А что, мне не жалко. Пейте, друзья, за мое здоровье…
– Что в результате? – говорит Эйнштейн. – Получаем младенца, внешне неотличимого от человека, а на самом деле он зверь. Чутье хорошо развито, реакции великолепные, все чувства обострены, инстинкт выживания «убей или убегай». Следующий момент: формирование интеллекта. Интеллект у нас у всех подчиняется инстинктам, но в данном случае он действует примитивно и, главное, эффективно – через наиболее приемлемые для конкретной мутации качества. Подчиняясь, грубо говоря, какому-нибудь тотему. Тотем лисы будет хитрым, медведя – сильным, шакала – злобным, – это все условно, так, картинки для раскраски. Думаю, вы способны сами домыслить. Что происходит дальше с этими детьми? До трех лет мозг у них структурно формируется. А функционально продолжает формироваться и после. Но так как мутации, повторяю, меняют жизнедеятельность исключительно вниз по эволюционной лестнице, то появляются дети с инстинктами и, условно говоря, стилем реагирования, например, ящерицы. И вот такой аномал может впитывать в себя тепло и за счет этого потом долго находиться на холоде, плюс фантастическая регенерация…
– Знаю такого, – вдруг прерывает его Горгона; она в отличие от меня слушает крайне внимательно. – Зовут Фаренгейтом. По малолетству отрезал себе кисть в папином гараже, а лет через пять она отросла снова…
– Ты знакома с Микки Кларком? – быстро спрашивает Эйнштейн.
– Кто такой?
– По прозвищу Фаренгейт.
– А-а… Мой друг, да. Я в курсе, что «Детский сад» за ним долго гонялся, но – облом вам. Он еще на погоду умеет влиять, любую температуру в комнате поддерживает покруче кондиционера… Отсосите, жабы, не получите вы парня.
Эйнштейн поднимает вверх руки, сдаваясь:
– Не претендую, мисс, Боже меня упаси от ваших друзей. Вернемся к ящерице. Она всегда холодная, даже в тепле. Вокруг себя создает микроатмосферу. И чем сильнее развивается ребенок с тотемом ящерицы, чем старше он становится, тем больше радиус воздействия. Ребенок сидит в ванне, но, как ты ни нагревай воду, температура остается такой, которая ему нравится. В жару он впитывает тепло в себя, в холод – отдает. И постепенно учится тянуть тепло отовсюду. Так и с твоим Фаренгейтом. Боюсь предположить, на каком он сейчас уровне развития, индивидуальное биологическое время у аномалов чаще всего ускорено. Животное обычно живет меньше человека, соответственно, скорость его процессов больше, значит, мутант быстрее обучается, быстрее входит в силу. И регенеративная функция кажется мне самой существенной в наборе человека-ящерицы. А что, если дойдет до того, что он начнет создавать себе клонов, двойников?
– Дележка – это амеба, – возражаю я. – Не путайте нас, дяденька. Двойники – уже фантастика, а вы, если я правильно понял, хотите нам показать, что все аномалии у детей сталкеров объяснимы в рамках нынешней биологии и физики.
– Совершенно верно, – соглашается он. – Стопудово, по выражению мисс Горгоны…
На улице темно, как ночью, хотя на часах всего шесть пополудни. Мы прячемся от непогоды в ратуше, как и планировали; компаньоны затащили меня сюда, бесчувственного и больного. За окнами дождь…
Ну как – дождь? Очухавшись, я первым делом подполз к окну и посмотрел. (Сейчас-то уже могу ходить, восстановление идет в хорошем темпе, хоть до ящерицы мне и далеко.) Так вот, как назвать процесс, когда капли падают не вниз, а вверх? Дождь наоборот?
