Треснула ветка: одна, другая… Дунул холодный ветер, тоненький, словно сквозняк, бьющий через щелястое окно. Алена оглянулась: что-то светлое приближалось из леса. Сначала ей показалось, что снова скачет тот, первый, утренний всадник, но потом она поняла, что фигура другая, плотная, вещественная.
У фигуры было белое тело, человеческая голова и не было ног – она заканчивалась широким обрубком. Потом стало ясно, что снизу ступа: огромная, которую в хозяйстве и приспособить-то не для чего, если ты, конечно, не Баба-яга.
Алена была уверена, что Баба-яга окажется страшной, старой, одетой в рванье бабкой с крючковатым носом. Но она была красивой женщиной с седыми волосами, молодым лицом и в ослепительно-белой одежде. Баба-яга стояла в ступе, которая летела очень низко, лавировала меж деревьями, слегка приподнималась над поваленными стволами. А когда ступа пролетела мимо, Алена увидела, что у нее нет задней стенки: на ее месте колышется что-то призрачное, растрепанное, как прутья метлы. Метла была яркой, сине-оранжевой как огонь, и воздух вокруг нее плыл маревом, словно над большим костром.
Алена молча глядела, как Яга пролетает мимо. Та не обратила на гостью никакого внимания.
Что-то свистнуло, со стуком разжались костяные пальцы, раскрылись со скрипом ворота. Черепа умолкли на минуту, но, когда ступа завернула за угол дома, застонали снова, с удвоенной силой. Алене захотелось плакать: она ожидала чего угодно, но только не того, что ее просто оставят стоять между забором и лесом.
Текли минуты, стонали черепа, Алена стояла, вытирая уголком косынки слезы, текущие по щеке.
Потом вдруг раскрылась белая стена. Из нее, словно темный язык изо рта прокаженного, вывалилась лестница. Яга сошла по ней и, подойдя к забору, оперлась на обглоданные кости ворот.
– Чего? – спросила она, прищурившись. – Не страшно тебе?
– Страшно, – еле ворочая языком, ответила Алена.
– А чего не бежишь?
– А куда бежать? Лес ведь кругом.
– А шла куда?
– Сюда и шла, к вам, к Маргарите Петровне.
– Вот как? – Яга вздернула вверх тоненькие, темной ниточкой, брови. – И чего ж тебе надо от меня, а?
– Дело у меня важное.
– Такое важное, что ты даже через страх переступила?
– Ага, – кивнула Алена.
– Ну заходи тогда.
Яга отступила назад. Ворота дернулись и, щелкнув, отворились. Алена прошла через них, вздрагивая от страха: костяшки шевелились, будто стараясь схватить ее за одежду. Но стоило ей войти, как все замерло, стихли стоны, погасли страшные глаза черепов.
Они поднялись по лестнице, вошли в дом. Здесь все было белым и блестяще-стеклянным. Столько стекла сразу Алена не видела никогда в жизни.
– Сядь здесь, – сказала Маргарита Петровна, указывая Алене на табурет, стоящий у входа. Та села, прижимая к себе узелок. – Сиди тихо. Я сейчас дела доделаю, и тогда ты мне все расскажешь, ладно?
– Ладно, – кивнула Алена.
Маргарита Петровна отошла к столу, стоящему в глубине комнаты. Она показалась Алене слишком красивой и не похожей на Бабу-ягу. Впрочем, было в этой красоте много колдовского, не человеческого: молодое лицо выглядело странно в обрамлении седых волос, брови были словно нарисованы тонким угольком, губы блестели, будто покрытые крохотными капельками росы.
Но вот Маргарита Петровна достала квадратную сумку и принялась выкладывать на стол прозрачные коробочки с травами – каждый стебелек лежал отдельно. Потом выставила несколько небольших бутылочек с водой. Алене сразу вспомнились лекарства и ослабевший мужик, виденный ею у Чмыхало. «Живая вода, – подумала она. – Вот откуда берется. А трав-то маловато. Или она по-особому варит? Наверное, по-особому… А может, в каждом стебле, в хрусталь запечатанном, особая сила?»
