– Почему?
– Да их же и отметелят в первую очередь, – объяснил мужик.
– За что?
– А за все, – ответил мужик. – Приехали дикари с гор и начинают себя вести здесь, будто они завоеватели?.. А вот хрен им!
– Но вроде бы уже подписано решение о строительстве в Бутове четырех мечетей?
– Мы эти мечети разнесем по камням, – прорычал мужик, зверея на глазах. – И никакой ОМОН не остановит!.. Что-то церкви или костелы они в своем Чуркостане не строят!.. Блин, я всегда голосовал за власть, но если начнут в Бутове строить мечети, я в тот же день пойду не мечеть ломать, а Кремль, где засели эти сраные пидоры!
Корреспондент повернулся к камере и прокричал с подъемом:
– Рядовой русский избиратель заявляет, что ничего не имеет против строительства мечетей, зато готов присоединиться к демонстрации протеста против засилья коррумпированной власти в Кремле!
Глава 11
Машина замедлила ход, впереди пробка, я с неохотой оторвал взгляд от айпада. Дело не в застрявших автомобилях, просто по обе стороны бульвара идет мощный грабеж магазинов.
Вчера здесь было тихо, я нарочно направлял все группы в другие районы, пока отсюда не вывели всех полицейских, и потому, когда началось вот это, здесь все действуют безнаказанно, и так будет еще несколько часов, пока власти поймут, насколько здесь серьезно, и начнут перебрасывать сюда серьезные силы.
Все грабежи начинаются однотипно: крепкие парни, а за ними все остальные, врываются через разбитые витрины и хватают все самое ценное, а потом уже начинают складывать в тележки и торопливо увозить награбленное по улице, спеша успеть выгрузиться и вернуться еще.
Другие подъезжают на потрепанных «Жигулях» и загружают их так, что машины оседают на диски. Камеры наблюдения работают исправно, однако обкуренным ребятам все по фиг, а те, что пришли в масках, время от времени спохватываются, что маска уже сползла на грудь, да и те, что без масок вообще, издеваются над трусами, так что лучше сбросить ее вовсе, чтобы не получить битой по голове от своих же.
То, что не удалось вывезти, просто безжалостно и сладострастно разбивают в самих магазинах, крушат прилавки, кассовые аппараты, стойки с выставленными для продажи книгами и аптекарскими товарами, опрокидывают на ползала длинные и высокие полки, торопливо поджигают их…
Данил рычал от восторга, дважды уговаривал меня рвануть туда и пограбить всласть.
Я качал головой:
– Данил, мы же борцы за идею!
– Дык одно другому не мешает, – отрубил он, – это же такой кайф!
– Потерпи, – ответил я. – Мы с тобой должны быть сверху… как эти самые.
– Манагеры?
– Вроде того, – согласился я. – Чингисханы.
Он тяжело вздохнул.
Этот день мы провели по большей части в автомобильных пробках, зато насмотрелись, как в каких районах действуют группы повстанцев, как мы назвали себя гордо, как власти ухитряются с большим трудом восстановить контроль в других и даже провести массовые аресты.
Властям за сутки удалось арестовать более пятисот человек, всех за участие в грабежах и нападениях на полицейских, однако триста человек освободили напавшие на участки в ту же ночь, а остальных отбили ближе к утру, что вызвало необыкновенный прилив энтузиазма и уверило всех наших в собственной безнаказанности.
А мы взобрались на крышу и оттуда наблюдали страшное и величественное зрелище, когда горят многоэтажные дома офисов, а пожарные машины не в состоянии пробиться через многотысячные толпы, мешающие проезду.
Самая большая волна беспорядков, пользуясь удаленностью главных сил полиции, прошла по Южному Бутову. Били и поджигали автомобили, припаркованные на улице, витринам досталось меньше, здесь дома достаточно удалены от дороги, но все-таки мародерили мощно, пусть и не так, как в центральных районах Москвы, где нужно протискиваться между рядами дорогих припаркованных автомобилей и витринами во всю стену, за которыми сверкают драгоценности стоимостью в самолет или дорогую яхту размером с авианосец.
Во Франции во время таких же беспорядков было сожжено пять тысяч автомобилей, но у нас не какая-то нищая Франция, за эту неделю сожгли двадцать тысяч авто, но уличные беспорядки только-только начинают переходить в гверилью, а тогда уже ни одного автомобиля не останется целого, если только он не принадлежит повстанцам.
Во время пожаров, будь днем или глубокой ночью, улицы заполнены народом, из них наших совсем немного, основная же масса просто зеваки, высыпавшие отовсюду полюбоваться на величественное зрелище исполинского костра, когда языки багрового пламени размером с паруса корабля лижут стены здания в несколько этажей, там наверху со звоном лопаются от жара стекла, а толпа несколько отшатывается, когда вниз сыплется град осколков, способных убить, попав острым концов в голову или в шею.
