Памяти В. Г. Белинского - Ангел Богданович 2 стр.

Кромѣ Станкевича, самыми видными были Константинъ Аксаковъ, Бакунинъ, Василій Боткинъ и Грановскій. Каждый былъ оригиналенъ, съ яркой индивидуальностью и особымъ темпераментомъ. Всѣхъ объединяло идеальное стремленіе къ свѣту, къ истинѣ, къ правдѣ. Понятно, въ этой атмосферѣ чистѣйшихъ помысловъ и чистѣйшихъ страстей Бѣлинскій не могъ не чувствовать себя, какъ рыба въ водѣ, жадно вбирая изъ каждаго то, что было роднымъ его душѣ. Больше всего онъ увлекался тогда философіей, въ которой, по свидѣтельству Тургенева, «мы всѣ искали тогда всего на свѣтѣ, кромѣ чистаго мышленія». А для изученія философіи въ кружкѣ были два компетентныхъ знатока – Бакунинъ и самъ Станкевичъ. Бѣлинскій, обладавшій замѣчательнѣйшей философской организаціей, способной по основнымъ началамъ вывести самостоятельно всѣ логическія послѣдствія, превосходно воспользовался уроками этихъ вполнѣ свѣдущихъ лицъ.

Въ кружкѣ Бѣлинскій хотя и не занималъ перваго мѣста, но и не уступалъ никому. Прежде всего огромный литературный талантъ выдвигалъ его на первое мѣсто въ литературѣ изъ среды его болѣе свѣдущихъ товарищей. Затѣмъ онъ превосходилъ всѣхъ энергіей чувствъ, искренностью убѣжденій и порывомъ, заставлявшимъ его въ каждый данный моментъ всецѣло отдаваться охватившему его настроенію и этимъ увлекать за собой всѣхъ. Все это вмѣстѣ и сдѣлало то, что изъ всѣхъ членовъ кружка именно Бѣлинскій явился въ литературѣ представителемъ богатаго содержанія кружка.

Этотъ періодъ въ жизни Бѣлинскаго былъ, пожалуй, самымъ свѣтлымъ. Молодость, богатство надеждъ, свѣжесть таланта создавали то настроеніе, которое Пушкинъ называетъ «минутами умиленія, младыхъ надеждъ, сердечной тишины и нѣгой вдохновенія», – и не давали чувствовать тяготъ бѣдности и скуднаго матеріальнаго положенія. Бѣлинскій работалъ все время, со всѣмъ пыломъ истиннаго вдохновеннаго журналиста, сначала въ «Молвѣ», потомъ въ «Телескопѣ» Надеждина, редактировалъ «Московскій Наблюдатель».

И матеріалъ для его критической работы русская литература того времени представляла превосходный. Огонь, сжигавшій критика, находилъ для себя богатую пищу. Пушкинъ блисталъ въ полномъ расцвѣтѣ силъ, Грибоѣдовъ только что сошелъ со сцены, выступили Гоголь, Лермонтовъ, Кольцовъ, Полежаевъ и цѣлая плеяда меньшихъ боговъ. Бѣлинскій словно вводилъ ихъ въ русское общество, разъясняя сущность ихъ поэзіи, прививая любовь къ истинной художественности, выясняя физіономію каждаго изъ этихъ талантовъ. Критикъ былъ достоенъ художниковъ, но и самъ учился у нихъ истинному пониманію красоты и правды. Борьба съ бѣдностью, однако, давала себя чувствовать, и безъ того не крѣпкій организмъ пошатнулся именно въ тотъ періодъ. Бѣлинскій захворалъ роковымъ недугомъ, сведшимъ его впослѣдствіи въ могилу, и ѣздилъ на Кавказъ, гдѣ и оправился на время. Въ концѣ тридцатыхъ годовъ, именно въ 1889 г., Бѣлинскій переселился въ Петербургъ, гдѣ и начался второй, самый значительный періодъ его дѣятельности. Черезъ Панаева онъ вошелъ въ соглашеніе съ Краевскимъ, который купилъ тогда у Свиньина «Отечественныя Записки» и организовалъ редакцію для нихъ. И здѣсь, благодаря наивной и дѣтской непрактичности Бѣлинскаго, матеріальное положеніе его было далеко не блестящее. За тысячу рублей въ годъ онъ взялъ на себя весь критическій и библіографическій отдѣлъ журнала. Работа была, по словамъ Бѣлинскаго, «каторжная». Въ одномъ изъ писемъ къ невѣстѣ онъ заканчиваетъ слѣдующей припиской: «вчера только отдѣлался отъ 10-ой книжки «Отеч. Записокъ». Мочи нѣтъ, какъ усталъ душой и тѣломъ: правая рука одервенѣла и ломитъ». На обязанности Бѣлинскаго лежалъ разборъ массы глупѣйшихъ книжекъ, которыми онъ долженъ былъ заниматься для ежемѣсячнаго обозрѣнія. Бѣлинскій сильно жаловался на эту скучную и неблагодарную работу. «Положительно тупѣю, – говорилъ онъ – строчишь, строчишь о всякой пошлости и одурѣешь».