Следом на столе появились коробочки с лягушками, с маленькой змеей. Потом – клеточки с мышами. Алене стало противно. Ей вдруг представилось, как Маргарита Петровна бросает всю эту живность в кипящий котел, и как сворачиваются от невыносимой боли в воде крохотные мышиные тела.
Потом раздался негромкий звук, словно коротко ухнула в отдалении сова; повис в воздухе прозрачный морок, и Алена увидела Ягу такой, какой она и должна была быть, без колдовских прикрас. Ее кожа потемнела, скрючились пальцы, нос съехал на сторону и увеличился так, что, казалось, мог бы достать до потолка, если бы Яга подняла голову. Одна нога стала толстой, другая – тонкой, словно в ней осталась только лишенная мяса кость.
Вскрикнув, Алена закрыла лицо руками и начала оседать на стуле.
Резкий запах привел ее в чувство. Перед ней стояла Маргарита Петровна: прежняя, нестрашная. Она держала в руке белый пахучий шарик. Алена испуганно глядела на нее.
– Ох, горе ты мое! – Яга всплеснула руками. – За что ты на меня свалилась? Ну чего ты испугалась? Это же просто карта местности. Виртуальная карта местности. Значит, такая, которую видно, но которой нет. Картинка в воздухе. Понимаешь? Не понимаешь? Иди сюда.
Яга потянула Алену за рукав, и та послушно встала и пошла за ней. Они остановились у стола, снова ухнула сова, и снова морок взметнулся вверх. Алена глядела во все глаза, не понимая сначала, что перед ней. Потом взгляд остановился на тоненькой ниточке реки, затем – на коричневых коробочках домов. Казалось, она летит над родной деревней. Ощущение полета напомнило ей о Финисте, и слезы навернулись на глаза, мешая смотреть.
– Ну, – в голосе Яги звучало раздражение, – успокоилась? Стой тогда здесь. Желательно спокойно. Смотри и молчи.
Алена замерла, не решаясь даже прислониться к стене, словно та могла исчезнуть от прикосновения или превратиться во что-нибудь неприятное.
Маргарита Петровна стала колдовать. Она водила руками над гладкой поверхностью стола, и на столешнице вспыхивали обведенные красными клеточками черные знаки. Алена почувствовала удушье и схватилась рукой за горло, не понимая, убивает ли ее колдовство, или это просто накатывает волнами страх.
На призрачной, висящей в воздухе земле то тут, то там появлялись символы, и то один, то другой участок вдруг приближался и становился лучше виден.
Закончив колдовать, Маргарита Петровна потерла пальцами висок, и Алена вдруг подумала, что Яга выглядит очень усталой.
Морок исчез, погасли колдовские символы. Маргарита Петровна потянула Алену за рукав, усаживая за стол, и сама села рядом.
– Ну, что у тебя за дело? – спросила она.
– Ищу я… Одного человека.
– Так. И почему у меня ищешь?
– Так он тоже навья.
– Навья? Кто ж такой – навья? И с чего это ты так решила?
– Так живет он в Ирий-саду. И прилетает по небу каждый вечер. А потом – обратно улетает. И вот, улетел ономнясь и не вернулся. Поможете ли?
Алена говорила и обмирала от того, как серьезно и сурово смотрит на нее Яга.
– Летал-летал и перестал? – В голосе Яги слышалась злость.
– Перестал… – робко кивнула Алена, испугавшись, что злятся на нее. – Поможете?
– Помогу, – кивнула Яга. – Только…
– Что?
– Разрешишь мне кровь у тебя взять?
– Всю?! – охнула Алена.
– Да ну тебя! – Яга замахала на девушку руками. – Немного. Каплю, две.