Черные клубы дыма поднимаются красиво и величественно-мощно, огонь торопливо пожирает все, до чего дотягивается, хмелеет от ощущения силы и рвется дальше, выше, во все стороны…
Пожарные машины никак не могут пробиться через толпу, им мешают намеренно, эти гады возьмут и загасят такое красивое зрелище, а у нас в крови сидеть вокруг костра и смотреть в огонь, где поджаривается мясо мамонта, а здесь еще тот мамонт горит, сердце ликует и трепещет от восторга!
Зяма сказал со вздохом:
– Как будущий банковский магнат, скажу с печалью, что за последние дни из России, что почти что вся уже наша, утекло в загребущие лапы Запада около ста двадцати миллиардов долларов! И это только начало…
Валентин буркнул:
– Куда уж хуже?
– Что деньги, – сказал Зяма, – я, как чистокровный россиянин, скажу, как и положено, не в деньгах счастье…
– А в их количестве?
Он покачал головой:
– Люди уезжают, вот что самое важное.
– На работу, – подсказал Валентин.
– На работу, – согласился Зяма. – Яйцеголовые, что до этого отвергали приглашения иностранных фирм поработать в их странах, начали массово соглашаться. У меня один родственник обслуживает финансы аэропортов, он говорит, что у нас пустеют целые лаборатории! Некоторые самолеты оказываются почти полностью заполнены докторами наук и кандидатами!
Я пробормотал:
– Переждут да вернутся?
Зяма посмотрел на меня, как будто я сморозил несусветную глупость.
– Мы разве китайцы или японцы? Русские – птицы гордые, уехали так уехали. И никому не признаются там, что русские, стыдно.
Валентин сказал осторожно:
– Я слышал, на месяцы вперед распроданы все билеты не только на авиарейсы, но и на железнодорожный транспорт…
– И на рейсы международных автобусов, – подтвердил Зяма. – А сколько выехало на личных автомобилях… никто и не сосчитает.
Я сказал с надеждой:
– Но как… без виз?
– На границе обычно просят политического убежища, – пояснил Валентин. – И тут же их принимают, потому что из России люди бегут приличные, трезвые и на хороших автомобилях.
Еще несколько дней во всех районах Москвы продолжались одинаковые по сути беспорядки, грабежи, мародерство, поджоги, столкновения с полицией. Днем в разных концах города поднимаются черные столбы дыма, туда с ревом устремляются пожарные машины, а следом, иногда опережая, санитарные, даже не дожидаясь вызова.
Ночью дыма на темном небе не видно, разве что звезды тускнеют, зато отчетливее видно зловещее багровое зарево пожаров, что заставляют тревожно биться сердце.
Вообще-то не только тревожно, что-то у меня во внутренностях вообще завязалось узлом, даже дыхнуть не могу глубоко. Не боль, а некий спазм, вот уж не думал, что я такой нервный и чувствительный.
Несколько раз со мной на связь выходил Дудиков, в последний раз мягко попенял, что я действую в одиночку, а с его стороны можно бы получить существенную помощь.
– Гордость, – сказал он одобрительно, – это прекрасно! Уважаю. Но в интересах дела лучше бы…
– Засунуть ее в жопу? – спросил я. – Хорошо, давайте завтра? У меня есть вопросы.
– Жду, – ответил он немедленно. – Позвоните, когда выедете из офиса.
На дорогах, что удивительно, почти нет пробок, хотя при разрастающемся бардаке они должны быть на каждом шагу. Просто машин стало гораздо меньше: то ли народ уехал отсиживаться на дачи и в садовые домики, то ли вообще слинял куда угодно в дивную страну Замкадья, где все не как у людей, а люди, понятно, это москвичи.
Я с удовольствием превысил скорость, гайцев почти не осталось, их ненавидят еще больше, чем простых полицейских, подчиняться им почти перестали, несколько раз избивали, а в южной части Симферопольки при въезде на МКАД недавно двух попросту застрелили из проезжающего мимо автомобиля.
В одном месте, правда, пришлось притормозить и пробираться буквально на ощупь: площадь и перекресток заволокло светлым дымом, хотя это может быть и не дым, а слезоточивый газ, не знаю. Как сквозь туман мелькают человеческие фигурки, иногда кто-то кого-то хватает, тащит, но то ли свои оттаскивают раненого или слишком агрессивного напарника, то ли проклятые холуи режима арестовали отважного борца за свободу…
В одном месте, правда, пришлось притормозить и пробираться буквально на ощупь: площадь и перекресток заволокло светлым дымом, хотя это может быть и не дым, а слезоточивый газ, не знаю. Как сквозь туман мелькают человеческие фигурки, иногда кто-то кого-то хватает, тащит, но то ли свои оттаскивают раненого или слишком агрессивного напарника, то ли проклятые холуи режима арестовали отважного борца за свободу…
Я осторожно проехал вдоль бровки, а когда видимость восстановилась, прибавил газ и погнал, наверстывая упущенные минуты.
