И, произнеся его имя, вдруг как-то сразу обмякла, стала медленно оседать на стул, присела на самый краешек и чуть не грохнулась на пол. Михаил еле успел поддержать ее.
Может быть, отец бы и поборолся, опытнейший адвокат Сидельников обнадеживал мать, но... уж больно строго взялся за борьбу с коррупцией новый Генсек... Тогда еще всерьез думали, что в нашей стране можно бороться с коррупцией. Поглядел бы кто-нибудь лет на десять-пятнадцать вперед, узнал бы, что такое настоящая коррупция, настоящее масштабное воровство... Но не дай бог было в восемьдесят третьем году оказаться в роли козла отпущения...
Суд состоялся в июле. Обычно в это время года они бывали на юге, в Пицунде или в Форосе, и обслуживающий персонал санатория или пансионата пытался угадать любое желание Гавриила Михайловича и членов его семьи. Теперь же они сидели в душном помещении районного суда и ждали приговора.
Сидельников пытался ободрить поникшую духом Веронику Ивановну, но давал понять, что очень уж суровые настали времена и что надежды на мягкий приговор весьма призрачны. Больно уж страшная была статья 93 "прим" хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах. По этой статье предусматривалась и высшая мера...
Четырнадцатилетний Михаил сидел в зале суда, глядел на своего пятидесятипятилетнего отца, и порой в его душе шевелилось чувство гордости - ему нравилось, как держался отец, спокойно, уверенно, хотя сильно исхудал, побледнел и совсем поседел. Дело было громкое - в школе его стали дразнить сыном ворюги, причем особенно ретиво издевались те, кто пользовался ранее услугами Лычкина, те, чьим родителям он доставал дефицитные лекарства, путевки в санатории, билеты в Большой театр или на Таганку... Продолжал глядеть с уважением на Лычкина лишь хулиганистый Игорь Глотов, старший брат которого Николай, несмотря на двадцатилетний возраст, давно уже проторил дорожку в места не столь отдаленные.
Отец сидел за решеткой и делал едва заметные ободряющие жесты жене и сыну, сидящим в зале. Михаилу припомнилось письмо отца, которое недавно принес им Сидельников.
"Я ничего не боюсь, - писал отец. - За все в жизни надо отвечать, и, в принципе, я всегда был готов к этому, хотя и надеялся на лучшее. Будь мужчиной, сын, главное в жизни - не остаться никем и ничем. А я, сам знаешь, пожил всласть. И, как писал классик, попил живой крови, а не питался падалью... Что будет, то будет. Петр Петрович делает все, что может, но времена сейчас лютые. Сами знаете, что по этой статье кое-кому и высшую меру уже привели в исполнение... Так что все, что ниже этого - уже победа..."
Однако, когда судья медленным равнодушным голосом стал зачитывать приговор, Лычкин напрягся, казалось, он сейчас потеряет сознание...
"...к тринадцати годам с отбытием наказания в колонии строгого режима с конфискацией имущества", - произнес наконец судья, и глаза Лычкина блеснули радостью. Как-то дернулся и Сидельников, бросил взгляд на Веронику Ивановну и поднял вверх большой палец правой руки.
"Это победа, Вероника Ивановна, победа! - сказал он после. - И это еще не все! Еще не вечер, я подаю апелляцию в вышестоящий суд... Мы еще поборемся..."
И наверняка бы поборолся, но... слишком сильными оказались впечатления для полнокровного Гавриила Михайловича. Его не успели этапировать в зону, он скончался в Бутырской тюрьме в начале августа того же года от обширного инфаркта...
- Эх, Гавриил Михайлович, - развел руками Сидельников, узнав о случившемся. - Не выдержало сердечко. Как выяснилось, он вообще был очень больным человеком, так определило вскрытие, сосуды ни к черту... Работал много, пожил хорошо, не жалел себя... Нет слов, Вероника Ивановна, просто нет слов... Редкий человек, так держался, так радовался приговору, и на тебе... Еще раз мои вам глубочайшие соболезнования...
- Довели, гады, - простонала мать. - В камере сорок человек сидело, воздух портило... Разве он к такому привык? А ему же как-никак пятьдесят шестой год пошел, Петр Петрович... Да, умеют у нас угробить...
Сидельников получил свой гонорар и откланялся.
- А вообще-то, отец преступник или нет? - задал идиотский вопрос наивный Михаил, полагавший, что роскошная жизнь их семьи была предопределена откуда-то свыше.
- Все на свете относительно, сынок, - усмехнулась мать. - Сам знаешь, в каком лживом обществе живем... А отец... Он молодец, наш папочка... Его голыми руками не взять... Улетел он от них... Правда, и от нас тоже...
- А как теперь... все это? - обвел вокруг руками Михаил. - С конфискацией ведь...
