Я вспомнила день в Канадском Юконе, когда мы с Нэнси спускались в тот волшебный горячий источник под открытым небом. Там я на мгновение увидела себя старой.
Здесь я чувствовала себя молодой.
Я вышла из бассейна, хватаясь за бронзовые перила лестницы. Ступила на мокрую плитку посреди залитой медовым светом комнаты. Дамы следили из бассейна за каждым моим шагом по скользкой кафельной сцене, залитой софитами медово-золотого света, а я фокусировала свое внимание на каждом шаге, только бы не поцеловаться с полом.
«Это один из тех моментов, когда приходится выбирать, — сказала я себе. — Жалеть себя или не жалеть».
Я выбрала последнее.
— Как дела? — спросил Джон, когда мы встретились снова.
— Прекрасно, — ответила я, пресекая любой намек на драму.
Мы поднялись в наш номер «Трики Дик», приняли ванну, впервые за долгое время оставшись совершенно одни, в тишине и покое.
Пока Джон намыливал мне голову, я спросила, не изменил ли он своего мнения насчет нашего решения: не прочесывать ежедневно «Гугл» в поисках чудесного исцеления от БАС, не поднимать шума, не судиться с клиниками, от которых все равно не получишь ничего, кроме плацебо, не питать ложных надежд на появление волшебного лекарства.
А просто продолжать быть. Принимать жизнь, как она есть. Жить с радостью. И умереть тоже с радостью.
— Я не знаю, как это у тебя получается, — ответил Джон. — На твоем месте я бы уже давно въехал в дерево.
— Были такие мысли, — сказала я.
— Пожалуйста, не надо.
— Я и не буду. Дети не поймут.
— Правильно.
— Если бы не они, я бы давно освободила тебя от этой обузы.
— Никакая ты не обуза, — ответил Джон. — Всё — это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.
И он вынул меня из ванны, высушил полотенцем, расчесал мои спутанные волосы и застегнул на мне лифчик.
— Этот застегиваем на последний крючок, да?
— У тебя уже получается! — улыбнулась я.
Впервые в жизни Джон надел на меня чулки — черные, шелковистые, такие тонкие, что он легко мог бы пальцем проткнуть в них дырку.
— Осторожно! — предупредила я.
Он надел платье-резинку мне через голову и засунул мои ноги сначала в фиксатор, потом в туфли.
— Пальцы не подогнуты?
В пальцах ног совсем не осталось мускулов. Надевая туфли, их можно было нечаянно завернуть под стопу, и тогда при ходьбе мне было очень больно.
— Нет.
В который уже раз за день Джон снова надел на меня черное пальто, начиная с левой руки, совсем утратившей подвижность.
— Загни мне большой палец! — попросила я. У меня не хватало сил самой просунуть его в рукав.
И наконец черная шляпка.
— Цветком чуть набок, пожалуйста. А то будет торчать на голове, как кочан брокколи.
По пути в ресторан я споткнулась и упала, порвала чулок.
— Хочешь, вернемся в номер, переоденемся? — спросил Джон.
— Нет. Я хочу есть и наслаждаться.
Что мы и сделали, уютно устроившись в уголке отельного ресторана.
Мы заказали пир из пяти блюд, каждое со своим особым вином, смеялись над английскими переводами названий — «карманы с грибами», — рассматривали описание каждого блюда в меню, обсуждая каждый ингредиент.
«Полента из грецких орехов» и «имбирь на морковном супе».
«Зеленые мидии в равиолях».
«Свинина мангалица» — блюдо из венгерской свинины, вдвое ароматнее любой другой свинины в мире.
Марципановое и малиновое желе на десерт.
Мы смаковали все вина — красное, белое, розовое, сухое, сладкое.
Мы говорили о людях и вещах, за которые нам следует быть благодарными. Смеялись над тем, как в эту самую ночь, ровно двадцать лет назад, поженившись, мы забрались в постель и спросили друг у друга: «Что это мы только что натворили?»
Мы обсуждали то, как жизнь за границей научила нас жить вместе и какими хорошими партнерами мы стали.
Пришел официант и спросил, может ли он принести счет, так как ресторан закрывается.
Мы закончили ужин бокалом великолепного шампанского.
Выходя из ресторана, я без всякого стеснения висела на Джоне, зная, что иначе мне до номера не добраться.
Когда мы наконец оказались на месте, Джон раздел меня по частям и отнес в постель.
Круиз Март
Моя сестра Стеф
Круизный лайнер раскачивался на океанских волнах, как на качелях. Пассажиры с трудом ковыляли по палубе, для равновесия расставив руки в стороны, натыкаясь на поручни.
Я висела на моей сестре Стеф, как коала на дереве.
