— Выступление губернатора уже вызвало возмущение у правозащитников. Известный адвокат Марк Белецкий заявил, цитирую, что «подобные призывы к самосуду со стороны представителя власти, более того, апология самосуда и самооправдание — это страшно. Это в очередной раз демонстрирует нам, в какой стране мы живем». Вместе с тем, впервые за всю избирательную кампанию рейтинг действующего губернатора поднялся выше, чем…
Последние слова ведущей тонут в грохоте аплодисментов, звоне стекла и воплях. Сотрудники штаба губернатора чокаются, обнимаются, тискают друг друга в объятиях.
— Никитин, сука, это твой лучший текст! — орет главный технолог, хватая за уши своего сотрудника, одного из тех двух ночных креативщиков.
Пустая тихая пенсионерская квартира. Старый телевизор 4 на 3. В воздухе как будто висит запах лекарств. Слышен плач и причитания. В расфокусе какие–то люди суетятся у постели. На стене — фотографии детей разного возраста, мальчика и девочки. В девочке мы узнаем убитую школьницу.
Серый дом. Тот же сюжет по ТВ. В кабинете двое — известный нам молодой человек и хлыщеватый старичок в богемном пиджаке.
— Что думаешь? — осторожно спрашивает старичок.
— Что думаю? — от хорошей прически осталось воспоминание, глаза у молодого красные, рот кривится от сдерживаемой истерики. — Что думаю?! Я убью этого пидараса, я сам его убью! Я убью его-о!..
Он нервно рыдает, колотит руками по столу. Старичок в растерянности зажмуривается.
11. Дмитрий
Отец говорит мне:
— Ты все равно туда пойдешь?
На нем белая рубашка с коротким рукавом, которую носят поверх, а-ля пятидесятые, какие–то брюки, которые хочется назвать чесучевыми, волосы зачесаны копной назад. Совсем седые. Я вижу за его головой сияющее синее небо, по которому разбросаны гламурные белые облака. За спиной отца — уходящая в бесконечность Аллея Героев, с белыми гипсовыми статуями. Красная и желтая листва деревьев, ветер треплет волосы ему и мне. Я оборачиваюсь. Передо мной высокое крыльцо Дома правительства. От подножия до высоких дубовых дверей выстроилась очередь. Телевизионщики, газетчики, какие–то странные люди в свитерах. На входе всех прогоняют через рамку металлоискателя. В холле толкотня и душно. Лица полицейских лоснятся. На них черная форма, металлические знаки различия посверкивают в полосах света.
Рядом с металлоискателем мужчины в костюмах снимают с крючка цепь, жестами подзывают меня.
— Вы из «Ведомостей»?
— Да, — говорю я и протягиваю удостоверение и аккредитацию до 2015 года.
— 15 этаж, пожалуйста, — равнодушно говорит один.
— Я знаю.
Зайдя в лифт, я вижу в зеркале себя — всклокоченного, в светлом пиджаке с темными пятнами подмышками. Я расстегиваю пуговицы на пиджаке, за ремнем слева мелькает рукоятка пистолета.
На пятом этаже лифт останавливается, в него заходит мой друг.
— Ты что здесь делаешь? — спрашивает он. — Тебя же уволили.
— А кто знает? — смеюсь я. Мы едем дальше. Я вижу, как пот бежит по его лицу.
— Ну как вы? — спрашиваю я. — Все нормально?
— Мы решили остаться.
— Расстаться?
— Остаться! Ты что, глухой?
— Я просто шучу, извини. Ты все время говоришь — мы решили остаться, мы решили остаться. Неделю назад ты говорил то же самое. Как будто вы застряли там.
— Это ты застрял.
— Поосторожнее! — ору я. — У меня тут пистолет! Я тебя убить могу.
Лифт рывком останавливается так, что я чуть не валюсь с ног. Наступает тишина.
— Эй! — кричу я. — Лифт застрял! Э-эй!
