.