Алиби Зан на момент преступления выглядело железным. Да, он явно что-то упустил…
«Начну-ка я опять с этой няньки, — решил Билли. — Снова просчитаю каждую минуту того дня. Надо выяснить, где именно она соврала. Потом, видит Бог, я заставлю ее признаться, куда мамаша подевала малыша».
19
Тиффани Шилдс жила все там же и заканчивала второй курс колледжа в Хантере. День исчезновения Мэтью Карпентера стал поворотным в ее жизни. Дело было не только в том, что она заснула, присматривая за Мэтью. Когда эта история попала в средства массовой информации, Тиффани была заклеймена как беспечная няня, которая не только не пристегивает детей ремнями к коляске, как то полагается делать, но еще и расстилает рядом с ними одеяло и спит как убитая. Так написал один репортер.
Почти во всех сообщениях упоминался и ее истерический звонок в службу 911. Его запись звучала и по телевидению, и по радио. За прошедшие два года Тиффани постоянно приходилось то слышать, то читать о том, была или не была она виновата в случившемся. Каждый раз, вспоминая о том давнем дне, Шилдс из-за несправедливости случившегося наполнялась гневом, который постепенно превратился в ком постоянной ярости.
Она до сих пор живо помнила тот день. Тиффани тогда проснулась от холода. Она отменила встречу с подругами, собиравшимися отпраздновать окончание учебного года. Ее мать уехала в «Блумингдейл», она была там продавщицей. Отец работал управляющим в том самом доме, где они жили, на Восемьдесят шестой улице. В полдень в их квартире зазвонил телефон.
«Если бы я тогда не стала снимать трубку!.. — снова и снова думала Тиффани все прошедшие месяцы. — Я ведь не хотела отвечать, решила, что это звонит кто-то из жильцов, чтобы пожаловаться на чертовы протекающие краны».
Но она ответила.
Это была Зан Морланд.
— Тиффани, ты не могла бы мне помочь? — жалобно сказала она. — Новая няня Мэтью должна была выйти на работу сегодня, но только что позвонила и сказала, что сможет приехать лишь завтра. А у меня ужасно важная встреча! Это, похоже, новая заказчица, и она не из тех, кого станут волновать мои домашние проблемы. Будь ангелом, погуляй с Мэтью пару часиков в парке, а? Я только что его накормила, и ему как раз пора спать. Обещаю, он, скорее всего, проспит все это время!
«Я и раньше сидела с Мэтью время от времени, когда у его постоянной няни был выходной, и очень любила этого малыша! — думала Тиффани. — В тот день я сказала Зан, будто заболеваю. Она была весьма настойчива, я в конце концов сдалась и погубила всю свою жизнь».
Но утром в среду, просматривая газету поверх стакана с апельсиновым соком, Тиффани испытала двойственные чувства. Она взорвалась яростью из-за того, что Зан Морланд просто использовала ее, и испытала несказанное облегчение, потому что теперь уже не считалась виновной в исчезновении Мэтью.
«Я ведь объясняла копам, что принимала в то время антигистамины, потому была такая сонная и вообще не хотела сидеть с ребенком в тот день, — думала девушка. — Но если они снова придут, чтобы поговорить со мной, я им прямо выложу: Зан Морланд знала, что я плохо себя чувствую! Когда я забирала Мэтью, она предложила мне пепси, сказала, что напиток меня взбодрит, сахар полезен в момент наступления холодов…
Интересно, не могла ли Зан что-нибудь подсыпать в шипучку, чтобы я совсем заснула? — размышляла теперь Тиффани. — А Мэтью даже не шелохнулся в своей коляске… Я потому и не позаботилась о том, чтобы пристегнуть его ремешком. Он спал как убитый».
Шилдс снова внимательно прочитала статью и изучила фотографии. Да, платье то самое, которое носила Зан, а вот туфли — нет. Зан случайно, по забывчивости, купила две пары почти одинаковых босоножек, бежевых, на высоком каблуке. Единственной разницей между ними была ширина перекрещенных ремешков. На одной паре они оказались заметно уже, чем на другой.
«Она тогда отдала мне пару с узкими ремешками, — припомнила девушка. — Мы с ней были в них в то утро. Мои до сих пор живы.
Но я никому об этом не скажу, — решила Тиффани. — Если копы об этом узнают, они могут и забрать мои босоножки, а я их заработала, видит Бог!»
Три часа спустя, проверяя сообщения в сотовом после урока истории, Тиффани обнаружила, что одно из них — от детектива Коллинза, который после исчезновения Мэтью допрашивал ее снова и снова. Теперь он опять хотел о чем-то поговорить.