Такая тишина, будто в огромном здании я один, и на дворе ночь. Вне себя, я выхватываю пистолет и начинаю долбить рукояткой в стены и дверь лифта. Грохот такой, что я сейчас оглохну.
Внезапно створки двери разъезжаются, и я слышу шум голосов, посвист микрофона, вижу конференц–зал, заполненный людьми. На трибуне в глубине — Смолин в белом костюме и черной рубашке. Я лицом к лицу с ним, на расстоянии примерно в тридцать шагов. Передо мной — только спины. В рубашках, платьях, пиджаках. Я протискиваюсь вперед, сжимая рукоятку под пиджаком. Все ближе и ближе. Губернатор смотрит мне прямо в глаза и чуть заметно усмехается.
— Мы найдем их и порвем, — говорит он, — до суда не доживут.
Почти у самой сцены я натыкаюсь на голую мужскую спину, на ней вытатуирован Храм Христа Спасителя. Ошарашенно озираюсь по сторонам — но никому как будто нет дела до голого мужика.
Он оборачивается.
Передо мной стоит почерневший, страшный, синий от наколок Иосиф Кобзон.
Я просыпаюсь в незнакомой убогой квартире с минимумом мебели, на смятой простыне, рядом с тахтой валяются джинсы и футболка. Пепельница, полная окурков, часть из них — тонкие, с белыми фильтрами, испачканными красной помадой.
— Принеси попить, — говорю я и чувствую, что голоса нет совсем. Так что «принеси» получается пискляво, а «попить» не получается совсем.
— Сходи сам, — огрызается официантка. Сейчас на ней ничего нет. — Мне тоже плохо…
Она со стоном откидывается на подушку.
12. Скамейка
— Про Кобзона смешно, — говорит Алексей. — А насчет удостоверения это правда? У тебя же должны были его забрать, когда уволили.
— Это у вас сразу забирают, и еще ножницами режут. А у нас без фанатизма. Так что в принципе сон реальный.
— Ну да, не считая пистолета.
Мы сидим на скамейке в парке. Я все еще болею с похмелья. Алексея сейчас с трудом можно узнать — обычно лощеный, сегодня он небрит, глаза красные, во всем облике чувствуется остервенение.
— Эта твоя Лиза из бара… Как ты думаешь, она могла ее видеть?
— Возможно. Я могу точно сказать, что заметил пару серьезных таких ребят, которые заходили в випку. Еще подумал — интересно, кто.
— Мы знаем, что он там был. И мы знаем, что там произошло.
— Даже спрашивать не хочу.
— Я до сих пор отцу не позвонил. Не могу.
Он прерывисто вздыхает.
— Тема такая. Его пиарщики мастырили на него покушение. Мы узнали, припугнули их. Есть запись разговора. Если с ним что–нибудь случится…
— Слушай, кончай свои разводки. Я помню, как вы Маринку слили. Кормили ее шнягой, а потом, когда менты приперли, сказали, что не при делах.
— Я сейчас не от конторы действую, а от себя. К тому же, как я тебя солью, ты уже слился откуда только можно.
— Чего ты хочешь?
— Я хочу его достать.
— Нереально. Эти люди — неприкасаемые. И для меня, и для тебя. Ты ничего не можешь ему сделать.
Это я, наверное, зря сказал. Проходит некоторое время, прежде чем он опять может говорить.
— Слушай, Дима. Я знаю, ты считаешь меня выскочкой. Но, по сути, мы оба выскочки. Просто идем разными путями. Еще в школе было понятно, что вот Паша Чирва — он будет в порядке. Какие бы у него не были оценки. Женя Бастриков — с его папой — с ним тоже все сразу было ясно. А мне пришлось выгрызать себе будущее. Я же посадский. А ей… Если бы я знал, куда она ходит…
— Сочувствую, Леш…
— Я уже на этой работе понял, что бесполезно. Мы туда не перепрыгнем никогда. Это каста. Ты можешь быть талантливым, умным, самым распрекрасным, но тебя туда не пустят. И меня. Потолок — оперуполномоченный. Все, что выше — голос крови. Дяди, тети, племянники…
Алексей пинает урну рядом со скамейкой.
