– Все в порядке, все в порядке, – сказал Марио, пожав плечами и скосив глаза на жену. Брови Марио подергивались. На левой брови у него остался шрам от рыболовного крючка – место, где волосы не росли. – Я вижу, у вас горе, синьор Ральфо. Это ваша дочь покончила с собой?
– Марио! – проговорила Филомена потрясенно.
– Это неправда! – возразил Коулман. – Там нет ни слова правды! Она… – Он шарахнул стаканом по столу, разлив вино.
– Эй, поосторожнее! – сказал Марио.
Все дальнейшее случилось за доли секунды, словно взрыв. Коулман осознал, что тянется к рубашке Марио, чтобы ухватить того за грудки. Он так доверял Марио, а тот предал его. Ведь Коулман рассчитывал на его дружбу, верность, помощь в нелегкое время. Он по-приятельски выходил с ним в море на рыбалку, с удовольствием оставался в его гостеприимном доме. А теперь все было разрушено… Стул или стол перевернулись, и они оба оказались на полу. Коулману никак не удавалось ухватить жилистые, увертливые руки Марио. Дети и Филомена кричали. Внезапно что-то обожгло бедра Коулмана. Боль парализовала его, он не чувствовал ничего, кроме мучительного жжения. Марио поднялся на ноги. И тут Коулман увидел, что случилось: Филомена – а больше и некому было – вылила на него из кастрюльки горячий бульон.
Теперь она рыдала, опираясь о стену. Марио сыпал проклятиями не от злости, а от отчаяния. Дети орали в голос, а в дверях стояли соседи.
Коулман встал и принялся отдирать обжигающую ткань брюк от кожи. Кровь из разбитого рта капала красными горошинами на пол кухни.
– Филомена, бога ради! – сказал Марио (или же сказал что-то в этом роде). – Сделай доброе дело! Помоги ему! Принеси соды!
Появилась сода, а с ней и какая-то желтая мазь в большой банке, вероятно рыбий жир. Коулман пришел в себя и попросил Марио и Филомену выставить вон соседей и детей.
– Мне их нужно снять, – сказал он, имея в виду брюки.
В комнате остался только Марио, который замер, уперев руки в колени.
Не обращая на него внимания, Коулман стащил с себя брюки и принялся втирать соду в кожу под трусами. Марио глазел на него, а Коулман его тихо ненавидел, хотя и понимал, что у Марио есть все основания, чтобы злиться. И Коулман счел, что будет мудро и даже пойдет ему на пользу пролить немного бальзама на свежие раны.
– Мне очень жаль… очень, – сказал он Марио. – Да еще и добрая кастрюлька супа пропала. – Он выдавил из себя смешок. – Я в таком взвинченном состоянии, Марио. А когда вы сказали о… о моей… – Он не мог произнести слово «дочери». Коулмана привела в бешенство фраза в газете про «самоубийство его жены Пегги». – Я потерял голову. – Коулман поднял белые от содового порошка руки и крутанул ими, словно отрывая себе голову. – Я компенсирую Филомене потери, как минимум куплю угрей. И еще я могу убрать здесь.
– Ah, non importa[66], – сказал Марио, не сводя с него глаз.
– Я возьму немного воды, чтобы помыться, – буркнул Коулман, сопровождая свои слова действием и зачерпывая кувшином горячую воду из кастрюли, стоящей на плите. – Возьму это к себе в комнату.
Дети и Филомена находились в гостиной, так что Коулману не пришлось испытывать на себе их ненавидящие взгляды. Он прошел в свою комнату, неся влажные брюки, там вымылся и замочил трусы в остатках воды в большом умывальном кувшине. Он как мог оттер брюки и снова надел их – других у него с собой не было, даже пижамных штанов не имелось. Потом медленно спустился вниз, намереваясь помириться с Филоменой.
В кухне был только Марио со стаканом вина.
Коулман почувствовал, что Марио побаивается полиции.
– Синьор Марио, примите еще раз мои извинения, – сказал Коулман. – У вас есть тряпка?
– У Филомены на швабре… Филомена! Она, кажется, укладывает детей в постель.
– В такой час?
– Она всегда их укладывает, когда волнуется, – сказал Марио, пожав плечами, потом открыл дверь в соседнюю комнату. – Филомена, нет нужды суетиться. На полу разлито немного супа, дорогая. Все в порядке.
Последовал пронзительный ответ Филомены, в котором слышалось больше тревоги, чем злости. Марио закрыл дверь и вернулся.
Коулман увидел швабру и принялся за работу, используя холодную воду из-под крана. Если он что и умел делать, так это мыть полы. В Риме он часто работал шваброй, а до этого в Таосе, Тулузе, Ареццо и всех других местах, где жил последние пятнадцать лет. Марио подкинул в печку немного дров.
– Пожалуйста, скажите Филомене, что тут стало немного лучше, – попросил Коулман.
– Спасибо. Выпейте стаканчик, синьор Ральфо, – сказал Марио, наливая ему вина.
– Насколько я понимаю, мое присутствие доставляет вам неудобства. Я могу уйти сегодня же, если вы порекомендуете место, где я мог бы остановиться. Вы же знаете, паспорта у меня с собой нет, так что в отель мне не устроиться.
Появившаяся Филомена услышала последние слова Коулмана. Коулман говорил на довольно простом итальянском. По крайней мере, теперь она не плакала.
– Синьор приносит свои извинения, Филомена. Ты видишь, он вымыл пол в кухне, – сказал Марио.