Жизнь шла довольно однообразно, въ гости онъ не любилъ ходить, попрежнему часто бывалъ въ театрѣ, сильно волнуясь, если шла хорошая пьеса. До обѣда онъ писалъ, по вечерамъ собирался кружокъ близкихъ, шли безконечные споры или играли въ преферансъ, которымъ, какъ и всѣмъ, Бѣлинскій увлекался до страсти, причемъ страшно волновался и кипятился. Объ этой его безобидной страсти есть нѣсколько показаній друзей. Вотъ что, напримѣръ, разсказывалъ Кавелинъ объ игрѣ Бѣлинскаго: «Повѣритъ ли читатель, что въ нашу игру, невиннѣйшую изъ невинныхъ, которая въ худшемъ случаѣ оплачивалась рублемъ-двумя, Бѣлинскій вносилъ всѣ перипетіи страсти, отчаянія и радости, точно участвовалъ въ великихъ историческихъ событіяхъ? Садился онъ играть съ большимъ увлеченіемъ, и если ему везло, былъ веселъ и доволенъ; поставивъ нѣсколько ремизовъ, Бѣлинскій становился мраченъ, жаловался на судьбу, которая его преслѣдуетъ, и, наконецъ, съ отчаяніемъ бросалъ карты и уходилъ въ темную комнату». Видя его волненіе за картами, друзья удерживали его, опасаясь за его здоровье, но Бѣлинскій сердился и отвѣчалъ на эти опасенія: «Что карты! Мое волненіе за картами пустяки; вотъ вредное для меня волненіе, какъ, напримѣръ, сегодня я волновался, когда мнѣ принесли листъ моей статьи, окровавленной цензоромъ; изволь печатать изуродованную статью! Отъ такихъ волненій грудь ноетъ, дышать трудно».

Въ Петербургѣ Бѣлинскій сдѣлался центромъ, къ которому стремилось все, что было лучшаго въ тогдашней литературѣ. Нравственный его авторитетъ былъ всѣмъ признанъ. Кромѣ Панаева, очень близкаго къ Бѣлинскому въ то время, въ кружкѣ были Тургеневъ, тогда только начинающій писатель, Некрасовъ, Одоевскій, Соллогубъ, впослѣдствіи Достоевскій, Анненковъ, Григоровичъ. Всѣ были молоды, увлекались, много спорили и часто зарывались. Бѣлинскій являлся среди нихъ самымъ зрѣлымъ, вполнѣ сложившимся человѣкомъ, признаннымъ борцомъ за высшіе идеалы литературы. Подходя къ нему, всѣ «подтягивались», въ лучшемъ значеніи этого слова. Для нихъ онъ былъ «учителемъ», что прекрасно выразилъ Некрасовъ въ одномъ изъ задушевнѣйшихъ воспоминаній объ этомъ времени:

Въ 1848 году Бѣлинскій женился на Марьѣ Васильевнѣ Орловой, съ которой познакомился еще въ Москвѣ въ 1835 г. M. B. Орлова кончила курсъ въ одномъ изъ московскихъ институтовъ, нѣкоторое время была гувернанткой въ частномъ домѣ и затѣмъ поступила въ институтъ классной дамой. Ей было уже 31 годъ, когда она вышла замужъ. Сохранилась его переписка съ невѣстой, въ которой обрисовывается любящая и нѣжная душа Бѣлинскаго[1]. Жена его была, по скуднымъ отзывамъ друзей, женщина добрая и любящая, но, повидимому, въ жизни великаго писателя не играла замѣтной роли. Черезъ годъ у нихъ родилась дочь (жива и теперь). Явилась новая забота, новые расходы, а матеріальное положеніе не улучшалось. Тяжесть необезпеченной жизни въ это время его жизни была ужасна. Въ запискахъ г-жи Головачевой есть много указаній на удручающую обстановку, при которой долженъ былъ работать Бѣлинскій. Удивительно и прискорбно, что друзья его, по большей части люди болѣе, чѣмъ обезпеченные, такъ мало заботились о немъ. Равнодушіе, съ какимъ окружающіе относились къ тяжкой нуждѣ Бѣлинскаго, просто поразительно. Послѣ его смерти, вдова его съ трехлѣтней дочерью осталась буквально въ нищетѣ…

Въ 1845 году Бѣлинскій разошелся съ «Отеч. Зап.». Онъ радовался полученной свободѣ и задумалъ рядъ «затѣй и предпріятій», въ числѣ которыхъ на первомъ мѣстѣ стояло изданіе сборника въ родѣ «Петербургскаго Сборника» Некрасова. Но эта затѣя по цензурнымъ причинамъ не осуществилась. Зато другое предпріятіе, которое задумалъ Некрасовъ съ Панаевымъ, новый журналъ «Современникъ» – удалось, и съ 1847 г. Бѣлинскій снова принялся за журнальную работу съ обычной силой и страстью. «Современникъ» въ умѣлыхъ рукахъ Некрасова сразу пошелъ прекрасно, и вмѣстѣ съ тѣмъ измѣнилось къ лучшему и положеніе Бѣлинскаго. Но силы его уже были надорваны въ конецъ. По настоянію друзей онъ уѣхалъ заграницу лѣчиться. Здѣсь онъ написалъ, между прочимъ, знаменитое письмо Гоголю изъ Зальцбрунна, излагающее какъ бы «исповѣданіе вѣры» Бѣлинскаго,– письмо, въ которомъ съ страшной силой выражены основныя воззрѣнія его на Россію, на жизнь общества и народа, на задачи и цѣли общественной борьбы[2]. Оно явилось и его завѣщаніемъ: менѣе чѣмъ черезъ годъ Бѣлинскаго не стало.

Изъ-за границы онъ вернулся осенью 1847 года, мало поправившись, и усиленно принялся за работу. Тутъ подоспѣлъ роковой 48-й годъ, надъ литературой стали сгущаться все болѣе и болѣе грозныя тучи, и Бѣлинскій, больной, задыхающійся, которому и раньше было душно,– не выдержалъ; нравственныя страданія успѣшно помогли физическому недугу, и 26 мая 1848 года Бѣлинскаго не стало. Смерть для него явилась во время. Только по удостовѣренію врачей, что дни Бѣлинскаго сочтены, его оставили въ покоѣ. Уже въ то время, когда онъ не могъ ходить, его три раза «приглашали» въ одно учрежденіе «познакомиться». Смерть избавила его отъ «знакомства» и отъ худшей для писателя участи: носились слухи, что Бѣлинскому предстояла высылка съ воспрещеніемъ писать, а это было бы, несомнѣнно, хуже смерти для того, кто не понималъ для себя жизни безъ литературы. «Умру на журналѣ и въ гробъ велю положить подъ голову книжку «От. Записокъ». Я – литераторъ, говорю это съ болѣзненнымъ и вмѣстѣ радостнымъ и гордымъ убѣжденіемъ. Литературѣ рассейской моя жизнь и моя кровь», писалъ онъ въ частномъ письмѣ изъ Петербурга, и сдержалъ слово.