— Ты, кстати, в курсе, что Пашу пятый год Интерпол ищет?
— Нет, не знал. Но что это в общем раскладе меняет?
— Он за моей сестрой ухаживал. Двоюродной. Подарки дарил.
— За Ленкой?
— Ага. Она его бортанула. Так он пришел, когда тетя Света дома была, и все подарки из шкафа выгреб. Не пропадать же добру.
— Смешно, — Алексей морщится. — Слушай, Дима. Ты же умный. Скажи мне одну вещь.
— ?
— Как жить с такой болью? Это же невыносимо.
— Не знаю. Я никогда такой боли не переживал. Одно дело с кем–то расстаться. Ты ее потерял, но она все–таки живет, она где–то есть. И то… особого смысла нет. Особенно, в первые дни. А тут… не знаю, Леш. Честно.
13. Маньяк
В ночном клубе к стойке протискивается мужик лет сорока. Приветливо кивает сидящей рядом гламурной кисе. Та отворачивается. Мужик подзывает бармена. Тот не торопясь подходит, смотрит в упор.
— Сделай мне «Секс на пляже», — говорит мужик.
— Свалил отсюда на хуй, — отвечает бармен, глядя на мужика немигающими глазами кобры.
— Эээ, ты чего?!
— На хуй с пляжа!
Мужик замечает, что на него смотрят. Он неловко поднимается с табурета у барной стойки, чуть не падая, и идет в гардероб, бормоча: «Колхозники, блядь!»
Школьный двор. Девочки–старшеклассницы чинят разборки. После фразы «Да ты овца!» одна из старшеклассниц валит другую на землю и бьет ногами. За происходящим наблюдает человек в капюшоне, его руки засунуты в карманы. К нему подходят двое крепких ребят явно не школьного возраста в спортивных костюмах, срывают капюшон. Под ним — больное, испуганное, желтое лицо урода. Урода отводят в сторону и начинают бить. Молча, без криков, но на совесть.
Школьный двор. Девочки–старшеклассницы чинят разборки. После фразы «Да ты овца!» одна из старшеклассниц валит другую на землю и бьет ногами. За происходящим наблюдает человек в капюшоне, его руки засунуты в карманы. К нему подходят двое крепких ребят явно не школьного возраста в спортивных костюмах, срывают капюшон. Под ним — больное, испуганное, желтое лицо урода. Урода отводят в сторону и начинают бить. Молча, без криков, но на совесть.
По ночной улице идут в обнимку мужчина средних лет и молодая симпатичная девушка. Проходят мимо сидящих на ограждении гопников, невольно ускоряя шаг. Вслед им — смех, свист, один кричит: «Перепутала! Перепутала!» Мужчина останавливается, оборачивается, девушка хватает его за руку и сквозь зубы говорит: «Идем!» Но поздно, их догоняют. Через несколько минут мужик с разбитой головой лежит на асфальте неподвижно, а девушка визжит: «Папа! Папочка!»
Сходка закончилась, люди прощаются с хозяином. Самый старый и самый толстый из гостей протягивает губернатору лапу, поросшую рыже–седым волосом, унизанную золотом. С чуть заметным акцентом говорит:
— Давай, Олег! Найдем этого пыдараса!
— Спасибо, Бадри. Спасибо. Пора город спасать.
— Скажи толко, — говорит Бадри уже тихо, стоя к губернатору вплотную — ты ни в какую нас блуду не втравишь?
— О чем ты?
— Эээ, выборы–шмыборы. Прости, так спросил просто. Не хотелось бы перед пацанами петрушкой быть потом.
— Бадри, я тебе отвечаю, все как я сказал. До сих пор не подводил тебя. И ты меня не подведи.
Обнимаются, целуют друг друга в щеки, хлопают друг друга по плечам.
Оставшись один, губернатор садится на диван. Он прекрасно выглядит.