Тонкие губы Тиффани крепко сжались. Ее черты, обычно миловидные, мгновенно утратили привлекательность и юную свежесть. Она нажала на кнопку, чтобы ответить Билли Коллинзу.
«Я тоже хочу с вами поговорить, детектив, — подумала Тиффани. — Теперь уже не мне, а вам будет не по себе!»
20
Глори опять намазала его волосы какой-то липкой дрянью. Мэтью терпеть этого не мог. У него горела кожа на голове, да еще что-нибудь обязательно попадало в глаза. Глори старалась поймать стекающие капли полотенцем, но оно угодило в глаз Мэтью.
Ему было больно, но он прекрасно знал, что если скажет, что не хочет мазать волосы этой ерундой, то Глори просто ответит:
— Очень жаль, Мэтти. Мне и самой этого не хочется, но так надо.
Так что сегодня мальчик не произнес ни единого слова. Он знал, что Глори здорово сердится на него. Этим утром, когда зазвенел дверной звонок, ему пришлось убежать в чулан и закрыть за собой дверь. Мэтью ничего не имел против этого чулана, потому что здесь было просторнее, чем в предыдущих, и света хватало, так что он видел все вокруг себя. Но потом ребенок заметил, что забыл в холле свой любимый грузовик. Эту машинку он обожал потому, что она была ярко-красной и имела три скорости. Когда мальчик играл с ней, он мог заставить ее ехать то очень быстро, то по-настоящему медленно.
Мэтью выбрался из чулана, побежал за грузовиком и тут же увидел, что Глори как раз закрывает дверь, прощаясь с какой-то леди. Потом она заперла дверь, обернулась и увидела Мэтью.
Глори выглядела такой разозленной, что мальчику показалось, будто она вот-вот его ударит, и сказала тихим угрожающим тоном:
— В следующий раз я тебя там приклею и больше не выпущу!
Мэтью здорово испугался, убежал в чулан и так расплакался, что даже начал задыхаться.
Позже Глори сказала, что все в порядке. Он может выходить, и вообще на самом деле это не его вина. Мэтью всего лишь ребенок, и ей очень жаль, что она накричала на него. Но мальчик не мог успокоиться, продолжал плакать, снова и снова повторял: «Мамочка, мамочка…» Ему и самому хотелось остановиться, но он не мог.
Потом, когда Мэтью смотрел один из своих фильмов по DVD, он услышал, как Глори с кем-то разговаривала, осторожно подкрался к двери, приоткрыл ее и прислушался. Глори говорила по телефону. Он не мог разобрать ее слов, но голос звучал просто ужасно. Потом Мэтью услыхал, как она восклицает: «Мне так жаль, так жаль!», и понял, что Глори очень боится.
Теперь он сидел с полотенцем на плечах, а липкая гадость сползала по его лбу. Мальчик ждал, когда Глори велит ему пойти к раковине, потому что пора будет смывать краску с его волос.
Наконец она сказала:
— Думаю, уже все в порядке. — Когда Мэтью наклонил голову над раковиной в ванной комнате, Глори добавила: — Вообще-то дела идут так себе. Но если тебе повезет, ты будешь по-настоящему умным рыжим.
21
Бартли Лонг не спеша шагал по коридору к своему офису в доме четыреста на Парк-авеню, держа под мышкой утренние газеты и переполняясь самодовольством. Ему было пятьдесят два, в светло-каштановых волосах уже серебрились седые нити. Этот человек с ледяными голубыми глазами и важными манерами был из тех, кто одним взглядом ставит на место метрдотелей и собственных подчиненных. С другой стороны, он умел быть обаятельным со своими клиентами, поэтому ему с удовольствием делали заказы и прославленные личности, и тихие, незаметные богачи.
Служащие всегда с нервозностью ждали его появления в половине десятого утра. В каком настроении явится Бартли? Желая угадать, работники тайком бросали на него пристальные взгляды. Если выражение лица Бартли было мягким и он одаривал всех любезным: «С добрым утром», люди расслаблялись, по крайней мере на время. Если же он хмурился и поджимал губы, они знали, что ему что-то пришлось не по нраву, и тогда кому-нибудь грозила головомойка.
Но сейчас все восемь постоянных служащих уже прочитали ошеломляющие новости о Зан Морланд, которая когда-то тоже работала у Бартли, и узнали, что именно она, похоже, виновна в исчезновении собственного сына. Все прекрасно помнили тот день, когда Александра ворвалась в офис после гибели ее родителей в автокатастрофе и кричала на Бартли: «Я не видела своих родных почти два года, а теперь и никогда их не увижу! Это ты не дал мне возможности повидать их, потому что твердил, что без меня не пойдет то один проект, то другой! Ты мерзкий, самолюбивый хам! Даже хуже! Вонючий дьявол! Если не веришь этому, спроси людей, которые на тебя работают! Я намерена открыть собственное дело, и знаешь что, Бартли? Я собираюсь утереть тебе нос, добившись успеха!»