– Для чего?
– Считай, что гадать тебе буду.
– Бери! – Алена в отчаянии рванулась вперед.
– Ну, милочка, не надо так драматизировать. Ничего страшного не произойдет.
Она встала – Алене показалось, что с трудом, – и пошла за перегородку, разделявшую комнату надвое. Вернувшись оттуда с прозрачной тонкой банкой, какую Алена видела у Чмыхало, Яга взяла Аленину руку и вытянула ее, прижав к столу. Другой рукой поднесла странную штуку к сгибу локтя. Алена испугалась и дернулась, но Маргарита Петровна держала крепко. Из прозрачной коробочки высунулся блестящий хоботок, который, слегка подрагивая, покачиваясь влево и вправо, казалось, унюхал какое-то особое место на Алениной коже и, коротко и больно кольнув, забрался под кожу. Почти сразу в баночку потекла густая и темная кровь. Прикусив губу, Алена смотрела, как кровь заполняет банку целиком.
Что-то щелкнуло, и хоботок скрылся.
Алена потерла руку. На месте укуса ничего не болело, только слегка чесалось крохотное онемевшее пятнышко.
Маргарита Петровна ушла ненадолго, а когда вернулась, глаза ее были слегка покрасневшими, словно она плакала… или, может быть, колдовала над пахучим и едким дымом.
– Ох ты горе ты мое! – сказала она нежно и ласково. – Чаю хочешь?
– Хочу, – кивнула Алена. Чай приходилось попробовать редко, по большим праздникам, но она любила его вкус, особенно когда удавалось подсластить сахарком.
Вскоре появился на столе и чай в белой блестящей чашке, и булки, и сыр, и теплая, дымящаяся каша в горшочке, и яблоки в большом блюде, хоть для яблок было не время, и странная картошка, покрытая шерстью, словно ее родила мышь.
– Ты поешь, – накладывая каши, сказала Маргарита Петровна. – А то устала да испугалась. А тебе нельзя.
– Почему это нельзя? – удивилась Алена. – Всем людям можно, а мне – нельзя?
– Нельзя, – повторила Яга. – Домой тебе надо возвращаться да замуж скорее выходить.
Алена настороженно, с сомнением, смотрела на Ягу.
– Это вы нагадали, да? А точное ли гадание?
– Считай, что нагадала. А гадание у меня точное. Возвращайся-ка ты домой.
– Как домой?! Нельзя мне домой. Финист жениться на мне хотел, с собой меня звал.
– Так не прилетает. Значит, забыл он тебя.
– А раз не летит, значит, держат его, силой держат, не пускают. Значит, выручать его надо.
– Так не тебе же его выручать! Маленькая, несмышленая…
– А кому же, как не мне? Кому? Он же мне нужен больше всех людей на земле! А пропаду, не сумею – и к лучшему. Жена ведь я ему теперь, законная жена. А вернусь домой – и кто же я буду? Жена без мужа? Или невеста нечестная?
Яга молчала, словно не зная, что ответить. Алена смотрела на нее с вызовом и решимостью.
– Ладно, – сказала наконец Маргарита Петровна, – помогу я тебе его найти.
Алена рассказала Яге все: и про перышко, и про то, как Чмыхало вынула у нее из-за уха железную плоскую порчу. А когда закончила, морок снова взвился над столом. Маргарита Петровна поколдовала немного, и Алена увидела в воздухе Финистово лицо: прозрачное, призрачное, лишенное жизни, словно Кощей выпил из него все соки. Она вскочила, вскрикнула и протянула к лицу руку, но та, не встретив сопротивления, прошла сквозь образ, как сквозь воздух.
– Значит, он, – произнесла Маргарита Петровна, а потом, вздохнув, прибавила снова: – Ох, горе ты мое! – и, обняв Алену за плечи, крепко прижала к себе, как прижимал до того лишь отец.