14. Штаб
Помещение без окон. Лампы дневного света. На одной стене висит белый экран, на другой — карта области и подробный график работ. Длинный стол темного дерева, за ним сидят люди неофисного вида. Технолог Павел Анатольевич отличается от других — он сегодня в костюме с галстуком, надушен парфюмом, имеет торжественный вид.
— Итак, друзья мои, — приветствует он собравшихся, — сначала о хорошем. Все ваши гонорары до конца кампании я получил. За это не переживайте. Что касается премии в случае выигрыша, об этом разговариваем сейчас с Олегом. Сам факт он подтвердил, что касается конкретных цифр, тут идут качели. Думаю, сегодня–завтра мы это утрясем. Теперь по СМИ. Вчера внезапно позвонил Непомнящий и спросил, не хотим ли мы у него что–нибудь разместить.
Взрыв хохота за столом.
— Спокойнее, друзья, спокойнее. Гниды почуяли, куда ветер дует, теперь они будут за нами бегать. Я, честно говоря, не вижу необходимости им платить. Ситуэйшен перевернулся. Пусть они нам платят, если хотят. Теперь по врагам. Семен?
— У едросов все как обычно. Пикеты, буклеты, креветки–салфетки. 38 щитов насчитали сегодня с Лешей. Завтра ожидается приезд Володина.
— То есть до выборов осталась неделя, и тут он, наконец, приезжает? Красавчик! — не сдержался кто–то за столом.
— С губернатором встречаться не планирует, — хладнокровно заканчивает Семен.
— Как и губернатор с ним. Кто он такой вообще?
Все снова хохочут.
— Что с Мищенко?
— По всему слился. Агитаторов нет уже неделю. Возможно, ляжет под Володина. Если тот захочет.
— А тот захочет!
— Никитин! Шутник, бля!
— Паша, а что, кстати, клиент, как он? Вышел из штопора?
— Олег вообще радует. В полной завязке. Работает плотно. Говорит все, что мы ему скажем. Рома Никитин, тебе отдельное спасибо. Олег говорит — текст ложится. Передай райтеру, что он сработал на совесть.
— Лучше деньгами, Паша.
— Обсудим потом. Извините, друзья, сейчас у меня срочная встреча с людьми Володина.
— С КЕМ?!
— С кем слышали. Они что–то хотят предложить.
Очередной взрыв веселья.
— Ребята, а вы слышали, что в городе происходит? — спрашивает девочка–юрист. — Якобы маньяка ловят. Кого–то до смерти забили.
Повисает гнетущая тишина.
15. Бар «Фредди»
Под плачущий русский рэп две девушки профессионально полуснимают с себя одежду на подиуме.
— Тишина ведет на яркий свет ночей!
А я бы тебе все отдал, да только я и сам ничей!
Егор и Дмитрий в кабине курят кальян. Прежнего спутника Егора не видать. Атмосфера расслабленная. Периодически в кабину, улыбаясь, заглядывает Лиза.
— Ну, как дела–то вообще? — интересуется Егор.
— Да как дела, живем, хлеб жуем. Дожевываем… — Латкин криво улыбается.
— Есть у меня к тебе тема…
— Внезапно у всех есть ко мне тема. А тебе–то чего, Мищенко же слился?
— Друзья попросили поговорить. Фанаты твоего творчества, — Егор тоже как–то криво улыбается, — Они работают на Володина. Регион не знают, времени в обрез. Им нужна убойная чернуха на Олега. С деньгами там не очень, Володин, сука, жадный. Но хоть что–то. Интересует?
Он протягивает Дмитрию шланг. Тот, прежде чем ответить, задумчиво вдыхает дым, выпускает через ноздри, пускает колечки.
— А почему, — новая затяжка, — с деньгами–то не очень? Они же, сука, всю Россию раком поставили.
— Так вот поэтому они и считают, зачем платить? Для них это как–то даже унизительно, платить. Ты, конечно, можешь поторговаться… Но я считаю, если поработаешь с ними сейчас удачно, это хороший задел на будущее. Я даю твой номер?