- Как? - тяжело вздохнула мать. - Квартиру эту отберут, дадут другую, дача оформлена на меня, одна машина тоже на меня, другая на дядю Борю, посмотрим... Кое-что отдадим, а остальное... Потом узнаешь, - хитро усмехнулась она.
Из четырехкомнатных апартаментов в элитном доме на Ленинградском проспекте осенью переехали в двухкомнатную хрущобу на Каширском шоссе.
А еще через месяц мать объявила сыну, что ему от наследства отца кое-что причитается.
- Вот тебе, сынок, пятьдесят тысяч наличными, и "девятку" переоформим на тебя, когда подрастешь...
- Да? - насторожился Михаил, желая, чтобы все было поделено поровну. А сколько же у отца было всего?
Мать усмехнулась и многозначительно покрутила пальцем у виска.
- Мишенька, у нашего папочки ничего не было, никаких наличных денег, никаких сберкнижек, ничего вообще... Государственную квартиру отобрали, дали вот это, - она с презрением оглядела крохотные, с низкими потолками, комнатушки хрущобы, - дача давно уже оформлена на меня, потому что ее построил мой покойный отец, ветеран войны, столяр-краснодеревщик, построил своими руками и руками своих друзей... Он же презентовал мне "девятку", также оформленную на меня, и я дарю ее тебе. "Волга" записана на дядю Борю, а деньги? Какие могут быть деньги у скромного советского работника торговли, несправедливо арестованного и павшего жертвой произвола? Никаких денег... Вот пятьдесят тысяч завалялись, бери, владей... Трать как хочешь, но желательно с умом. Больше капать не будет, сынок...
Михаил поглядел в пустые глаза матери и понял, что ничего он от нее больше не получит. Взял деньги и припрятал подальше...
Примерно через полтора года у матери появился молодой любовник по имени Эдик. Черноволосый, с коротко подстриженными фатовскими усиками, неизвестной национальности и рода занятий, он появился неизвестно откуда. Поначалу он приходил редко, потом стал приходить часто, а потом переехал совсем. Перебрался к ним с большой спортивной сумкой на плече, целыми днями торчал дома, слушал музыку, играл на гитаре, курил дорогие сигареты и пил коньяк. По доверенности от дяди Бори гонял "Волгу".
Михаил поначалу терпел присутствие нахлебника молча, а потом, правда, в его отсутствие, задал матери прямой вопрос: что этот человек здесь делает? Мать покраснела, глаза ее злобно заблестели, и она, вскочив с места, закричала истошным голосом, бегая по комнате:
- Мне только сорок два года, черт побери! - вопила она, хотя сын прекрасно знал, что ей пошел сорок четвертый год. - Я еще не старая женщина! Мне что, прикажешь ложиться и помирать, дорогой сыночек? Рановато ты меня решил похоронить... Я хочу еще пожить, я люблю Эдика, он любит меня, нам хорошо вместе... Ты уже взрослый, в моей опеке не нуждаешься... Так чего же ты лезешь в мою личную жизнь? У нас, как-никак, две комнаты, только благодаря мне в однокомнатной не оказались или вообще в коммуналке... Так что всем места хватит... Дача есть, у тебя со временем будет своя машина, деньги, и все, между прочим, благодаря мне... Сколько мне трудов стоило все это сохранить, скольких людей пришлось подмазать, один этот проклятый Сидельников в такую копеечку обошелся... И тебе могла бы вообще ничего не дать...
- Я представляю, сколько ты оставила себе, - сузил глаза Михаил.
- А вот это не твое дело, сынок, - глаза матери стали совсем уже злыми и опасными. - Ты живешь как у Христа за пазухой, а тебе все мало... Жадный ты очень, балованный... Нет, сыночек дорогой, не буди лихо, пока тихо...
На время Михаил заткнулся, затаив лютую ненависть к наглому Эдику. Его безумно раздражало присутствие в квартире этого красавчика с масляными глазами. А один раз он просто застал Эдика на матери.
- Стучаться надо! - закричала мать, махая раздвинутыми в стороны ногами.
Эдик лишь обернулся и поглядел на вошедшего юношу своими черными, как смородины, глазами и сально улыбнулся. Михаил в жуткой досаде захлопнул дверь спальни.
Через некоторое время Эдик вышел из спальни, облаченный в отцовский голубой махровый халат, и чинно прошествовал в ванную. Включил там воду и долго мылся. А потом вышел оттуда, закурил ароматную сигаретку, похлопал Михаила по плечу, подмигнул своим черным масляным глазом и снисходительно произнес:
- Такие вот они, старичок, дела...
Михаил позеленел от злости и осознания собственного бессилия. Он понимал, что обязан был мощным сокрушительным ударом сбить мерзавца с ног, но он не сделал этого. Даже ответить ничего не смог. Он просто пошел и напился. Пришел домой вдребезги пьяный, а затем они пили водку на кухне с Эдиком, хлопали друг друга по плечу и даже целовались. А мать наблюдала эту позорную сцену с нескрываемым одобрением.