Когда Алена проснулась наутро, на столе стоял готовый завтрак, который пах так вкусно, что закралась к ней в голову предательская мысль: хорошо бы было остаться здесь хоть на несколько дней, поесть, поспать, послушать разговоры Маргариты Петровны, которая оказалась совсем не страшной, а, напротив, все время рассказывала интересные вещи. Но Алена отогнала от себя постыдную слабость, представив, как мучают, должно быть, ее Финиста там, вдали, у страшного и злого Кощея.
«Ему хуже, чем мне», – прошептала она и встала.
Баба-яга собрала ей с собой в дорогу сумку с едой, велела не экономить и побольше есть.
– А это – главное, – сказала она, внося в комнату голубую круглую тарелку размером с обычное блюдце. На тарелке серебрилось крупное, надкушенное с одной стороны яблоко.
Оказалось, что тарелка раскрывается на манер бабочкиных крыльев: двумя тонкими лепестками.
– Он, конечно, старенький, – говорила Маргарита Петровна, – но работает, и хорошо. Батареи хватит на несколько месяцев, тебе столько не понадобится. Дойдешь дней за пять, если не случится ничего. Ох, надеюсь, не случится! Я бы отвезла тебя, но полетка у меня одноместная, вот проблема в чем! Говорил мне Вячеслав Александрович: надо двушку покупать – и прав, видишь, был. Который раз убеждаюсь. Ну, дойдешь?
– Дойду! – Алена говорила твердо, хотя твердость стоила ей немалых усилий.
– Ну смотри тогда.
Маргарита Петровна показала, как, нажав на крохотный выступ, разделить тарелку надвое. Нижнюю часть велела не трогать, а смотреть на волшебное зеркало, в котором отражался будто увиденный сверху лес: и дом Яги, и сама Алена – ее голубая косынка. Крохотный желтый колобок прыгал на тропинке, зазывая, показывая, куда идти.
– Не заблудишься. Придешь, куда должна. Карта подскажет. Дойдешь до дерева – прямо в ствол входи, ничего не бойся. Попадешь в комнату, похожую на эту. Там будет женщина, Варвара Ильинична. Она тебе поможет… А я больше ничем помочь не могу, уж ты прости меня.
Алена ушла, унося в руках волшебную тарелку. А Маргарита Петровна, вздохнув, села за стол и уронила на руки уставшую голову.
Очнулась она от легкого стука в окно.
– Маргарита Петровна, вы дома? – спросил мужской голос. В комнату вошел высокий худой старик, морщинистый, но не седой, с острым кадыком и широкими плечами, похожими на плечи огородного пугала.
Увидев Маргариту Петровну, он бросился к ней:
– Боже мой, Маргариточка Петровна, что с вами?! Плохо вам? Плохо, да?
Она подняла голову и, едва ворочая языком, ответила:
– Плохо, Вячеслав Александрович. Подайте мне, будьте добры, диагност. И лекарство из шкафчика, сердечное.
Вячеслав Александрович забегал и засуетился, принес и сделал все, что было необходимо. И когда Маргарите Петровне стало лучше, сказал:
– Что же вы, голубушка, с собой делаете? Вам бы в Москву, подлечиться. Полежите недельку в стационаре, потом лет пять будете прыгать, как девочка.
Маргарита Петровна замахала на него рукой.
– Чего вы машете? Я же правду говорю. Лечиться – надо. Тут вы не поспорите.
– И думать не могу о Москве! Ни дня не проведу там, ни минуты! – Маргарита Петровна говорила, подняв вверх трясущийся от возмущения палец. Вячеслав Александрович поймал ее руку и дружески сжал.
– Голубушка, милая моя, вы уж не беспокойтесь так. Вы уж поберегите себя! Чем же так плоха вам Москва, скажите на милость? Да и что вас так взволновало?