— Давай.
— Есть какие–нибудь соображения? Что будешь делать?
— Есть кое–что.
— Не поделишься?
— Я не понял, кто заказчик–то — ты или Володин?
Дмитрий протягивает Егору шланг.
— Нет, спасибо, побегу.
— Все хорошо? — Лиза заглядывает в кабинку.
— Все отлично. Позови кальянщика, пожалуйста, пусть угли поменяет. И мне чай.
— Хорошо.
Мутная тень мелькает в дверях — Егор выходит на свет. Латкин устраивается поудобнее, смотрит в потолок, пускает дым. За занавеской две полуобнаженные девушки продолжают отплясывать под меланхоличный русский рэп.
16. Улица
Прекрасный день ранней осени. Яркое солнце, синее небо, разноцветная листва. Возле «замороженного» торгового центра потихоньку на пустырь сбредается народ. Сверху люди похожи на муравьев, а зеленый фургончик, к которому они идут — на бронзового жука. Слышно как бодрый голос сзывает толпу в мегафон. Вот мы видим уже спины, затылки, загривки, их приличное количество, с визгом шин тормозит черное авто, с заднего сиденья выпрыгивает губернатор, забирает мегафон у зазывалы.
— Здравствуйте, мои дорогие. Простите, что встречаемся здесь, вот так, на улице. Это позор, что глава региона не может увидеться со своими избирателями в более подходящей обстановке. С другой стороны — разве нам тут плохо? Вы слышите меня? Видите меня?
— Слышим! Видим! — говорят люди.
— И я слышу вас и вижу! И я могу вам рассказать, почему так происходит! Вы знаете, что нашу область превращают в колонию! Мы 80 процентов доходов своих отдаем в Москву! Чтобы взамен нам присылали проституток и педерастов! Простите меня за грубое выражение. А что мы имеем с наших денег? Самые высокие коммунальные тарифы в стране? Чубайса в каждой затычке?
— Так вы же губернатор! — кричит Смолину молодой человек в бейсболке. — Это же вы должны сделать так, чтобы этого не было!
— Я должен? — улыбается губернатор. — Ну, иди сюда, расскажи нам, как я должен действовать, когда в областной думе все скупили Мищенко и Колодяжный! Ты же знаешь, кто это такие? Сколько я пытался через эту Думу провести? Сколько социального жилья построил? Два дома за последний год. А хотел двадцать! А кто выступал против? Колодяжный, Мищенко. «Единая Россия»! ЛДПР! И эсеры заодно с ними. Это все одна шайка. Они верстают тот бюджет, который нужен Москве. Мы планово убыточный регион, потому что нас грабят. Потому что все головные офисы крупных компаний — в Москве! Семьи Колодяжного и Мищенко — в Москве!
— А ваша — в Швейцарии!
— Моя семья — здесь! Со мной! Иди сюда, ты, подстилка! Я тебя на третьем митинге уже вижу! Сколько платят–то?
Молодой человек теряется в толпе.
— Люди! Вы же не дураки, сами все видите. Подсылают своих провокаторов, стукачей, иуд. На каждом митинге несколько человек задают вопросы, рассказывают небылицы. В газетах вы про меня читаете, что я мультимиллионер, алкоголик, наркоман, скоро напишут, что я детей ем и старушек пытаю! Да?! Смолин шутливо приобнимает стоящую поблизости пенсионерку. Все смеются.
— Это люди без чести, без совести делают, которые плевать хотели на область, на город, на всю Сибирь. Да и на Россию. Вдумайтесь — кто крупнейшие владельцы недвижимости в городе? Мищенко, Колодяжный и Шафран. Кто заправляет в Думе? Шафран, Мищенко, Колодяжный. Кто владеет крупнейшими газетами и телеканалами? Колодяжный, Шафран, Цеперович. Что вы хотите, чтобы они вам рассказывали? Что я хороший? Да я им как кость в горле! Мы им не нужны, не интересны. Мы для них рабы.