- Такие вот они, старичок, дела...
Михаил позеленел от злости и осознания собственного бессилия. Он понимал, что обязан был мощным сокрушительным ударом сбить мерзавца с ног, но он не сделал этого. Даже ответить ничего не смог. Он просто пошел и напился. Пришел домой вдребезги пьяный, а затем они пили водку на кухне с Эдиком, хлопали друг друга по плечу и даже целовались. А мать наблюдала эту позорную сцену с нескрываемым одобрением.
- Жизнь течет, старичок, куда денешься? Живым жить, - бубнил Эдик.
- Все путем, старик, все путем, никаких проблем, - отвечал шестнадцатилетний Михаил и тянулся за очередной рюмкой.
- Давайте жить дружно, - елейно улыбаясь, произнесла мать, и при этих словах Михаила вырвало прямо на пол кухни.
...Так прошло два года. И наконец Михаил принял решение.
- Я, пожалуй, сниму себе квартиру, - пробасил он, стараясь не глядеть в глаза расцветшей за это время, румяной и пышной матери.
- Да? - заблестели радостью глаза матери. - А что? - поглядела она на него внимательно. - Снимай, Миша, снимай. Не так уж это дорого. Деньги у тебя есть... Дело доброе... А подобрать вариант я помогу. Есть у меня еще добрые знакомые.
Подобрать вариант оказалось делом и впрямь нелегким. Рынка аренды квартир тогда еще не было. Но мать действительно помогла. И в 1987 году восемнадцатилетний Михаил стал жить отдельно от матери.
Жить отдельно ему понравилось. Сначала он снимал квартиру в Орехово-Борисове недалеко от матери, потом перебрался в Ясенево. Домом же он не считал не только съемные квартиры, но и ту, в которой был прописан, слишком уж разительно отличались они от их прежней четырехкомнатной. О той жизни напоминала только дача, но теперь там все лето торчал веселый Эдик, устраивавший со своими не менее веселыми друзьями бесконечные пикники и шашлыки. Так что и там ему было не очень сладко...
У Михаила было постоянное ощущение, что вся эта жизнь какая-то временная, что обязательно наступят дни, когда он снова переедет в центр, снова почувствует себя хозяином жизни, станет наслаждаться этой жизнью, как наслаждался в детстве. Почему бы и нет? Ему нет и двадцати. Он поступил в Плехановский институт, тот самый, который в свое время окончил и его отец, он получил водительские права и стал ездить на отцовской "девятке" вишневого цвета, у него еще остались деньги. Что остается делать? Только жить да радоваться... И ждать своего часа, который обязательно наступит...
И он стал радоваться... Стал вести веселый распутный образ жизни, тем не менее институт он не бросил и успешно сдавал сессию за сессией. Он верил, что образование пригодится ему и что лучшие времена у него впереди...
А пока наслаждался молодостью и беззаботностью. От девушек не было отбою... Пока не встретил одну... Ему казалось, он любит ее. Связь с ней продолжалась около года с перерывами на бурные ссоры, заканчивающиеся трогательными примирениями и новыми взрывами страсти... Потом она забеременела от него. А вот это в его планы никак не входило. Он стал уговаривать ее сделать аборт. Она не хотела, ей хотелось ребенка, хотелось замуж. О женитьбе же Михаил думал с чувством панического ужаса. Связывать себя в двадцать один год?! Какой бы это было глупостью, каким безрассудством! Посоветоваться было не с кем, друзей практически не было, а мать давно уже стала для него чужим человеком, да у нее и самой появились серьезные проблемы, которыми она стала делиться с сыном. Ее распрекрасный черноглазый Эдик, за ее счет ездивший на ее "Волге", замечательно погуливал с молоденькими телками и даже время от времени приводил их в ее двухкомнатную квартиру, когда она была на работе. Но она безумно любила его, боялась расстаться с ним, выгнать его вон была не в состоянии... Так и тянулась эта позорнейшая связь, прожирались и отцовские денежки, и зарабатываемые ею... А ей было уже под пятьдесят... Эдик был лет на двадцать моложе ее, чего ожидать? Все в порядке вещей... И Михаила это не касалось, его заботили свои проблемы...
... - Мне только двадцать один год! Я не могу обременять себя ребенком! - злобно кричал Михаил той, которой еще два месяца назад клялся в вечной любви и с которой проводил такие сладкие часы. - Ну потом, потом у нас обязательно будет ребенок, только не сейчас, я еще не кончил институт, ты вот кончила, а я нет... Ну сделай аборт, дорогая, я тебя прошу, - менял он тональность этого мучительного разговора.
- Будь ты проклят! - сказала наконец она и хлопнула дверью его квартиры.
