Если пройти закусочную «Уокацу», а через несколько домов свернуть в узенькую, словно переулок, улочку, очутишься у высокого обрыва, с одинаковыми строениями по обеим сторонам — это дома, сдающиеся внаём. До недавнего времени на этом же участке за живой изгородью из редких криптомерий стоял ветхий дом под тростниковой крышей, некогда принадлежавший, вероятно, вассалу какого-нибудь князя. Потом участок купил некто Сакаи, живший неподалёку, и заново его застроил, сломав и дом, и криптомериевую изгородь. Потолковав с женой, Соскэ снял жильё в самом конце улочки, внизу у обрыва. Там, правда, было несколько мрачновато, но это окупалось расположением дома, стоявшего в некотором отдалении от улицы.
Воскресный день бывает раз в неделю, а Соскэ надо было ещё сходить в баню, если останется время, подстричься, а затем не спеша поужинать. Он быстро отодвинул дверь и тотчас услышал стук посуды на кухне. В следующий момент он, не заметив, наступил на гэта Короку и наклонился, чтобы поставить их на место. Тут как раз подоспел и сам Короку.
— Кто пришёл? Муж? — крикнула из кухни О-Ёнэ.
— А, это ты? Давно здесь? — спросил Соскэ, проходя в гостиную. Пока он гулял по Канда и вплоть до прихода домой Соскэ ни разу не вспомнил о существовании Короку и сейчас устыдился, будто пойманный с поличным.
— О-Ёнэ, О-Ёнэ, — позвал он. Жена, видимо чем-то занятая на кухне, быстро вышла, даже не задвинув сёдзи, и остановилась на пороге.
— Надо бы угостить Короку, — сказал Соскэ.
Сказав: «Да, сейчас», О-Ёнэ пошла было на кухню, поскольку и сама прекрасно понимала, что гостя следует накормить, но тут же вернулась:
— Извините за беспокойство, Короку-сан, но прошу вас, закройте, пожалуйста, ставни в гостиной и зажгите лампу. Мы с Киё очень заняты.
— Охотно, — ответил Короку, с готовностью вставая.
Слышно было, как Киё, так звали служанку, что-то крошит на кухне и спрашивает: «Куда это переложить, госпожа?», как льётся вода в раковину. Затем раздался голос Короку: «Сестрица, где ножницы? Надо подрезать фитиль». Зашипела, выплеснувшись на огонь, вода — видимо, закипел чайник. Соскэ молча сидел в тёмной гостиной и грел руки над хибати, где среди золы ещё тлели редкие угольки. Послышались звуки рояля. Это играла хозяйская дочь. Соскэ вышел на галерею, чтобы закрыть ставни в гостиной. Звуки рояля доносились с той стороны, где на фоне неба тёмной полоской выделялся бамбук. Одна за другой загорались звёзды.
3
Когда с полотенцами в руках Соскэ и Короку вернулись из бани, посреди гостиной был накрыт стол, который так и манил к себе аппетитными кушаньями. Огонь в очаге стал будто бы ярче, а пламя лампы — светлее.
Соскэ придвинул к столу дзабутон и устроился на нём поудобнее.
— Наверно, хорошо помылись? — осведомилась О-Ёнэ, принимая у мужа полотенце и мыло.
— Угу, — только и ответил Соскэ. Эту лаконичность можно было отнести скорее на счёт расслабленности, нежели безразличия.
— Отличная была нынче баня, — поспешил согласиться с О-Ёнэ Короку.
— Опять народу полно, — положив согнутые в локтях руки на край стола, вяло заметил Соскэ. В баню он ходил обычно после службы, перед ужином, как раз когда там уйма людей. За последние три месяца он уже успел забыть, какого цвета вода при солнечном свете. Это бы ещё ладно. Но нередко случалось так, что три-четыре дня кряду он вообще не мог попасть в баню. Вот придёт воскресенье, мечтал Соскэ, встану пораньше, чтобы вволю пополоскаться в чистой воде. И только в воскресенье и можно было выспаться за неделю, и Соскэ, нежась в постели, тянул время, а потом откладывал посещение бани на следующее воскресенье.