Фантомный столб, пока мы добирались до ратуши и пока я лежал в отключке, расплылся так, что занял почти всю ратушную площадь, а главное, дотянулся до пруда. Вода, а вернее, то, что когда-то давно было водой, выползло из бетонного ложа, как живая, подвижная масса. Часть воды распалась на мельчайшие частицы, которые поплыли вверх, к куполообразному облаку, ускоряясь и ускоряясь, другая часть вскипела, покрыв площадь сплошным паром, также устремившимся вверх. Такой вот дождь. «Антигравитационная труба», классифицировал это дело Эйнштейн. Почему бы нет? Если есть гравиконцентраты, почему не быть какому-нибудь «гравинулю» или «гравиминусу»? А хлесткое название сталкеры потом придумают, можно не сомневаться.
Эйнштейн, найдя странному явлению хоть какое-то объяснение, успокоился и прекратил мандражить, что с момента появления Натали стало явным и заметным. Даже посмотрел на «дождь» в тепловизор, внимательно изучив его снизу доверху. И сообщил нам, что капельки превращаются в вышине, под куполом, в снежинки.
Как бы там ни было, выходить наружу, отдавая себя во власть этой гигантской аномалии, было глупо. В результате – села наша команда на первом этаже ратуши, у центрального входа, ожидая у Зоны погоды.
Так и сидим. Общаемся за науку…
– Понятно, что тебе как аномалу хотелось бы иметь фантастические, сказочные возможности, необъяснимые ни логикой, ни здравым смыслом. Ты столько лет ходишь на экскурсию в «Детский сад», насмотрелся вещей, которые не могут не казаться чудесами… Давай на минуту вернемся к началу разговора. Структурно мозг формируется к трем годам, не раньше. На последней стадии беременности в утробе матери мозг уже с корой, но работает он опосредованно, через то, что чувствует мать. Через нее мутант получает первые сигналы из того мира, в котором будет жить.
– В этот момент и закладываются паранормальные способности? – спрашиваю.
– Не закладываются, а просыпаются – в ответ на ту информацию, которую получает мать. Например, она подходит к работающей микроволновке и вдруг ощущает, как ребенок трепыхается и бьется. Он чувствует. Или сотовый телефон – еще не обсчитал поступивший сигнал, а ребенок уже реагирует. Так он получает представление об электромагнитной составляющей мира. Или вот – мать вдыхает воздух, химический состав ребенку не нравится, он пытается что-то подправить прямо в организме матери. Иначе говоря, внутриутробное развитие, особенно на поздних стадиях беременности, – важнейший этап становления мутанта и его будущих умений. Паранормальные способности включаются в ответ на то воздействие, которые оказывает на мать окружающий мир. Как видишь, пока ничего сверхъестественного. Еще мы говорили о том, что мутаген, чем бы он ни был, направляет мутацию в прошлое земной биосферы и никак иначе. Вопрос только, в какой точке произойдет остановка этого процесса. Ответ на этот вопрос и определяет, кто и с какими аномалиями родится. Например, с разнофокусным зрением, как у птиц. Или со встроенным сонаром, то есть ультразвуковым локатором, как у летучих мышей. Более того, спуск по эволюционной лестнице может быть сколь угодно низким! В частности, до гидр, которые реагируют и на электромагнитные излучения, и на инфразвуковые. Гидры еще и генерируют эти излучения, общаясь между собой. Давным-давно был эксперимент, он хорошо описан, когда гидр помещали в свето-, тепло-, и виброизолированные стаканы. Если с одной что-то производили, ровно то же самое происходило со второй. Какими полями это передавалось? Доказано – электромагнитными. Единичная гидра – организм, конечно, примитивный. Но теперь представим: мутант фокусирует в себе биллион таких гидр. Что получится?
– Получусь я, – шучу. Как бы шучу.
– Или она, – показывает Эйнштейн на мисс Горгону. – А также получится много других интересных персонажей. Открою секрет: почти все «электромагнетики» за редким исключением имеют своим предком именно гидру. Как бы вам было ни обидно, господа, это ваш тотем. Еще ниже по цепочке – насекомые…
– Что, в нас сидят гены насекомых? – изумляется Натали.