Михаил почувствовал, что на сей раз она ушла навсегда, и вздохнул с облегчением... Жизнь начиналась сначала... А по ней можно было погрустить, попереживать в одиночестве... Куда лучше, чем недосыпать от детского плача и тратиться на всякие там коляски-кроватки-распашонки... Бр-р-р... Кошмар какой... Какой бы это был кошмар! Разве о такой жизни он мечтал?.. Ну ладно, кажется, проехало...
Потом он понял, что ему не хватает ее, что он не может без нее существовать. И он, выждав время, поехал к ней домой.
Отец мрачно поглядел на него, но в квартиру впустил. В ее комнате слышались веселые женские голоса. Михаил робко постучал.
"Войдите!" - крикнула она.
Он вошел. Увидел там ее, румяную, веселую, нарядно одетую. С ней сидели еще две девушки.
"Подсаживайтесь к нам", - томно глядя на него, произнесла одна, высокая, с распущенными белокурыми волосами.
"Нет, он не будет к нам подсаживаться, - рассмеялась его бывшая любовь. - Мишеньке пора домой, Мишенька у нас еще маленький. Пошел вон, Мишенька, и пожалуйста, сделай одолжение, больше сюда не приходи..."
Оплеванному Михаилу ничего не оставалось, как повернуться и уйти. Большой букет роз он так и унес с собой, как дурак...
Когда он садился в машину, белокурая девица окликнула его. Он понравился ей, она ему тоже, он посадил ее в машину. И между ними завязался роман. Жизнь шла своим чередом...
И все было бы распрекрасно, если бы не одно "но". Постепенно подходили к концу отцовские денежки...
Он наконец-то закончил Плехановский. Шел роковой, переломный 1991-й год... Он категорически отказался от предложенной ему матерью работы. Разве для этого он заканчивал институт? Судьбоносный момент в жизни страны, основываются частные предприятия, люди делают деньги. А он будет прозябать экономистом в какой-то гнусной конторе.... Нет, он дождется своего часа... Михаил был по природе оптимистом, он был абсолютно уверен в том, что его час наступит, надо только подождать. И он станет богатым, всемогущим человеком, у него будет все - шикарная квартира в центре, "Мерседес" или "БМВ" последней модели, загородная вилла, отдых на лучших мировых курортах... Все будет у него, надо только выждать, не торопить события...
Его новая подруга оказалась женщиной весьма практичной и пробивной. Она все время хотела найти ему хорошую работу, но пока ничего не получалось.
...Выпив пива, Михаил пришел домой, развалился в кресле и листал рекламную газету.
От этого занятия его отвлек телефонный звонок.
- Мишенька, - крикнула в трубку белокурая подруга. - Я нашла тебе работу! Это именно то, что нужно. Открывается малое предприятие "Гермес". Учредитель - Фонд афганцев-инвалидов. Как раз сейчас идет набор сотрудников. И требуются мужчины от двадцати до тридцати пяти лет с высшим образованием (желательно экономическим) или молодые люди, отслужившие в армии, ну, это для охраны и тому подобное. Но там есть место менеджера. Будешь получать в твердой валюте. И недалеко от тебя - Теплый Стан, улица академика Варги, дом... Завтра же поезжай туда. Там коммерческим директором назначен бывший афганец Кондратьев Алексей, заместителем у него Олег Никифоров. Запиши телефон. А я уже поговорила о тебе с кем нужно. Они будут торговать продуктами питания, поставки из Китая... Золотое дно, не тяни, а то пожалеешь потом. Я так тебя расписала - молодой специалист, грамотный, толковый, моя двоюродная сестра по отцу там секретаршей работает, ее Аллой зовут... Все. Пока. Целую...
"А что? Поехать поглядеть, что ли, что это за "Гермес" такой? подумал Михаил. - Рядом же совсем, в Теплом Стане. И как раз для меня. Чем я не подхожу? Двадцать два года, образование высшее экономическое. Завтра же и поеду, оденусь как следует, на тачке подкачу... Пусть видят..."
Он позвонил по указанному телефону, рассказал о себе. Разговаривали с ним очень любезно и предложили приехать прямо сейчас. Он вежливо отказался, сославшись на занятость, проклиная себя за то, что выпил пива. "Еще не хватало ехать устраиваться на работу с таким выхлопом..." Тогда ему предложили приехать завтра с утра...
- Приезжайте, Михаил Гаврилович, такие люди, как вы, нам очень нужны, - произнес спокойный мужской голос.
У Михаила сразу же поднялось настроение, он просто воспрял духом, веря в то, что это и есть начало его головокружительной карьеры преуспевающего бизнесмена.
Но на следующий день ему не удалось поехать туда. Утром позвонила мать и дрожащим от волнения голосом попросила приехать к ней на Каширское шоссе.