— Больше всего мне хочется как-нибудь утром выбраться в баню.
— Так ведь ты поздно встаёшь! — насмешливо проговорила жена. Желание поваляться в постели Короку считал врождённой слабостью старшего брата. Он не понимал, как дорожит Соскэ воскресными днями, хотя сам учился. Слишком много надежд брат возлагает на эти короткие двадцать четыре часа. Мыслимо ли за один какой-нибудь день сбросить с души скопившуюся за неделю усталость и развеять мрачные думы? Даже сотой доли своих стремлений он не в силах осуществить за воскресенье. Поэтому, стоит ему за что-нибудь взяться, как первым делом возникает мысль о нехватке времени, от которой у него опускаются руки, и драгоценное время он проводит в безделье. Так незаметно проходит воскресенье. Короку никак не мог взять в толк, что в ущерб здоровью и собственным склонностям Соскэ вынужден отказывать себе даже в отдыхе и развлечениях, а дела Короку и подавно не умещаются у него в голове. Более того, Короку считал брата чёрствым себялюбцем, который в свободное время либо слоняется по городу, либо сидит дома с женой — ни поддержки, ни помощи от него не дождёшься.
Впрочем, соображения такого порядка появились у Короку не так давно, собственно, после того лишь, как начались переговоры с Саэки. Юный и потому во всём нетерпеливый Короку не сомневался, что его дело, стоит только попросить брата, будет улажено если не за один, так за два дня. Но как выяснилось, к великому неудовольствию Короку, брат ещё не ходил к Саэки.
И всё же нынче Короку почувствовал, с каким теплом относится к нему брат, хотя при встрече тот и не выразил особого восторга. И Короку решил отложить интересующий его разговор. Вместе с Соскэ он пошёл в баню и теперь был настроен дружелюбно.
Братья расположились за столом. К ним подсела О-Ёнэ. Все трое чувствовали себя вполне непринуждённо. Соскэ и Короку осушили чашечку-другую сакэ. Перед тем как приняться за рис, Соскэ сказал со смехом:
— Я тут купил одну забавную вещицу.
С этими словами он достал из рукава кимоно воздушный шар, надул его, сколько возможно, поставил на крышку чашки с рисом и объяснил, как устроена игрушка. О-Ёнэ и Короку с любопытством разглядывали колеблющийся шар. Затем Короку дунул, и шар упал на татами, но так и остался в вертикальном положении.
— Вот видите, — сказал Соскэ.
О-Ёнэ рассмеялась звонко, как смеются только женщины, сняла крышку с чашки и, подкладывая Соскэ рис, взглянула на Короку, как бы извиняясь за мужа:
— Легкомысленный у вас брат!
Сам Соскэ и не думал оправдываться, он принял от жены чашку и как ни в чём не бывало стал есть. Короку взял палочки для еды и тоже молча последовал его примеру.
Об игрушке больше не упоминали, но благодаря ей разговор за ужином на разные житейские темы шёл легко и непринуждённо. Под конец Короку очень серьёзно заметил:
— Кстати, ужасная история произошла с Ито-сан.
Несколько дней назад Соскэ прочёл экстренный выпуск с сообщением об убийстве князя Ито[4] и пришёл к хлопотавшей на кухне О-Ёнэ.
— Представь, какое несчастье! Князя Ито убили! — сказал он довольно равнодушно, сунул газету в карман фартука О-Ёнэ и вернулся в кабинет.
— Говоришь «несчастье», а у самого хоть бы голос дрогнул, — полушутя бросила вслед ему О-Ёнэ.
Каждый день газеты печатали несколько столбцов об Ито, но Соскэ так мало интересовался этим убийством, что даже непонятно было, читает он эти заметки или не читает.