– Ах, ненавижу себя. Да, жить не могу без цивилизации. Да и без науки тоже. Но видеть торговлю детьми, знать, что счастье, которое есть вокруг, – все ворованное, все на материнских слезах, на унижении настоящих отцов, – выше моих сил. Я, наверное, просто утешаю себя мнимой непричастностью: ведь работаю на институты, собираю образцы, получаю взамен деньги, на которые заказываю продукты и вещи, – и при этом живу за и вне. То есть внешне к Москве себя не отношу, внутренне – приросла к ней. Вот вы говорите – лечиться. А может быть, лучше будет и не лечиться, лучше будет не жить, а?
– Да бог с вами! – У старика затряслись руки. – Как же вы говорить такое можете! Как же я? Один здесь, в глуши? Я ведь такой же, как вы. Только бездельник. Мне бы должность как у вас – лаборантом. Так не возьмут.
– Не возьмут, – кивнула Маргарита Петровна и поднесла к сердцу руку – словно старалась придержать его до времени. – Образования-то нет у вас. А лаборант все-таки должен много знать.
– Да уж ладно! – Вячеслав Александрович махнул рукой, давая понять, что он вовсе и не хотел бы устраиваться на работу, а сказал это так, к слову. – Дело-то все в том, что слишком мы оба щепетильны, чтобы жить там, и слишком изнеженны, чтобы отказаться от города совсем. А ведь кто-то отказывается…
– Да? И кто?
– Да все чаще слышно: то тот ушел, то этот. Кто просто женится да замуж выходит, этакое народничество на новый лад. А вот есть, кто царями становятся.
– Да что вы говорите!
– Да, да, голубушка! Берут роботов, идут войной на какой-нибудь город, завоевывают его магическим, на взгляд аборигенов, образом, и воцаряются, время от времени поражая народное воображение разными диковинками.
– Ужас! Но это же отвратительно!
– Да. Но это почти наш с вами случай: позволяет жить вроде и не в городе, но с относительным комфортом.
– Наш случай? – Маргарита Петровна задумалась, и рука ее вновь потянулась к груди.
– Да что ж вы так переживаете? – Вячеслав Александрович снова встревожился. – Никогда вас такой не видел.
Маргарита Петровна помолчала, собираясь с мыслями.
– Вы Андрея Тихомирова представляете себе, Вячеслав Александрович? Замминистра транспорта и связи?
– Ну… В общих чертах, по прессе – да.
– Девочка ко мне вчера пришла, деревенская. Алена. Я пускать ее сначала не хотела. Но смотрю: стоит она и стоит перед забором. Перепуганная до смерти. На черепа во все глаза смотрит, а не уходит. А вы же знаете, как меня раздражают все эти стоны. Знаете? – Маргарита Петровна заглянула в глаза Вячеславу Александровичу.
– Знаю, – серьезно подтвердил тот.
– Была бы она опасная, включила бы охранника. Вытолкал бы он ее в лес да и покалечил бы, глядишь. Да за что же ее калечить-то? Стоит она, сирота, дитя дитем. Хаврошечка из сказки. Я пустила – что было делать? А она, горе мое, беременна от этого паразита. От этого вот замминистра.
Вячеслав Александрович покачал головой, прижав ко рту худую загорелую ладонь в синих бугорках вен.
– И ведь убедил он ее, что любит, что женится. Она себе еще сказок напридумывала, что надо его непременно идти выручать. И что не прилетает он больше, потому что держит его кто-то. Вот как представлю себе: как она будет ждать, надеяться, как деревня будет на ее живот смотреть, и сколько она переживет ради того, чтобы ребенка родить, и как потом у нее отнимут ребеночка, а если понравится результат – то и второго, и третьего…
Маргарита Петровна снова разволновалась, и диагност, датчик которого все еще был к ней подключен, начал взволнованно попискивать и требовать, чтобы ему разрешили ввести лекарство. Но тут даже Вячеслав Петрович не стал ее успокаивать.