После возвращения из Венгрии не прошло и трех недель: поездка одновременно и зарядила, и вымотала меня. На нынешней стадии болезни я уже не могла без посторонней помощи сохранять равновесие на terra firma. А уж ходить по палубе, да еще при сильном ветре, было для меня все равно что танцевать на гамаке.
— И какой промыватель мозгов только придумал этот круиз? — сказала Стеф.
— Ты, моя дорогая.
Милая Стеф. Наверное, она оценила мои другие путешествия и решила: «Не-а, не для меня». Стеф из тех, кто не любит летать.
Юкон? Нет. Венгрия? Ни за что! Кипр, следующая поездка, которую я задумала? Нет, это ведь мое особое путешествие. А Стеф пообещала, что когда-нибудь свозит туда моих детей, и я верю, что она выполнит обещание, хотя всю дорогу в самолете будет сидеть, вцепившись обеими руками в подлокотники кресла до полного онемения суставов. Но это будет уже без меня.
До сих пор мы со Стефани никогда никуда не ездили вдвоем. В детстве мы дружили, но общих компаний у нас не было. А потом не успели мы оглянуться, и я уже колесила по миру, а Стефани вышла замуж и села дома с двумя детьми.
«Я думала тогда, сколько же я упускаю», — говорит Стефани о тех днях, когда мы с Джоном мотались по Европе и Южной Америке. А она жила в миле от маминого дома и воспитывала двух детей.
«Но это просто не мое. Я от природы наседка. Мне нравится быть матерью. И у меня это получается».
Она права. Спросите хотя бы ее очаровательных мальчишек Уильяма и Стивена. Ее второй муж Дон — самый счастливый человек, которого я знаю.
И ее первый муж Билл до сих пор ее обожает.
Спросите моих детей. Когда после поездки на Юкон мне стало трудно ходить, тетя Стеф взяла за правило каждый день забегать к нам с работы — она читает курс по пульмонологии в местном колледже.
Посидит с нами во дворе, пригубит какой-нибудь девчачьей газировки (но только пригубит; комар может выпить больше, чем наша Стефани, и не опьянеет). Приглядит за моими детьми. Поговорит со мной о маме, и это помогает нам обеим любить ее больше. Так мы с ней общались.
В общем, для нашей совместной поездки Стеф выбрала самое простое из всех возможных путешествий. Она пригласила меня в круиз на лайнере, который выходил из порта всего в нескольких милях от нашего дома. Впервые с тех пор, как мы стали взрослыми, мы с сестрой ехали куда-то вместе.
Я и понятия не имела, что она никогда в жизни не ездила в круиз.
— Я-то представляла себе коктейли с зонтиками, солнышко, спокойное море, — ответила Стеф, с трудом удерживая свое и мое равновесие. — А это кошмар какой-то!
Качка была такая, что мы кратчайшим путем пришли в ресторан задолго до начала обеда, чтобы потом меньше ходить. И уселись в низкие кожаные кресла возле бара.
— Давай выпьем. Бренди, — предложила я.
— О господи, нет! — был ответ.
Я повернула голову. Стеф сидела, закрыв глаза, а кресло вместе с ней взлетало и опускалось в такт качке.
— Я пытаюсь двигаться с ним заодно, — сказала Стеф. — Говорю себе, что это как гамак. Куда волны — туда и ты.
— У тебя морская болезнь?
— Да я зеленею, стоит мне взглянуть на корабль.
Какое-то время мы сидели молча. К микрофону подошел аниматор, запел, подыгрывая себе на гитаре, стал перебрасываться шутками с публикой.
— Я схожу в каюту за нашими обеденными картами, — вдруг сказала Стеф. И, шатаясь, покинула бар, оставив меня одну.
Но до каюты она не добралась. Ее прихватило еще на эскалаторе. Пришлось зажать рот ладонью, чтобы сдержать подкатывающую к горлу волну.
Слава богу, Стеф смогла доехать до конца эскалатора. И пройти десять шагов до ближайшей урны, где ее и прорвало.
Какая-то добрая душа протянула из-за ее плеча блевательный мешочек, предусмотрительно держась подальше от линии огня. Так, с пакетиком в руках, она и заковыляла дальше по коридору, а за ее спиной уже спешили к оскверненной урне служители с тряпками и пылесосами в руках.
Стефани услышала, как через две каюты от нашей какой-то мужчина блевал и плакал одновременно.
— Мужайся! Слышишь? — пробормотала она.
Она рухнула на кровать и закрыла глаза. Каждый раз, когда она открывала их, ее выворачивало.
Стефани услышала, как через две каюты от нашей какой-то мужчина блевал и плакал одновременно.