Когда он приходил домой, О-Ёнэ, прислуживая ему за столом, неизменно спрашивала: «Есть нынче что-нибудь об Ито-сан?» Соскэ отвечал лишь: «Да, довольно много». Тогда О-Ёнэ вынимала у мужа из кармана измятую утреннюю газету и принималась за чтение, чтобы узнать подробности. Впрочем, и О-Ёнэ видела в этом убийстве только тему для разговора с мужем и не стремилась его продолжать, видя, как безразличен Соскэ к этому делу. Так что всё время, с момента выхода в свет экстренного выпуска и вплоть до нынешнего вечера, когда об этом заговорил Короку, Соскэ и О-Ёнэ почти не вспоминали о событии, всколыхнувшем всю страну.
— Как же его могли убить? — об этом О-Ёнэ спрашивала и Соскэ, когда прочла экстренный выпуск.
— Несколькими выстрелами из пистолета, — ответил Короку, поняв вопрос буквально.
— Да нет… Как могло такое случиться?
Но Короку, видимо, так и не понял вопроса.
— Что кому суждено, — спокойно проговорил Соскэ, с удовольствием глотнув чаю. Однако О-Ёнэ не унималась.
— И зачем только ему понадобилось ехать в какую-то Маньчжурию?
— Действительно, — спокойно заметил Соскэ, радуясь тому, что утолил наконец голод.
— Ходят слухи, будто у него были какие-то связи с Россией, — многозначительно сообщил Короку.
— Да, — в раздумье произнесла О-Ёнэ. — Жаль всё же, когда убивают человека.
— Если такого мелкого чиновника, как я, тогда, конечно, жаль. Но князь Ито совсем другое дело! Тем более, что он убит во время поездки в Харбин. — Соскэ заметно оживился.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что Ито-сан теперь войдёт в историю, чего не случилось бы, умри он своей смертью.
— Несколькими выстрелами из пистолета, — ответил Короку, поняв вопрос буквально.
— Да нет… Как могло такое случиться?
Но Короку, видимо, так и не понял вопроса.
— Что кому суждено, — спокойно проговорил Соскэ, с удовольствием глотнув чаю. Однако О-Ёнэ не унималась.
— И зачем только ему понадобилось ехать в какую-то Маньчжурию?
— Действительно, — спокойно заметил Соскэ, радуясь тому, что утолил наконец голод.
— Ходят слухи, будто у него были какие-то связи с Россией, — многозначительно сообщил Короку.
— Да, — в раздумье произнесла О-Ёнэ. — Жаль всё же, когда убивают человека.
— Если такого мелкого чиновника, как я, тогда, конечно, жаль. Но князь Ито совсем другое дело! Тем более, что он убит во время поездки в Харбин. — Соскэ заметно оживился.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что Ито-сан теперь войдёт в историю, чего не случилось бы, умри он своей смертью.
— Смотри-ка, а может, это и вправду так? — чуть ли не с восхищением проговорил Короку. И добавил: — Что ни говори, а Маньчжурия или там Харбин — места опасные и доверия не внушают.
— Оно и не удивительно. Ведь там полно всякого сброда, — заявил Соскэ и, заметив устремлённый на него взгляд жены, сказал: — Ну, можно, пожалуй, уносить стол. — Он поднял с татами шар и насадил на указательный палец. — Просто диву даёшься, как ловко это сделано…
Пришла Киё и унесла столик с пустыми тарелками и чашками. О-Ёнэ вышла в соседнюю комнату заварить чай, и братья остались наедине друг с другом.
— Люблю, когда прибрано. Грязная посуда на меня плохо действует, — сказал Соскэ с кислым видом, словно ему не по душе пришёлся скромный ужин. Слышно было, как на кухне всё время смеётся Киё.
— Что тебя так насмешило? — донёсся сквозь сёдзи голос О-Ёнэ.