– А как же! Тараканы прекрасно чувствуют магнитное поле. Бабочки очень хорошо видят ультрафиолет. У многих насекомых зрение фасеточное. Фактически матрица. Человек с фасеточным зрением может выглядеть как обычный – снаружи глаз человеческий, а за ним – фасетка. Собственно, сетчатка – та же фасетка…
– Есть у нас одна такая, – вырывается у Натали. Не хотела она выдавать Эйнштейну информацию, но так уж получилось. Продолжает неохотно: – Глаза у нее все в лопнувших сосудиках, якобы больные, а на самом деле это много маленьких глаз. Еще и кожей умеет видеть…
– Это случайно не Стрекоза?
– Ну… да.
– Помню такую, была у нас. Вояки ее отпустили как неперспективную, болваны. Фенотипические признаки от разных организмов у мутантов обычно перепутаны, но случаются совсем причудливые варианты. Мы твоей Стрекозе сделали срез, взяли биопсию кожи с обеих рук и обалдели: там, оказывается, палочки, колбочки и так далее. В эпидермисе! Глаза фактически размазаны по рукам. А выглядит кожа при этом как обычная человеческая. Вот тебе и кожное зрение.
– Короче, ребята, опять облом, – тяжко вздыхаю, – нарушать законы нам никто не позволит. Я про законы природы.
– Известные нам законы природы, – поправляет меня босс. – Научный подход, Питер, позволяет увидеть, что есть для мутантов вещи совершенно невозможные, а именно – телепортация, левитация и чтение мыслей. Все, конец списка. Три вычеркнутые позиции. Остальное в той или иной степени возможно и объяснимо современной наукой.
– Короче, ребята, опять облом, – тяжко вздыхаю, – нарушать законы нам никто не позволит. Я про законы природы.
– Известные нам законы природы, – поправляет меня босс. – Научный подход, Питер, позволяет увидеть, что есть для мутантов вещи совершенно невозможные, а именно – телепортация, левитация и чтение мыслей. Все, конец списка. Три вычеркнутые позиции. Остальное в той или иной степени возможно и объяснимо современной наукой.
– А как же «Душевая»? – с ехидцей вбросила Горгона.
– Тьфу! Я ж не про Зону, не про кусок инопланетного мира, а всего лишь про человеческих детенышей и про Землю. А насчет невозможного… Даже проходить сквозь твердое тело в принципе осуществимо, через пористое, хоть такие аномалы мне пока и не попадались. Как это делает медуза. У нее структура тела специальная…
– Папа рассказывал про это, – перебиваю я его. – Говорил, никогда не забудет, как на Черном море брал майку, ловил в нее медузу, держал в воде и вдруг смотрит – она наполовину здесь, а наполовину уже с той стороны майки. И в конце концов уходит, если еще подождать. Прямо сквозь ткань, представляете…
Вспомнил я про папу, и наваждение как корова слизнула. Вечер, приятная компания, умные разговоры у костра… Что я делаю, урод? Размяк, разнежился. Не хватает сосисок на решетке и пива… мальчишка! Забыл, где нахожусь и что мне предстоит?
Очень кстати я вспомнил про папу. Время не ждет. У меня есть план, есть важная миссия, требующая тонкости и осторожности. Состояние мое (прислушиваюсь к себе, придирчиво напрягая мышцу за мышцей) – годное. Пора действовать.
Главное – скрытность. Ото всех, особенно от моих попутчиков-компаньонов. Говорю им, потягиваясь:
– Чего-то устал я, коллеги. Не вздремнуть ли и нам, а то когда еще получится?
– Тебе нехорошо? – волнуется Эйнштейн.
– Нормально. Всего лишь мозоли на ушах от ваших лекций. А у вас пока нет мозолей на языке?