— Мужайся! Слышишь? — пробормотала она.
Она рухнула на кровать и закрыла глаза. Каждый раз, когда она открывала их, ее выворачивало.
При мысли о том, что она бросила меня одну в баре, ее охватил ужас, ведь я ни при каких обстоятельствах не могла бы не то что добраться оттуда одна, но даже встать с кресла.
Она поползла к двери. Открыла ее. Стала звать на помощь. Пришел наш стюард, индонезиец по имени Буди.
— Сестра. Сьюзен. Бар. Нужна помощь, — заговорила Стефани, борясь с тошнотой. — Не может ходить. Черные брюки. Пончо.
— Пончо? Что такое пончо? — спросил в недоумении Буди.
— Вроде накидки. Как у Супермена.
Вид у Буди стал еще более ошарашенный.
— Конский хвост. Иди!
Она снабдила Буди моей обеденной картой и таблеткой от укачивания.
Тем временем я уже поняла, что ей совсем плохо. Минут пятнадцать я пыталась самостоятельно подняться с низкого кресла, но каждый раз терпела неудачу и падала обратно.
— Нарезалась! — крикнул в мою сторону аниматор.
«Хорошо еще, что у меня не работают средние пальцы, — подумала я, — а не то получил бы ты у меня сейчас». Я не выпила ни капли.
Музыка орала так громко, что ее было не перекричать, чтобы попросить о помощи. Я расслабилась, смиряясь с судьбой. Чему быть, того не миновать.
Наконец ко мне подошел стюард-азиат и вручил таблетку. Буди.
Буди жестами изобразил рвоту. Я все поняла. Стеф вышла из игры.
«Это будет интересно», — подумала я.
Я положила руки Буди себе на плечи, давая понять, что без помощи не встану. Он долго не мог сообразить, как меня держать, и в конце концов едва не выбросил меня из кресла на пол, просунув руку под поясницу и сильно толкнув вперед.
— Да ты привези каталку! — крикнул ему другой служащий.
В каюте зеленая, как привидение, Стеф открыла нам дверь, перегнувшись пополам.
— Слава богу, ты здесь! — сказала она.
Мы улеглись вдвоем на нижнюю койку — ни у одной из нас не хватало сил забраться по лестнице наверх. У Стеф дрожали ноги, пока она лежала, закрыв глаза и отчаянно борясь с тошнотой.
— Здесь есть немного воды. Выпей, — предложила я.
— Все равно не удержится. Хочешь, я сниму с тебя туфли и фиксаторы?
— Нет, — ответила я. — Отдыхай.
Так мы лежали, закрыв глаза, качаясь вверх и вниз на груди океана, и слушали, как волны бьются о борт, — слушали, пока не уснули.
Наутро, когда мы проснулись, стоял полный штиль — корабль причалил во Фрипорте, на Багамах, всего в каких-то шестидесяти с лишним милях от нашего дома в Вест-Палм-Бич.
Мы остались на борту почти опустевшего судна и наслаждались завтраком, белыми льняными скатертями и видом на ярко-голубую бухту.
Стеф пришла в норму. В мягком солнечном свете она выглядела такой прекрасной, ее большие карие глаза сияли.
Меня ужасно радовали крохотные кофейные чашечки, которые так легко было держать. Каждый раз, когда официант подливал мне кофе, сестра распечатывала для меня порционный сахар и сливки. Ах, маленькие радости жизни.
Она принесла мне вафель, фруктов и яиц из буфета самообслуживания. Я ела со скоростью движущегося ледника — так плохо работали мои ротовые мышцы. Стеф терпеливо ждала.
Официанты наконец попросили нас уйти. Им надо было готовить столики к ланчу.
Переодевшись в купальники, мы вышли отдыхать на палубу. Под навес. Поближе к бассейну.
Мы говорили и не могли наговориться, ведь нам не часто выпадала возможность остаться вдвоем. Без мобильников.
Без детей (пятеро на двоих). Без домашних животных (шестеро). Без друзей (сотни). Ничто нас не отвлекало.
Мы плакали вместе. По-настоящему плакали.
Разговор свернули на тему моей кровной матери.
В последние два года, пока я слой за слоем, словно снимая кожуру с луковицы, исследовала мою родословную, сестра все время поддерживала меня и радовалась за меня. И пару раз намекнула, что, может быть, поищет и свою родную мать.
— Как жалко, что она не ищет меня, — сказала Стеф, едва не разбив мне сердце.
Тут надо знать, что за человек наша Стефани. Видите ли, у нее есть одна зависимость. Какая, спросите вы? Что доставляет ей кайф? От чего она вся светится и порхает, точно ступает по облакам?