Прошло 50 лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ закончилась эта жизнь, такая бѣдная внѣшними событіями, такая богатая внутреннимъ содержаніемъ и безпримѣрно плодотворная по результатамъ. Въ русской литературѣ не было болѣе чистаго образа, болѣе вдохновеннаго и страстнаго, неподкупнаго и искренняго борца за истину. Развѣ одинъ Добролюбовъ можетъ стать съ нимъ въ одинъ уровень по красотѣ духовнаго склада, но онъ жилъ такъ мало и во всякомъ случаѣ уступаетъ ему по силѣ литературнаго таланта. Читая Бѣлинскаго, забываешь время, отдѣляющее насъ отъ него, до того подчиняетъ его страстная, художественная и порывистая рѣчь, волнующаяся, неудержимо стремительная и пылкая. Тайна чарующей прелести стиля Бѣлинскаго заключается въ подкупающей, проникающей до сердца искренности его. Такъ можетъ говорить только человѣкъ, свято вѣрующій въ правду того, что проповѣдуетъ. Панаевъ приводитъ одну сцену, въ высшей степени характерную для Бѣлинскаго. Рѣчь идетъ о статьѣ, относящейся еще къ тому періоду, когда Бѣлинскій стоялъ на почвѣ тезиса «дѣйствительность разумна» и въ то же время буквально почти умиралъ съ голоду.

«Лихорадочное увлеченіе, съ которымъ читалъ Бѣлинскій,– говоритъ Панаевъ,– языкъ этой статьи, исполненной страстной торжественности и напряженнаго паѳоса, произвелъ во мнѣ нервное раздраженіе. Бѣлинскій самъ былъ раздраженъ нервически. – Удивительно! превосходно! – повторялъ я во время чтенія и по окончаніи его:– но я вамъ замѣчу одно… – Я знаю что, – не договаривайте, – перебилъ меня съ жаромъ Бѣлинскій, – меня назовутъ льстецомъ, подлецомъ, скажутъ, что я кувыркаюсь предъ властью… Пусть ихъ! Я не боюсь открыто и прямо высказывать свои убѣжденія, что бы обо мнѣ ни подумали… – Онъ началъ ходить по комнатѣ въ волненіи. – Да! это мои убѣжденія, – продолжалъ онъ, разгорячаясь болѣе и болѣе. – Я не стыжусь, а горжусь ими… И что мнѣ дорожить мнѣніемъ и толками чорть знаетъ кого? Я только дорожу мнѣніемъ людей развитыхъ и друзей моихъ. Они не заподозрятъ меня въ лести и подлости… Противъ убѣжденій никакая сила не заставитъ меня написать ни одной строчки… они знаютъ это… Подкупить меня нельзя… Клянусь вамъ, Панаевъ, – вѣдь вы меня еще мало знаете… – Онъ подошелъ ко мнѣ и остановился передо мною. Блѣдное лицо его вспыхнуло, вся кровь прилила къ головѣ, глаза его горѣли. – Клянусь вамъ, что меня нельзя подкупить ничѣмъ… Мнѣ легче умереть съ голоду – я и безъ того рискую эдакъ умереть каждый день (и онъ улыбнулся при этомъ с горькой ироніей),– чѣмъ потоптать свое человѣческое достоинство, унизивши себя передъ кѣмъ бы то ни было или продать себя»…