Резиновые пули у нас как-то не прижились в полиции, но когда сожгли три полицейских участка, а один из них – вместе с находившимися там служащими: девчонками, работающими на приеме и оформлении документов, то многие полицейские, как и ожидалось, сорвали погоны и бросили такую опасную работу, зато другие на безнаказанность погромщиков ответили прицельной стрельбой, уложив только на Кузнецком Мосту сразу пятерых насмерть, а двух тяжело ранив.
Общественность сразу же потребовала немедленного увольнения всего состава руководства МВД, но там, хоть и струсили перед обнаглевшей вконец интеллигенцией, ответили вежливо о начале разбирательств после окончания беспорядков, а тогда все получат по заслугам.
И хотя это была обычная отговорка, но эти творческие уловили в ней скрытую угрозу и сразу же бросились в аэропорты, где и так раскуплены все билеты за рубеж на месяцы вперед.
На следующем перекрестке ожесточенная драка молодых бунтарей с водителями, те выскочили спасать дорогие авто, а парни уже пляшут и весело орут на их крышах, пока другие крушат битами стекла, крылья, выламывают дверцы и выдирают внутренности.
Еще по дороге видел в сторонке около полусотни перевернутых и обгоревших автомобилей, там же рядом тлеют мусорные баки, тротуары усыпаны стеклами из разбитых витрин, а на стенах домов пламенеют кроваво-красные надписи: «Свободу “Срани Господней!”».
Густой черный дым заволок впереди улицу, сердце стучит тревожно, почему-то чудится, что там дальше вообще нет ничего, будто земля обрывается, дальше пустота мертвого космоса…
Тактика толпы достаточно выигрышная: забросать одно-два здания бутылками с коктейлем Молотова, а затем ринуться с ликованием грабить магазины, как буржуазную собственность, нажитую несправедливо и нечестно, ибо все богатые – сволочи уже потому, что богатые.
Когда я преодолел полосу едкого черного дыма, увидел, как толпа подростков раскачивает огромный полицейский автобус, толстый, тяжелый, весь в броне.
Не поверил своим глазам, когда он завалился набок, а затем общими силами его перевернули вверх колесами, и так остался, как гигантский жук в толстой броне, беспомощно выставив кверху лапы и не в состоянии перевернуться обратно.
Разные районы подготовились по-разному, лучше всех полиция сработала в Северо-Западном. Состав омоновцев удвоили, движение общественного транспорта пустили в обход горячих точек, а машинам временно запретили въезд в места скопления молодежи, за исключением амбулаторий и пожарных.
Естественно, полицейские автобусы, частью полупустые, подготовлены для арестованных. Примерно уже понятно, сколько задержат, а самим полицаям префект округа, бывший десантник и участник штурма дворца Амина, велел действовать предельно жестко, всю ответственность берет на себя, потому там после двух жестоких подавлений попыток погромов, когда переломали кости всем захваченным на горячем, беспорядки прекратились мгновенно.
Дорога пошла слегка вверх, а там за близким горизонтом поднимается черный дым, слишком широкая стена, чтобы всего лишь от горящих шин.
Я быстро спросил по мобильнику:
– Валентин, сейчас въезжаю в твой район, там что-то горит?
Голос раздался бодрый и такой отчетливый, словно аспирант сидит за спиной и говорит над ухом:
– Шпане удалось разграбить, а потом поджечь огромный склад, где хранились достаточно ценные товары…
– А для нас?
– Ерунда, – ответил он, – там все обычное, начиная с компьютеров и всевозможной связанной с ними периферии, мобильников, смартфонов, планшетников.
– В самом деле не жалко, – буркнул я.
– А также мебели для квартир, – сказал он, – офисов и коттеджей. Но главное, там были запасы краски, автомобильных шин и всего-всего, что можно разместить в ангаре площадью в пять тысяч квадратных метров.
– Тогда пусть горит, – разрешил я. – Как-нибудь задержу дыхание да проскочу.
Когда машина вынырнула из стены черного дыма, я понял, что грабеж был, так сказать, стихийным, организаторы не допустили бы поджогов раньше, чем выгребли бы все дочиста, а так огонь вспыхнул, когда расхищение только-только приняло массовый характер.
Я видел, как многие, спасаясь от волны огня и удушающего жара, выскакивают через выбитые витрины с пустыми руками, оставив по дороге нагруженные тележки, другие что-то выносят в руках, уже надсадно кашляя, дым распространяется ядовитый, желто-черный, а внутри слышно, как глухо взрываются бочки с красками.
