Здесь, в городе, не было той красоты. Гора была мертвой, как и положено горе.
Дверь за ее спиной тихонько отворилась, и в комнату скользнула Василиса.
– Готова? – спросила она. Голос ее звучал тихо, словно березовые листья шелестели под ветром.
– Готова, – ответила Алена и заправила за ухо отрастающую прядь.
Они выскользнули в коридор и, оглядываясь, пошли вперед. Василиса вела Алену за руку, точно маленькую девочку, которая могла потеряться. Она то и дело смотрела на свою левую руку. Алена видела там слабое зеленовато-синее свечение, но не решалась о нем спросить.
Перед больницей их ждал большой черный конь с огненно-рыжей гривой, которая вспыхивала в темноте пугающими сполохами. Поехали они медленно: Алена попросила напоследок взглянуть на город, который скоро никто и никогда не сможет увидеть.
Все вокруг было серым, точно и вправду вырубленным в скале. Там и здесь сквозь камень пробивались одинокие деревца. Алене жалко было смотреть на голые их стволы и ровные, шарами подстриженные кроны. Мимо пролетали бесшумные тени, похожие на затянутые плотными холстинами лодки. Горели по сторонам яркие неживые огни, и люди сновали на их фоне черными густыми кляксами. Что-то негромко ухало и шептало. Алена вспомнила, как заблудилась однажды в лесу и едва не попала в самую топь. Тогда она до рассвета просидела на кочке, но так и не решилась ступить ни шагу. Все смотрела на болотные огни, слушала вздохи трясины и шорохи леса, а черные пни вокруг казались то ли людьми, то ли навьями и даже будто бы двигались… или это кружилась от страха голова…
Потом они нырнули в переулок, темный, как вязкая топь, проехали закоулками, такими узкими, что Алене казалось: конские бока касаются стен домов. Дома здесь были невысокие и пахли старостью, тленом и свежей штукатуркой поверх. Потом возник перед ними темный человек с чем-то блестящим и длинным в руках.
– Василиса Васильевна? – весело проговорил он. – Поправились?
– Ага, – улыбнулась она в ответ. – Сбежала из больницы. Надоели они мне! Все анализы норовят вынуть!
Охранник захохотал, сверкнув в темноте белыми зубами, и начал открывать ворота. Потом приостановился, замялся и спросил:
– Василиса Васильевна, а спутницу вашу вы сами на вход оформите?
– Оформлю, конечно, Сенечка… – Василиса мягко улыбнулась. – Не беспокойся. Это подружка моя, в больнице познакомились.
Сенечка открыл дверь, и конь, цокая копытами, въехал во двор. Василиса и Алена спешились. Василиса начала шептать что-то на ухо коню, а тот кивал головой, будто понимал каждое ее слово; Алена же разглядывала дом, но при свете фонаря видела только бледно-желтую стену да дверь из благородного темного дерева с искусно выкованной ручкой.
– Пойдем, – позвала Василиса, и они вошли внутрь. Здесь Василиса тоже перекинулась парой слов с охранником. – Папа дома? – спросила она.
Алена слушала их разговор, а сама молчала и старалась даже не шевелиться: Василиса объяснила ей, что каждое их слово и каждый жест видит и слышит каждый охранник. «Все, что происходит в Кремле, тут же передается на пульт охраны, – говорила она, а Алена кивала, хотя и понимала смысл ее слов смутно и приблизительно. – Исключение – президентский сектор. Отца трясет от мысли, что за ним будет подсматривать охрана. Все записи идут непосредственно ему. То есть он узнает, что мы там были, и увидит все, что мы делали, но будет уже слишком поздно, понимаешь?» Алена задумчиво пожевала губы. «Значит, – сказала она, – помешать Кощей нам не сможет, а дальше – трава не расти?» – «Именно так», – ответила Василиса.
Они миновали охрану и пошли богато убранными коридорами. Алена смотрела во все глаза: наконец-то она увидела в холодном каменном городе что-то человеческое, живое, правда, слишком уж для нее роскошное, режущее глаз. Вдруг Василиса остановила ее, схватив за плечо. Алена почувствовала, какие холодные, даже ледяные у нее руки, и испугалась вдруг, что поверила навье, нежити, мертвяку… Но рука тряслась от сильного страха – нежить не боялась бы так, не смотрела бы глазами, умоляющими отменить страшный поход.
Они приостановились всего на мгновение, а потом Василиса решительно свернула налево. Алена пошла за ней.
– Здравствуйте, Василиса Васильевна! – Охранник, сидевший в маленькой будочке, вскочил. – Какими судьбами?
– К отцу хочу пройти, Витенька.
– Так нету его, Василиса Васильевна. Он же в Токио улетел. А без него – сами знаете – не могу вас пустить.