Правда этихъ словъ, подтверждаемая всей его жизнью, кристально-чистой, почти аскетической, только усиливала впечатлѣніе его статей. Первый признакъ неискренности это – измѣна таланта. Когда человѣкъ, не вѣря въ истину своего дѣла, распинается тѣмъ не менѣе за него, ему измѣняетъ его талантъ, если онъ былъ у него прежде, – чего никогда не бывало съ Бѣлинскимъ. Правда, его статьи второго періода лучше, полнѣе, слогъ опредѣленнѣе и глубже, что зависѣло отъ большей зрѣлости таланта, но по силѣ и горячности тона онѣ не выше. Въ обоихъ случаяхъ предъ нами все та же «наивная и страстная душа». И если теперь сильно впечатлѣніе, какое выносишь изъ чтенія Бѣлинскаго, можно представить, какое вліяніе должно было имѣть его слово тогда, – по свидѣтельству Салтыкова, – «волнуя и утѣшая насъ и наполняя сердце наше скорбью и негодованіемъ и вмѣстѣ указывая цѣль нашихъ стремленій». Благоговѣйное чувство, какимъ проникнуты воспоминанія о немъ знавшихъ его лично, напр., Панаева и Тургенева отражаетъ это впечатлѣніе недосягаемой нравственной высоты и непоколебимой силы убѣжденія, какое производилъ Бѣлинскій, какъ человѣкъ и писатель.

«Сколько счастливыхъ чистыхъ минутъ снова напомнятъ его статьи,– тѣхъ минутъ, когда мы полны были юношескихъ беззавѣтныхъ порывовъ, когда энергическія слова Бѣлинскаго открывали намъ совершенно новый міръ знанія, размышленія и дѣятельности! Читая его, мы забывали мелочность и пошлость всего окружающаго, мы мечтали объ иныхъ людяхъ, объ иной дѣятельности и искренно надѣялись встрѣтить когда-нибудь такихъ людей и восторженно обѣщали посвятить себя самихъ такой дѣятельности», – говоритъ Добролюбовъ, почти современникъ его и самый достойный замѣститель. «Да,– заканчиваетъ онъ,– въ Бѣлинскомъ наши лучшіе идеалы, въ Бѣлинскомъ же исторія нашего общественнаго развитія, въ немъ же тяжкій, горькій, неизгладимый упрекъ нашему обществу»…

Въ послѣднихъ словахъ поэта, какъ и въ заключительныхъ словахъ Добролюбова, слышится горькій упрекъ по адресу русскаго общества, и много правды въ этомъ упрекѣ. Правда эта не въ томъ, что и до сихъ поръ нѣтъ памятника, достойнаго великаго писателя,– лучшій памятникъ ему – это вся послѣдующая литература, которая и до сихъ поръ вѣрно держится намѣченнаго имъ пути. Эта правда лежитъ несравненно глубже, она заключается въ равнодушіи общества къ тѣмъ завѣтамъ, которыми дышалъ Бѣлинскій, ради которыхъ жилъ, какъ страстотерпецъ, и которыя завѣщалъ потомству,– она лежитъ въ равнодушіи къ принципамъ гуманности, свободы, просвѣщенія и борьбы во имя ихъ. Бѣлинскій самъ никогда не зналъ минутъ слабости и паденія, равнодушія къ жизни и разочарованія. Его вѣра двигала горами, воодушевляя въ мертвые дни той эпохи самыхъ равнодушныхъ и поддерживая готовыхъ упасть,

Многое, о чемъ мечталъ онъ, осуществилось, но еще больше осталось мечтою и до сихъ поръ. Дальнѣйшая работа въ томъ же направленіи, съ вѣрою въ непобѣдимую силу любви и свѣта и въ конечную побѣду ихъ надъ насиліемъ и мракомъ,– вотъ что завѣщалъ онъ потомству, вотъ къ чему призываетъ насъ воспоминаніе о немъ. И теперь въ дни, посвященные памяти великаго мученика русской мысли, лишь одного можемъ мы пожелать, чтобы неумирающій духъ его ожилъ въ насъ, поднялъ надъ пошлостью современности, вдохновилъ своей вѣрой и любовью, объединилъ враждующихъ и направилъ къ общей дружной работѣ на благо народа, любить и жертвовать собой для котораго Бѣлинскій училъ и словомъ, и примѣромъ всей жизни.

Примечания

1

Выдержки изъ этой переписки помѣщены въ «М. В.» за 1896 г., іюль, «На родинѣ».

2

Письмо цѣликомъ напечатано въ книгѣ г. Барсукова «Жизнь Погодина», т. IX. Въ значительныхъ выдержкахъ, составляющихъ почти все письмо, оно помѣщено въ «М.В.» 1897 г., май, «Осужденная книга».