— Да я… — Киё не в силах была продолжать от смеха, к которому молча прислушивались братья. Через некоторое время появилась О-Ёнэ с подносом, на подносе стояли чайник, чашки и вазочка с печеньем. Из большого фарфорового, чайника с ручкой, сплетённой из лозы глицинии, она разлила чай по большим, величиной с кружку, чашкам дешёвый: зелёный чай, не отличавшийся ни отменным вкусом, ни крепостью, и поставила их перед мужчинами.
— Что это Киё там заливается? — спросил Соскэ, заглядывая в вазочку с печеньем.
— Да оттого, что ты забавляешься с игрушкой, а детей мы с тобой не заводим.
— А-а, — небрежно протянул Соскэ, но тут же спохватился и ласково, будто раскаиваясь, взглянул на О-Ёнэ: — Был же ребёнок.
О-Ёнэ сразу умолкла, но через некоторое время обратилась к Короку:
— Что же вы не едите печенья?
— Спасибо, я ем, — ответил Короку, но О-Ёнэ уже не слышала, она ушла в столовую. Братья снова остались одни.
Дом находился в самой глубине квартала, минутах в двадцати от трамвайной остановки, и ещё до наступления вечера здесь воцарялась тишина, лишь изредка гулко постукивали гэта прохожих. С приближением ночи становилось всё холоднее.
— Днём тепло, а вечером просто не знаешь, как согреться, — сказал Соскэ, пряча руки под кимоно. — В общежитии топят?
— Нет ещё. Ждут холодов.
— В самом деле? Значит, тебе приходится зябнуть?
— Разумеется. Но от подобных вещей я меньше всего страдаю. — Короку замялся, потом решительно спросил: — Скажи, как обстоят дела с Саэки? Сестрица говорила, что сегодня ты послал письмо…
— Ага, послал. Денька через два, я думаю, ответят. А после я ещё сам к ним схожу.
Нельзя сказать, чтобы Короку очень уж устраивала такая невозмутимость брата. Но держался Соскэ ровно, без излишней резкости и в то же время без трусливого стремления выгородить себя. Поэтому у Короку не хватило духу напуститься на брата с упрёками, и он сказал лишь:
— Выходит, пока всё остаётся без изменений?
— Да, и в этом я виноват перед тобой. Даже с письмом затянул. Что поделаешь, за последнее время нервы совсем сдали.
В ответ на это заявление Короку кисло усмехнулся:
— Если ничего не выйдет, я, пожалуй, брошу учёбу и подамся в Маньчжурию или Корею.
— Маньчжурию или Корею? Это безумие! Не ты ли сейчас говорил, что Маньчжурия место опасное и доверия не внушает.
Так братья ни до чего и не договорились.
— Ты пока не волнуйся. Может, образуется как-нибудь. Я тебе сразу сообщу, как только получу ответ. Тогда и потолкуем.
Перед уходом Короку заглянул в столовую, где О-Ёнэ сидела у хибати.
— Сестрица, до свиданья!
— О, вы уже уходите? — вышла к нему О-Ёнэ.
4
Ответ от Саэки, так тревоживший Короку, пришёл, как и ожидали, через несколько дней. Предельно краткий, он мог бы уместиться на открытке, но был аккуратно вложен в конверт с трехсэновой маркой. И написан не Ясуноскэ, а тёткой.
Соскэ заметил конверт сразу, когда, придя со службы и переодевшись, сел греться у хибати. Кончик конверта чуть-чуть выглядывал из ящика стола. Отхлебнув зелёного чаю, Соскэ поспешил распечатать письмо.
— Оказывается, Ясу-сан уехал в Кобэ! — воскликнул он, продолжая читать.
— Когда? — О-Ёнэ как подавала мужу чай, так и застыла на месте.
— Точно не сказано, написано лишь, что «в скором времени должен вернуться в Токио», так что скоро, наверно вернётся.
— «В скором времени» — узнаю манеру тётушки.
Соскэ пропустил мимо ушей замечание жены, сложил письмо и, отбросив его, нервно потёр шершавый, несколько дней не бритый, подбородок.