Потом она разрыдалась, и Элейн Райан, вечный референт Бартли, обняла ее за плечи и отвезла домой.
Теперь Бартли распахнул дверь офиса, и самодовольная ухмылка на его лице дала понять Элейн и секретарше в приемной, что служащим ничто не грозит, по крайней мере прямо сейчас.
— Думаю, если вы не оглохли и не ослепли, вам уже известно все о Зан Морланд? — спросил Бартли женщин.
— Да я ни единому слову не верю, — категорически заявила Элейн Райан.
Шестидесяти двух лет от роду, с темными каштановыми волосами, подстриженными у отличного стилиста, с прекрасными ореховыми глазами на узком лице, она была единственной из служащих, у кого хватало храбрости время от времени возражать Бартли. Как Элейн сама нередко говорила своему мужу, единственным, что удерживало ее на службе, было отличное жалованье и то, что она могла позволить себе уйти, если босс станет уж совсем отвратительным. Ее муж, отставной офицер десантных войск, теперь работал начальником службы охраны в одном из больших магазинов распродаж. Каждый раз, когда Элейн возвращалась домой, кипя от негодования из-за того, что сказал или сделал Бартли, он успокаивал ее одним-единственным словом: «Увольняйся».
— Не имеет значения, во что вы верите, Элейн. Доказательства — вот они, на снимках. Вы же не думаете, что журнал стал бы их покупать, если бы у редакции были сомнения в подлинности, нет? — Ухмылка соскользнула с лица Бартли. — Стало совершенно ясно, что Зан сама забрала своего ребенка и ушла из парка вместе с ним. Так что теперь полиции нужно просто выяснить, что она сделала с ним потом. Если хотите, могу изложить мою собственную теорию. — Ради большей выразительности Бартли даже ткнул пальцем в сторону Элейн и резко произнес: — Когда Зан работала здесь, сколько раз вы слышали, как она жаловалась на то, что росла в постоянных разъездах из-за службы своих родителей, хотя ей хотелось бы жить где-нибудь в тихом пригороде? Я предполагаю, что со временем ее горе по родителям иссякло и она стала испытывать потребность в новой трагедии.
— Полная ерунда, — от всей души высказалась Элейн. — Зан, может, и упоминала о том, что предпочла бы не переезжать постоянно с места на место, но она говорила это так, вообще, когда мы болтали о том, где и как росли. Конечно же, это не значит, что она постоянно искала какого-то сочувствия. Мать безумно любила Мэтью. Так что ваши инсинуации просто отвратительны, мистер Лонг.
Тут Элейн заметила, что щеки Бартли Лонга начинают краснеть, и подумала, что не надо было так резко возражать боссу. Но разве Райан могла допустить мысль, что Зан похитила Мэтью просто затем, чтобы ее все жалели?
— Я и забыл, как вы были неравнодушны к моей бывшей ассистентке, — рявкнул Бартли Лонг. — Но могу поспорить, что пока мы тут разговариваем, Зан Морланд уже ищет адвоката. Уверяю вас, ей понадобится очень хороший специалист!
22
Кевин Уилсон в конце концов признался себе, что практически не в силах сосредоточиться на эскизах, лежавших на столе. Он просматривал варианты расстановки растений для вестибюля нового многоквартирного комплекса «Карлтон-плейс, 701».
Это название появилось лишь после горячих обсуждений с директорами «Джаррел интернэшнл», компании, обладавшей миллиардами и финансировавшей строительство. Несколько человек из совета директоров предлагали свои названия, которые казались им самыми подходящими. Почти все они звучали романтично, а некоторые имели исторический уклон. «Герб Виндзоров», «Башни Камелота», «Версаль», «Стоунхендж», даже «Новый Амстердам».
Кевин слушал все это с нарастающим нетерпением. Наконец дошла очередь и до него.
Тогда он спросил:
— Какой самый привилегированный адрес в Нью-Йорке?
Семь из восьми членов директоров тут же назвали Парк-авеню.
— Вот именно, — согласился Кевин. — Хочу напомнить, что мы строим очень дорогой комплекс, а его нужно заселить. Но все мы знаем, что на Манхэттене строятся и другие недешевые дома. При этом мне незачем напоминать вам, что все это — чистая экономика, или о том, что наша задача — предложить потенциальным покупателям нечто весьма особенное. Наш комплекс расположен просто изумительно. Виды на реку Гудзон и на город великолепны. Но я хочу, чтобы мы, упоминая при возможных покупателях адрес нашего комплекса, сразу давали им понять: тот, кто там поселится, — настоящий везунчик, потому что будет жить в месте для избранных. «Карлтон-плейс, семьсот один» — как раз такое и есть. Центр и прочее в этом роде.