– Витенька, – начала было Василиса и подошла поближе, словно бы для того, чтобы доверительным жестом положить руку ему на плечо, но из руки, стоило ей коснуться черной куртки, сверкнула зеленоватая молния, и охранник упал, тяжко повалившись на стул.
Алена едва сдержалась, чтобы не ойкнуть, и зажала себе рот рукой.
– Тихо! – цыкнула на нее Василиса. – Не бойся – оклемается.
Теперь, отрезав себе путь к отступлению, она стала решительной, жесткой и зашагала вперед по коридору уверенным, четким, почти военным шагом.
«Молодец, – думала про себя Алена, поспешая за ней, – нашла-таки разрыв-траву. Значит, правду говорили, что зашьешь такую траву под кожу, дотронешься до человека – и упадет тот замертво. И замо́к любой разлетится в пыль, любую дверь можно открыть».
Коридоры были пусты, но Алена точно знала, что охранники еще появятся. Она даже помнила имена тех, кто хранил самые важные купальские клады: Лаюн, Щекотун, Копша, Кладовик… И был вроде там кто-то еще, она не могла вспомнить, кто.
Они и появились, человек семь. Вынырнули из коридора. Или Алена с Василисой нырнули в следующий коридор? Напряжение было таково, что Алена не понимала, движутся ли они, или это коридоры заглатывающими змеями ползут навстречу.
– Василиса Васильевна? – удивился тот, что шел первым. – Вы как здесь?
– Меня Витя пропустил, – уверенно отозвалась она.
– Витя пропустил? Без приказа? А кто это с вами?
– А это, – Василиса двинулась вперед, слегка приподняв руку, и Алена снова начала ждать зеленой молнии разрыв-травы, – девушка, которую отец хотел бы видеть по приезде…
Сверкнула молния, потом – другая: Василиса обводила рукой полукруг, и охранники падали друг за другом. Наконец остался стоять лишь один, до которого Василиса не могла дотянуться так сразу. Дрожащей рукой он что-то дергал в своей блестящей трубке. Василиса засмеялась:
– Вот так и выстрелишь? В президентскую-то дочь? – И охранник замер, а она дотронулась до него рукой и тут же перешагнула мгновенно обмякшее тело.
Дальше пошли сплошь запертые двери, и Василиса открывала их одну за другой, без малейшего усилия, просто протягивая руку. Алена позади нее шептала заговор, чтобы разрыв-трава в Василисиной ладони не увяла, не потеряла волшебных свойств. Разрыв-трава не подводила: дверь за дверью открывалась перед ними в пустом, безлюдном коридоре, и только последняя, массивная, блестящая, темно-вишневая, продержалась чуть дольше, но наконец и ее невидимый запор с легким щелчком поддался траве, и они зашли в просторную темную комнату.
Что-то щелкнуло снова, загорелся свет. Алена шагнула вперед, вслед за Василисой, и ноги ее утонули в мягком ковре.
Перед ними был большущий стол, с боков – заполненные книгами шкафы. Алене они казались большими зверями, разинувшими зубастые пасти. А когда она отводила взгляд, ей чудилось, что массивные тени придвигаются ближе, а пасти шкафов сжимаются и распахиваются снова.
Василиса стояла перед столом. Он был огромен, как целое крыльцо, и блестел, будто был покрыт тонкой корочкой льда. Пальцы Василисы касались левого запястья, словно она пыталась разогнать кровь, нащупать биение сердца или разбудить зашитую в ладони траву.
Дрогнул лед над вишневой поверхностью стола, и крышка его раскололась пополам. Что-то мерцало в провале, как будто золотисто-красный волшебный цветок; увидев этот цветок, Алена наконец поняла, что здесь вправду спрятан великий клад. И снова Василиса принялась колдовать над своей рукой, касаясь ее плавно, словно нежных крыльев бабочки.
Послышалось легкое жужжание. Темный ларец того серого цвета, какого бывает река в плохую погоду, поднялся из недр стола. Замелькали на его крышке крохотные зеленоватые молнии, и крышка открылась. Дрожащей рукой Василиса взяла из него белое яйцо, будто бы разрезанное пополам: плоское сверху, полукруглое снизу. В бархатной подушечке, на которой оно лежало, осталась неглубокая вмятина. Посреди яйца темнело пятно, напоминающее испорченный желток. В желток же воткнулась тонкая, мерцающая, похожая на портняжную иглу полоска.
Василисина рука вспыхнула мерцающим синим светом, и свет потек к игле, которая словно разломилась на множество кусочков, будто вышивая по желтку пузатых мелких жучков. Желток вспыхнул и погас. Погас и огонь в Василисиной руке. Стало тихо. Снова воцарилась полутьма.