Письмо О-Ёнэ подняла, но читать не стала, а положила его на колени и взглянула на мужа.
— «В скором времени должен вернуться в Токио» — что она имела в виду, как ты думаешь?
— Что Ясуноскэ вернётся, тогда она с ним посоветуется и сообщит.
— «В скором времени»… Значит, не пишет, когда именно он вернётся?
— Нет.
Для достоверности О-Ёнэ пробежала письмо глазами и снова его сложила.
— Дай конверт. — О-Ёнэ протянула руку. Соскэ взял голубой конверт и передал жене. Конверт никак не раскрывался, и О-Ёнэ дунула в него, чтобы вложить письмо, затем ушла на кухню.
Соскэ тут же забыл о письме. Один из сослуживцев рассказывал ему сегодня, что недавно в районе вокзала Симбаси он видел английского генерала Китченера[5]. Такие люди везде привлекают всеобщее внимание, размышлял Соскэ, в любом уголке мира. Может быть, это судьба? Его прошлое, как и будущее, так непохоже на будущее Китченера, что трудно поверить, будто оба они принадлежат к одной и той же породе, породе людей.
Погруженный в раздумья, Соскэ усиленно дымил сигаретой. С вечера задул ветер. Шум его всё усиливался, словно он ближе и ближе подступал к дому. Временами ветер стихал, и тогда становилось ещё тоскливее. Сложив руки на груди, Соскэ думал о том, что скоро начнут топить очаги и повсеместно будут вспыхивать пожары.
Он заглянул на кухню. Там жена над раскалёнными докрасна углями жарила на проволочной сетке нарезанную кусками рыбу. Склонившись над раковиной, Киё мыла солёные овощи. Женщины так усердно работали, что им даже некогда было перекинуться несколькими словами. Соскэ постоял, послушал, как шипит жир, капающий на угли, молча закрыл сёдзи и вернулся на прежнее место. О-Ёнэ даже не подняла глаз от рыбы.
Когда, покончив с едой, супруги сели возле хибати, О-Ёнэ сказала:
— Ничего не получается с Саэки.
— Что поделаешь. Придётся ждать возвращения Ясу-сан.
— Может быть, стоит поговорить пока с тётушкой?
— Подождём немного. На днях что-нибудь выяснится.
— Но ведь Короку-сан сердится. А разве хорошо это? — нарочно сказала О-Ёнэ и улыбнулась. Сосредоточенно глядя вниз, Соскэ пытался воткнуть в воротник кимоно зубочистку.
Через день Соскэ сообщил Короку, какой ответ пришёл от Саэки. На сей раз в конце письма была приписка, что, дескать, на днях всё как-нибудь образуется. Словно тяжкое бремя свалилось с плеч Соскэ. Он, как обычно, ходил на службу и со службы, решив, видимо, не думать об этом деле, покуда само оно каким-нибудь образом не даст о себе знать. Возвращался он поздно и в редкие дни заставлял себя потом выйти из дому. Гости у них почти не бывали, и случалось даже, что за ненадобностью они отправляли служанку спать совсем рано, когда ещё не было и десяти. После ужина супруги, сидя всё у того же хибати, ещё с час беседовали на обычные темы, касающиеся их жизни, только обходили молчанием всяческие невзгоды, впрочем, не представляя себе, как, например, погасить задолженность в рисовой лавке, хотя близился конец месяца. И уже не было в их разговоре поистине удивительных и красотой своей, и цветистостью слов, неуловимо скользящих между влюблёнными. А чтобы обменяться мнениями о каком-нибудь прочитанном романе или там научной книге — такое им и в голову не приходило. Всё это осталось позади, и хотя до старости ещё было далеко, жизнь с каждым днём становилась всё бесцветнее, всё скучнее. А может быть, так было всегда, может быть, оба они, сами скучные и бесцветные, соединили свои судьбы, чтобы, в силу обычая, влачить унылое супружеское существование.