– Ты прав, отдыхаем, – соглашается он. – Стой… Ты куда?
– Еще раз поблагодарю Скарабея. Заодно отолью. Детка, не присоединишься ко мне в отливочной?
– Сгинь.
Горгона непривычно тиха и молчалива. Думает о чем-то, механически раскатывая одеяло по полу. Ложится она рядом с Лопатой, а тот, ощутив присутствие, поворачивается на бок и по-хозяйски обнимает ее. Ага, делаю я пометку. Вот как все-таки. Почему-то мне в это не верилось…
Взяв один из горящих глоустиков, я волоку свое тело, изображая тяжелораненого, хотя мог бы идти совершенно свободно. Скарабей – кудесник, и поблагодарить его – святое дело. Когда вернусь из Зоны, начищу рыло всем балбесам, которые дразнят его навозником.
Нужду мы справляем в помещениях бывшего туалета, то есть здесь же, на первом этаже. Загажены оба, что для леди, что для джентльменов, с этого направления тянется в нашу сторону вонища – такая человеческая, такая земная и привычная, что нюхал бы и нюхал. Шутка. Мне – не туда. Сворачиваю к логову Скарабея, опускаюсь с ним рядом, положив светящуюся палку на пол.
Химическая гадость, которую он с себя счистил, прикрыта тряпьем, валявшимся повсюду в холле. Тряпья здесь завались, сталкеры и прочий люд постоянно приходит в ратушу, место, можно сказать, намоленное.
– Привет, Скари. Как жизнь?
– Это жизнь? – спрашивает Скарабей, отколупывая при помощи «булавки» штукатурку со стены.
Да уж, пресловутые детские вопросы. Вдаваться в философские дебри нет ни времени, ни сил, поэтому я сразу выруливаю к сути моего визита.
– Жизнь, не жизнь, а пробиваться надо. Если б не ты, был бы я сейчас бревном, причем дохлым. Куда земным аспидам до здешних белочек!
– Ерунда, – стесняется он, пряча от меня глаза. – Я впрыснул простой антагонист. По учебнику.
– Знаешь, что маму Марину похитили?
– Я это видел, – говорит он и вдруг поднимает голову. Как будто включился, как моторчик внутри заработал. Смотрит мне в глаза. – Ты сражался, но проиграл.
– Пока не проиграл. Мама жива, она в беде, и я ее спасу. Ты мне поможешь?
Странный у мальчика взгляд, не по себе становится, если вот так, глаза в глаза, но объясняется странность буднично: радужка у него не отражает свет.
Он кивает:
– Помогу.
– Надо прямо сейчас. Я должен уйти. Можешь синтезировать для наших друзей что-нибудь сонное? – Показываю на Эйнштейна с Горгоной, которые уже улеглись. – Чтоб они крепко заснули?
– Нужен образец.
– А тебя разве не трави… в смысле, на тебе вроде пробовали разные спецсредства. Можешь что-нибудь воспроизвести? Самое безопасное, желательно без последствий.
– Аэрозольная фракция фентанила, – шепчет он, словно это нечто неприличное.
– Безопасно?
– Обычный опиоид.
– И на сколько хватает?
– Зависит от дозы и от восприимчивости. Минимум четверть часа, максимум полчаса.
– Хватит, – решаю я. – Подойди к ним тихонько, чтоб не заподозрили.
– Я хочу с тобой, – говорит он, не двигаясь с места.
– Ноу проблем, – отвечаю ему. – Конечно, Скари, куда я без тебя.
Дальше – просто. Мальчик подполз к каждому из сладкой парочки и аккуратно выдохнул в их сторону. Они только успели сказать «А, это ты» и «Ложись, я подвинусь», как были выключены из нашей реальности. Лопату тоже зацепил.
Собрался я быстро. Фонарик, пробник, маркер, гайки. Чего там собираться, если в план мой входит вернуться сюда же и лечь со всеми как ни в чем не бывало? Никто ничего не заподозрит.