Я прибавил газку, мотор довольно взревел, и машина понеслась в центр.
Вокруг здания культурного центра оазис тишины и чистоты, словно даже бунтари почему-то соблюдают правила неприкосновенности международных учреждений, но автомобилей прибавилось.
Когда я парковался, увидел, как вышла, наклонив голову от возможных видеокамер и пряча лицо под огромными темными очками, Белогольцева, наиболее непримиримый лидер оппозиции, о которой вдруг пошли слухи, что она пытается договориться с властями о бескровной передаче власти.
Я успел почувствовать ненавидящий взгляд, в следующее мгновение она скрылась в недрах своей машины.
От нее несколько раз приходили к нам представители с предложениями влиться в ее движение и подчиняться их дисциплине, на что Данил по моей указке отвечал предельно грубо и объяснял, куда им всем идти.
В помещениях центра чувствуется лихорадочная суматоха, то и дело проскакивают почти бегом такие люди, которые в обычное время могут только вышагивать.
Дудиков почти сбежал по лестнице, подхватил меня под локоть и завел в крохотную комнатку, уже знакомую по прошлому разу.
– Анатолий, – сказал он горячо, – это ужасно, но гнойную рану прижечь необходимо! Каленым железом… Маша, кофейку, да покрепче! Нам тут предстоит, предстоит…
Мы сидели по обе стороны столика, а Маша, мягкая и домашняя, ставила перед нами чашки с кофе, затем поставила на середину столешницы большую сахарницу с печеньем и сказала тихо и ласково:
– Мозгам нужно сладкое…
Едва за нею закрылась тихо и бесшумно дверь, Дудиков сказал жарко:
– Анатолий, произошло столько всего… и так быстро… что возможно только в России, где долго запрягают, но потом… я смотрю с болью, что творится в городе… и сердце мое обливается кровью… Больше всего хотел бы взять все население России и разом переместить в Штаты!.. К сожалению, это невозможно не только технически. Несмотря на то что мы, протестанты, крепки в вере и этике труда, нам трудно было бы переварить сто сорок миллионов человек, развращенных православием. Вся экономика рухнет, в нищете окажутся как местные, так и приехавшие…
Левое веко у него слегка подергивается, а пальцы, как я заметил, подрагивают так сильно, что несколько крупинок сахара упали мимо чашки.
– А просто, – сказал я, – присоединить Россию?
– Увы, – сказал он с искренней жалостью в голосе, – это то же самое! Только и того, что приедут не сто сорок миллионов, а всего сорок, но их тоже переварить не сможем. Вы понимаете, почему.
– Нет. Почему?
Он вздохнул.
– В странах третьего мира уверены, что в Штатах все богатые потому, что там золото рассыпано на дорогах. Но у нас самые короткие в мире отпуска, у нас все трудятся вдесятеро интенсивнее, чем в Европе, и в двадцать раз больше, чем в России!.. Не случайно прибывшие чаще всего пополняют криминальные банды. Вовсе не потому, что едут бандиты, но в Штатах работать приходится, как вы называете, каторжно, а не кое-как, как в России. Так что позволить присоединиться России – это резко, а то и катастрофически снизить весь наш уровень, как в производстве, так и в науке, спорте, искусстве…
Я буркнул:
– Ну да, мы же теперь только штатовские фильмы смотрим. И сериалы.
– Присмотревшись, – сказал он негромко, – вы могли бы заметить в титрах множество русских фамилий. И не только в качестве операторов или гримеров. Вот только так можем переваривать приехавших, втыкая их по одному в уже сложившиеся коллективы! К счастью, у нас накоплен опыт и уже выработаны меры, как не дать одной паршивой овце испортить все стадо!
Я криво улыбнулся:
– А две-три уже испортят любой коллектив?
– Вот-вот, – сказал он серьезно, – сами уловили этот момент. Потому грин-карта ежегодно раздается по лотерее пятидесяти тысячам человек по всему миру. Ограничений нет, будь то незнание английского, возраст, пол, семейный статус или финансовое положение. Конечно, нужно не иметь тяжелых инфекционных заболеваний, не быть наркоманом или ранее судимым бандитом, а все остальное нашим обществом переваривается легко. Россия, увы, обречена, с этим ничего не поделать. Сердце мое обливается кровью, очень уж не хочется мириться с жестокой логикой истории! Князь Владимир сделал слишком большую ошибку, приняв православие, хотя чуть раньше у него были послы от германского императора с уговорами принять западный вариант, а из его рук – корону короля Руси. Думаю, в том случае центром Европы стала бы не Германия, а Россия с ее несметным населением, ресурсами и возможностями.