Василиса и Алена замерли, глядя друг на друга.
– Все? – шепотом спросила Алена.
– Все, – ответила Василиса, и голос ее дрогнул. Алена поняла, что не получилось ничего. Все так же горел в комнате мягкий зеленоватый свет, и все так же светились огни за широким окном.
– Пойдем. – Василиса протянула руку к окну. Снова замерцал мертвецкий свет на ее запястье. Он был слабым, словно бы уже на излете, на пределе сил. Окно щелкнуло, и рама открылась. Что-то сверкнуло в ночной темноте. Алена поняла, что к подоконнику тянется легкая серебристая лестница.
– Пойдем. – еще раз шепнула Василиса и стала спускаться вниз. Алена последовала за ней. Там, внизу, стоял огнегривый конь, и лестница, словно длинное узкое крыло, росла прямо у него из спины, а потом, когда они спустились, исчезла, словно ее и не было.
Они долго – Алене казалось, бесконечно долго – ехали шагом по узким уличкам до тех пор, пока не уперлись в глухую стену.
– Дальше куда? – шепнула Алена, но голос ее потонул в оглушительном грохоте. Полыхнул огонь, стена впереди разломилась, как буханка хлеба, и кирпичи крошками полетели на темную землю. Конь вдруг рванулся вперед, Алена от неожиданности стала падать и упала бы, если бы не уперлась плечами и затылком во что-то твердое позади себя. Она оглянулась в изумлении, но не увидела ничего, что могло бы ее удержать. Только дома, огни и дороги уносились назад со страшной скоростью, сливаясь в пестрые, сияющие огнями ленты.
Мир задрожал, он то возникал перед испуганным Алениными взором, то исчезал вновь, а потом оказалось, что это гасли и вновь загорались огни. Дома мигали тысячами глаз, выбегали на улицы испуганные люди. Кто-то закричал, залаяли ошалевшие от страха собаки.
Алена закрыла руками лицо.
– Им-то за что? – шептала она. – Господи, им – за что? Что же мы, Василиса, наделали? Не все же они изверги. Ведь не все? Их-то мы с тобой за что? Спаси, Господи, души наши грешные! Спаси и помилуй – не ведали, что творили…
– Молчи. Не плачь, – Василиса говорила твердо и уверенно. – Ничего плохого ни с кем не случится. Я очень на это надеюсь. Есть войска, есть план эвакуации для подобного случая. Все предусмотрено.
– А эти, черти с окраин? Полезут, детушек покрадут, убьют, снасильничают… Господи!
– Они побоятся, Алена. Слышишь: они побоятся лезть сразу. Они будут долго присматриваться. А когда осмелеют, тут никого уже не будет. Кроме, наверное, дураков, которые будут изо всех сил цепляться за жалкий умирающий город… Все мы с тобой сделали правильно, все справедливо. Все теперь так, как должно быть, – и Василиса замолчала, будто была уже не в силах уговаривать саму себя.
Они неслись по широкому полю, мелькнул в стороне огромный ветвистый дуб… А вот туманной стены Алена не увидела.
– Где стена? – спросила она у Василисы.
– Нет стены, – ответила та. – И города нет.
Алена обернулась. Небо на востоке светлело в предчувствии восхода, видно было, как колышутся под ветром травы, видно было пролетевшую по небу птичку – а города не было. Он стал чернее темной ночи, он темной кляксой расползся по горизонту, он казался гнилозубым провалом, смердящим ртом мертвеца… Алена заплакала.
– Ты чего? – мрачно, не оборачиваясь, спросила Василиса.
– Жалко их. Люди все-таки.
Василиса промолчала. На них надвигался пригород. Алена боязливо поджала ноги, словно боялась, что черти станут подскакивать к коню и хватать их, пытаясь стащить. Но черти с воем разбегались по сторонам. Хрустнула под копытом телега, мелькнул над головами ржавый, непонятно для чего нужный мост.
Огненная река за чертовым местом тоже погасла. И темный поток, убивший когда-то оленя, а теперь не страшный больше, замер на ней, притих.
Конь повез их медленно, обычным конским шагом, и Алена почувствовала, как исчезло сзади то твердое, чего она то и дело касалась головой, пока они мчались быстрее ветра.
Василиса совсем приуныла – Алена видела это по ее поникшей голове и по опущенным плечам. И она сказала, чтобы что-то сказать:
– Нашла ты, значит, разрыв-траву, которой двери открывать?
Василиса оглянулась и посмотрела на нее с улыбкой:
– Ну, наверное, нашла, раз все двери открылись.
– А теперь-то с ней что делать? Так и дальше она у тебя будет, или все, с купальской ночью и сила из нее уйдет?