От возможности доставить удовольствие людям.
Всю свою жизнь Стеф заботилась в первую очередь о том, как бы порадовать других, а уж потом себя. Помню, как-то она пригласила к себе на День благодарения одну знакомую, которая только и делала, что насмехалась да издевалась над ней.
Я люблю мою старшую сестру и всегда ее защищаю. Я видела, как неприятны были ей словесные уколы и подковырки той женщины. Так что я взяла и просто выкинула ее вон.
— За каким чертом ты ее вообще пригласила? — спросила я.
— Боялась, что, если не приглашу, она расстроится, — сказала Стеф.
Уверена, что, услышав это, я закатила глаза.
На следующий День благодарения сестра чуточку осмелела и не позвала ту свою знакомую. Но при этом попросила родственников и друзей, приглашенных на вечеринку, парковать свои машины не слишком близко от ее дома, чтобы никто не подумал, что у нее гости.
И это на День благодарения, да?
В нашей семье, вообще-то, не принято обсуждать глубокие эмоции. То, что больше всего беспокоит. Или пугает. Но в тот день на палубе Стеф поделилась со мной своим самым сокровенным страхом: что если она хотя бы одним словом заикнется про свою кровную мать, то обидит папу и маму.
А еще она беспокоилась о том, что поиски могут ни к чему не привести. А вдруг ей не понравится эта леди? Да и вообще, захочет ли эта леди видеть ее?
Единственное, что Стеф знает наверняка, — это что ее матери было семнадцать лет, когда она рожала ее в сентябре 1964 года в медицинском центре «Добрый самаритянин».
— Дитя! — сочувственно вздохнула Стеф.
Мне очень хотелось обрушить на сестру эмоциональный молот в виде требовательной просьбы разыскать свою кровную мать, и как можно скорее, чтобы я успела сказать ей: «Вы произвели на свет исключительное человеческое существо, которому Господь назначил быть моей сестрой. Воистину Божий промысел! Спасибо вам».
Но на корабле мною овладела редкостная сдержанность, и я удержала молот, не уронив его.
Напротив, я сказала, что только Стеф решать, как поступить, и пусть она не думает, как отнесутся к этому другие, а успокоится и постарается понять, нужно ли это ей самой.
В случае с моей сестрой это равносильно тому, чтобы попросить собаку повести автомобиль.
Кстати, об автомобиле: Стеф страдает еще одной серьезной зависимостью — телефонной.
Каждый день она колесит по улицам нашего города на своей «мазде», спеша с одной встречи на другую, — красивая блондинка в ярко-красной машине с телефоном, прижатым к уху.
Как сказал однажды папа: «У нее машина на литиевых батарейках. Если телефон молчит, она не едет».
Когда случается что-то экстраординарное, Стеф тут же обзванивает кучу народу. Чем, сказать по правде, только вредит себе.
В прошлом году, пока мама была при смерти, расстроенная Стефи обзвонила несколько десятков человек и всем сообщила, что маме сделали операцию, а теперь у нее кровотечение и она, скорее всего, умрет. А потом мама выкарабкалась, и день спустя Стеф пришлось звонить всем опять.
Потом у мамы снова случилась неприятность, и она снова чуть не умерла, и Стефани снова била тревогу, а потом снова давала отбой.
«Стеф, прекрати! Ты сводишь себя с ума. Давай звонить, только когда это действительно необходимо».
На корабле, когда мы говорили о поисках ее кровной матери, я намекнула, что не стоит звонить всем подружкам без разбору и обсуждать эту тему.
— Не важно, что по этому поводу думают другие, — говорила я ей. — Попытайся взвесить все за и против сама. В тишине и покое. Прислушайся к тому, что подсказывает тебе сердце, а не люди вокруг.
Теперь я понимаю, что это и есть наша общая тема. То, что нас объединяет. Понимание этого пришло ко мне во время круиза.
Не приключения. Не путешествия.
А то, что мы всегда рядом друг с другом, когда надо облегчить душу. Разгрузить ум. Одним словом, когда необходимо поговорить по душам.
За полгода, прошедшие с поездки, мы со Стеф сблизились еще больше. Уже несколько месяцев она помогает мне одеваться, есть, причесываться, сидеть, стоять и ходить.
Недавно она летала со мной в Нью-Йорк, хотя смертельно боится самолетов и предпочитает обходиться без них. Но она знала, что без нее я не справлюсь с общественными уборными.
Я ведь теперь опять почти как двухлетний ребенок. Двухлетка с сигаретой в зубах. И Стефани, благослови ее Бог, безропотно подносит мне закурить, хотя по профессии она — пульмонолог.
«Только не говори моим студентам», — каждый раз просит она.