Важно: комбинезон я не надеваю, иду в цивильном. Есть обоснованное подозрение, что он с маячком. Эйнштейн – хитрый и предусмотрительный тип, ожидать от него можно всего. Я, конечно, давно осмотрел наши спецкостюмы, электроники в них хватает, но сепарировать схемы пока не умею. Есть там маяк или нет, хрен разберешь. Антенна есть точно, это я приметил первым делом, однако она может работать только на прием. Лучше перестраховаться.
Уже покинув холл и поднявшись на второй этаж, я бросаю взгляд за окно. «Дождь наоборот» все идет (и вроде как даже стихает), но напрягает меня совсем другое.
Вижу людей. В церкви напротив – на той стороне ратушной площади. Выглядывают в дверь, боятся выйти на улицу, что по-человечески понятно. Вижу двоих, и оба – в шлемах, похожих на тот, в котором нынче ходит Эйнштейн. Это не считая характерного камуфляжа, какой носят бойцы из Службы инфильтрации. Бог весть сколько их там на самом деле прячется от дождя. Дилемма, студень им в глотку…
Что делать, будить народ? Но тогда моя миссия рухнет – с гарантией. Придется сознаваться и открывать карты, чего я допустить никак не могу. А если не будить – это чистое, дистиллированное предательство, чреватое катастрофой. Какого рожна здесь понадобилось гаврикам в шлемах – и, кстати, почему они в шлемах? Не по нашу ли душу явились, не та ли это погоня, которую так долго ждал господин инженер?
Проверну все быстро, говорю я себе. Вернусь – тогда и смоемся отсюда.
Типичный русский «авось». Читал я про эту универсальную методику, не думал только, что когда-нибудь найду ей практическое применение.
Глава 6
Перехожу из ратуши в пристройку, где расположен «Дом детского досуга», по галерее на втором этаже. Без происшествий. Можно сказать, скучая. Обожаю, когда в дороге скучно, это, по-моему, максимальная степень благополучия. Мое стандартное пожелание человеку, отправляющемуся в поездку: «Скучной вам дороги…»
Это я так мысленно треплюсь сам с собой. Мандраж. Был бы нормальный собеседник, наверное, болтал бы вслух, пока заслуженно не получил бы по губам. Но грузить Скарабея этакими житейскими мудростями не хочется, да и не любитель он уши словесами занавешивать.
Останавливаю мальчика рукой. Стоим на балюстраде.
В холл на первый этаж ведет деревянная лестница, не сгнила за полвека. От площадки влево и вправо расходятся два лестничных крыла с фигурным ограждением в форме бутылочек. Все – из хорошего дерева, из канадского кедра. Хозяин особняка, поставивший дом рядом с ратушей, мог себе такое позволить. Лестница вечно простоит, камень переживет.
Первый этаж – перед нами, внизу. Смотрим на него с балюстрады, рассекая темноту закрепленными на лбу фонариками. Карты ловушек на это здание у меня, разумеется, нет. Кстати, за окнами явственно светлеет: похоже, неземная туча-конус уползает (или благорастворяется в воздусех?), выглянуть и удостовериться я пока не могу.
Полагаю, группа военных сталкеров, засевших в англиканской церкви, тоже следит за погодой, так что мне следует поторапливаться.
Как раз для таких ситуаций – тесное пространство, полумрак, цейтнот, малая опытность – и придуман маркер. Я достаю девайс, подсоединяю к нему картридж и затем, не сходя с балюстрады, обрабатываю холл.
Маркер – это распылитель, спецсредство, заменяющее в некоторых случаях пробники, гаечки и болтики. Использует едко-зеленый флуоресцентный краситель, испаряющийся практически бесследно. Стреляет дозированно. Предусмотрены два режима: веер или тонкая длинная струя, бьющая до пятнадцати ярдов.