Василиса задумалась и сказала потом:
– Уйдет сила. И трава, выходит, теперь не нужна.
Она поднесла правую руку к левой, дернула и, словно оторвав что-то, отбросила в кусты. Алене показалось, что это не было похоже на пучок травы, но спрашивать она не стала.
Да и некогда было спрашивать, потому что на краю поля, у старой заброшенной лачуги их ждал улыбающийся Иван.
На колу мочало…
Рассвет был уже близок, а Андрей все никак не мог уйти с работы. Несколько часов назад он звонил жене сказать, что задержится, и она ответила ему «ага» сонным и немного усталым голосом.
Он сидел за рабочим столом, зарывшись в документах по орнитоптеру. Пора было запускать его в массовое производство, но Андрею почему-то казалось, что есть в машине нечто неправильное, какая-то неучтенная опасность, что-то, за что придется потом отвечать. Он прочесывал документы уже не первый день – и не находил ровным счетом ничего подозрительного. Мало того, ни на секунду он не расставался со своими собственными крыльями. Даже сейчас, за рабочим столом, он не снимал рюкзака со спины.
Что-то случилось. Мигнул свет: раз, другой, третий. Мигнул – и погас. Только компьютерный монитор синим призраком мерцал в темноте над столом. Андрей выглянул в окно: город был темен от центра до самой стены, да и сама стена не мерцала больше снежной метелью в густой темноте. Он встал на подоконник, открыл окно и, расправив крылья, слетел вниз, на улицу.
Фонари не горели, темнели витрины. Только в окнах квартир трепетали крохотные язычки свечей.
На улицах собирались люди. Они переговаривались и показывали руками в разные стороны, словно свидетели, что пытаются сбить погоню со следа. Люди казались сизыми, будто скроенными из нескольких слоев сумрака, и только фары редких автомобилей возвращали краски их телам и одежде.
Паника поднималась медленно, накатывала ленивыми волнами и вновь стихала. Пискнул компьютер у Андрея на запястье: приказ о мобилизации. Он назначался ответственным за эвакуацию людей с какого-то участка… Андрей даже не вчитывался: пробежал глазами и закрыл письмо. Он думал только о Ларисе. Мысль о том, как виноват он перед женой, не давала ему покоя все последние дни. Но теперь он мог искупить свою вину, прилететь среди паники и хаоса, спасти ее, быть тем, на кого она сможет опереться.
Он взлетел в светлеющее, ядовито-зеленое небо и направился к дому.
В квартире было сумрачно, и только в ванной мерцал неуверенный, переливчатый свет. Там горели свечи. Их было десятка три: толстых, наполовину сгоревших, стоящих и на краю ванны, и на полу, и на полках. Они давали мало света: только прозрачные коричневые тени метались по стенам.
Лариса лежала в ванне, и Андрей окликнул ее. Она не отозвалась. Вода была странной, Андрею показалось, что на поверхности густым слоем плавают розовые лепестки. Он протянул руку: пальцы коснулись холодной воды. Никаких лепестков не было. И пахло не розами, а железом. Во рту разлилось кисловатое воспоминание о привкусе крови.
Андрей кивнул, словно соглашаясь с Ларисой. Ему вдруг показалось, что он давно знал: так и будет. Он хотел коснуться ее волос, погладить, попрощаться, но на полу, прямо под своей рукой увидел вдруг маленький белый прямоугольник: листок бумаги, прижатый свечой.
Андрей взял в руки листок и свечу и прочел: «Не могу иначе. Не могу отнять у нее, у Алены, ребенка. Она живая, она твоя жена, она очень сильно тебя любит. Прощайте. Будьте счастливы. Лариса». Андрей читал снова и снова. Свечу он держал близко, чтобы лучше было видно, и край записки начал тлеть, а потом загорелся. Огонь съел письмо целиком и обжег Андреевы пальцы, но он не выпустил бумаги, держал ее до последней секунды. А когда записки больше не было, когда исчезло, растворилось во времени последнее живое слово мертвой Ларисы, он сел на мокрый пол, обнял голову жены и остался сидеть, время от времени целуя ее мокрые волосы. Свечи гасли одна за другой, занимался рассвет, а ему было все равно. Наконец он остался один в опустевшем городе.
Посреди леса, бледный под ярким полуденным солнцем, горел костер. Волшебный конь с огненной гривой срывал траву и всхрапывал совершенно по-лошадиному.
Алена, Василиса и Иван сидели на бревне и поджаривали над огнем кусочки хлеба, насаженные на ивовые прутики.
– Домой? – спросила Василиса.
– Домой, – кивнула Алена, но глаз не подняла.
– Грустно тебе? – подал голос Иван.