«Как только я пережил тот день? — думал Кевин, разворачиваясь на вертящемся кресле от рисунков к письменному столу и покачивая головой. — Боже праведный, если бы дед был рядом, что он сказал бы, слыша все эти разглагольствования?»
Дед Кевина служил управляющим в доме, стоявшем рядом с тем, где жили внук и его родители. Это здание в шесть этажей, без лифта для жильцов, с чудовищно унылыми квартирами и скрипучими кухонными подъемниками, с древней водопроводной системой называлось «Башня Ланселота» и находилось в Бронксе, на Уэбстер-авеню.
«Дед счел бы, что я свихнулся, — решил Кевин. — Да и папа тоже подумал бы так, будь он жив. А мама уже привыкла к тому, что я умею продавать. Уже после смерти папы, когда я наконец-то переселил ее на Восточную Пятьдесят седьмую улицу, она как-то сказала, что я мог бы в*censored*ть дохлую лошадь конному полицейскому. Теперь мать любит Манхэттен. Могу поклясться, что по вечерам она засыпает, напевая: «Нью-Йорк, Нью-Йорк…»
Но все это пустые мысли», — решил Кевин, откидываясь на спинку кресла.
Снизу, из холла, доносились неумолчный стук молотков и пронзительное, рвущее уши завывание машины, начавшей полировать мраморный пол. Но для Кевина звуки строительных работ были куда приятнее, чем какая-нибудь симфония, исполняемая в Линкольн-центре.
«Еще ребенком я твердил отцу, что предпочел бы погулять по стройке, а не по зоопарку. Уже тогда я знал, что хочу создавать новые дома», — думал Уилсон.
Он тут же решил, что все эскизы по оформлению вестибюля зеленью никуда не годятся. Надо начинать все сначала или нанимать другого человека для разработки этой части проекта. Кевин не хотел, чтобы вход в комплекс был похож на оранжерею, и считал, что парень, делавший эскизы, этого не уловил.
Квартиры-образцы. Прошлым вечером он несколько часов просидел над проектами Лонга и Морланд, изучая и сравнивая их. Оба производили сильное впечатление. Кевин вполне понял, почему Бартли Лонг считается одним из лучших дизайнеров в стране. Если он получит заказ, то квартиры будут выглядеть ошеломительно.
Но и проект Зан Морланд был тоже невероятно привлекательным. Кевин просто видел, как и чему она научилась у Лонга, но потом отказалась от его идей в пользу своих собственных. В ее проекте было больше тепла, ощущения дома, которое создавалось искусной компоновкой разных мелких деталей. К тому же стоимость этого варианта была на тридцать процентов ниже.
Кевин вынужден был признаться себе, что не в силах выбросить Зан Морланд из мыслей. Она была прекрасной женщиной, в этом сомневаться не приходилось. Стройная, даже, возможно, чуть-чуть излишне худая, с огромными карими глазами, сразу приковывавшими внимание… Странно, что Александра держалась так застенчиво, вплоть до робости, пока не начинала говорить о своем видении оформления образцовых квартир. Тогда ее лицо сразу освещалось, глаза вспыхивали, голос звучал энергично…
«Когда Зан уходила вчера, я смотрел ей вслед, пока она не остановила такси, — думал Кевин. — День был такой ветреный. Я беспокоился о том, достаточно ли плотен ее костюм, пусть и украшенный меховым воротником. Не замерзнет ли?.. Мне казалось, что сильный порыв ветра может сбить ее с ног».
В дверь кто-то постучал. Прежде чем Кевин успел ответить, его секретарь Луиза Кирк уже вошла и направилась к письменному столу.
— Дайте-ка угадать, — сказал Кевин. — Сейчас ровно девять часов.
Луиза, сорокапятилетняя особа с похожей на грушу фигурой, пушистыми светлыми волосами, вечно переполненная энергией, была супругой одного из руководителей стройки.
— Разумеется, это так, — живо ответила она.
Кевин очень жалел о том, что дал Луизе это место. Теперь он надеялся, что она прямо сейчас не начнет снова повторять свои любимые истории об Элеоноре Рузвельт. Как постоянно твердила Луиза, фанатичная любительница истории, Элеонора всегда и везде приходила вовремя.
«Вплоть до того момента, когда она спустилась по ступеням лестницы Белого дома в Восточную гостиную ровно в ту секунду, когда должна была начаться церемония над прахом Франклина Делано Рузвельта», — с гордостью сообщала секретарша.
Но сегодня у Луизы явно было что-то другое на уме.
— Вы успели просмотреть газеты? — спросила она.