– Тысяча извинений за пропавший brodo, синьора, – подхватил Коулман. – Я тут постарался как мог. Я уже говорил вашему мужу, что признателен за ваше гостеприимство, но я должен уйти, если…
Марио демонстративно пожал плечами, посмотрел в потолок и сказал:
– Пожалуй, я найду для вас место. У Донато. Если вы не боитесь холода. У него есть…
Коулман не знал этого слова, но подумал, что Марио имеет в виду сарай. Ну, одну ночь можно провести и в сарае, а потом он найдет что-нибудь получше. Идея Марио ему не очень понравилась, но гордость не позволяла попросить разрешения остаться. К тому же он чувствовал, что Филомена настроена против него, ведь драку затеял именно он. Коулман вытащил из кармана бумажник, тоже мокроватый, и извлек из него пятитысячную купюру:
– Это вам и Филомене, с благодарностью.
– Нет, синьор, вы уже заплатили! – возразил Марио.
Но он был по-настоящему беден (или довольно беден), и Коулман настоял на своем.
Коулман стал великодушнее и отклонил предложение проводить его к Донато. Он сказал, что не хочет больше доставлять беспокойство – seccatura – Марио. После чего Марио произнес речь, которую Коулман вежливо выслушал. Суть речи сводилась к следующему: все мы живем в опасное время и не должны расхаживать по миру без удостоверения личности. Все эти соображения ничуть не удивили Коулмана. Он понял, что Марио с подозрением отнесся к публикации в газете, а потому ему следует держаться как можно дальше от Кьоджи. Коулман допил вино, и Марио тут же налил ему еще.
Филомена снова занялась готовкой у плиты.
– Останьтесь на обед, – сказал Марио. – Негоже уходить из нашего дома с пустым желудком. Я беспокоюсь из-за полиции, но это другое дело. Мы все беспокоимся из-за полиции. И что это за мир, в котором нам приходится жить, а, Филомена?
– Si, Марио.
Она бросила жир на горячую сковородку. Принесенная Марио рыба уже лежала разделанная сбоку на плите.
– Мне и вправду грозит опасность, – сказал Коулман. – Видите, один раз это уже случилось, поэтому я и нервничаю. У меня дочь неудачно вышла замуж. Она грозила покончить с собой… – (еще один «ох» Филомены), – но пока этого не случилось.
– Слава богу. Бедняжка! – воскликнула Филомена.
– Заметка в газете напомнила мне о ней. Но моя дочь в Калифорнии, она несчастна, однако жива. Я часто о ней думаю. Моя жена, ее мать, погибла в автокатастрофе, когда девочке было четыре года. Я сам ее воспитывал.
Эти слова вызвали искреннее одобрение и удивление Филомены и сочувственный кивок Марио.
– Она замужем за человеком, который ей изменяет. Но таков ее выбор. А вот я больше не хочу жениться. Но иногда на мою голову сваливаются неприятности из-за женщин. – Он улыбнулся Марио. – Жизнь продолжается, верно, Марио? Ну, мне пора.
Он попрощался с Филоменой и склонился над ее рукой. Марио вышел проводить его до небольшого ресторана, так как Коулман был голоден. К тому же он подумал, что при ресторане может найтись комната. Или кто-нибудь подскажет ему, где сдается жилье. Кьоджа напоминала Венецию, хотя и не была такой красивой. Они пересекли несколько каналов, сделали несколько поворотов по узким улочкам. И все же это не Венеция. И Рея тут поблизости нет. А потому, с точки зрения Коулмана, Кьоджа лишалась всякой привлекательности. Перед дверью ресторана он попрощался с Марио и еще раз поблагодарил его.
– Когда приеду сюда снова, мы отправимся с вами на рыбалку, – сказал Коулман.
– Si, sicuro! – ответил Марио, и Коулману показалось, что тот, возможно, говорит искренне.
Коулман обедал и размышлял. Он решил скрываться еще неделю. Ничего невозможного в этом не было, ведь Рей же скрывался. Еще он пришел к выводу, что не стоит писать письмо в полицию своей рукой – слишком рискованно. Пожалуй, до конца недели он вернется в Венецию и попытается еще раз убить Рея. А пока что будет оставаться мертвым, безликим для всех благодаря своему инкогнито. Поскольку друзей у него почти не было, то лишь Инес и еще несколько человек будут тревожиться о нем, не зная, то ли скорбеть от всей души, то ли подождать еще немного. И вероятно, она еще немного подождет, не без улыбки подумал Коулман. А что такое скорбь? Вытянутое лицо в течение часа? Ну, может, дня. В случае с Инес – чуть дольше. Дик Пёрселл и тот будет дольше горевать по нему. Как и старый друг в Нью-Йорке – Ланс Дюкен, художник, которого Коулман знал еще с тех времен, когда был строителем. А остальные? На сей счет Коулман не заблуждался: о нем прольют одну-две слезинки. Скорбят лишь по нескольким избранным друзьям или по членам семьи, да и эта скорбь главным образом для того, чтобы ее видели оставшиеся родственники.
Поев, Коулман стал спрашивать молодого официанта, у кого бы можно снять комнату на ночь.
– Я остановился в Венеции, но возвращаться туда сейчас поздновато. Вы не знаете, где я мог бы переночевать? Я, конечно, заплачу, вот только паспорта у меня при себе нет, – объяснил он свое нежелание снять номер в отеле.
Молодой официант предложил комнату в собственном доме. Он назвал цену. Пятьсот лир.
– Комната теплая. Кухня по соседству.
Коулман согласился.
Дом располагался неподалеку. Молодой человек выкроил пять минут между двумя клиентами, чтобы проводить Коулмана и познакомить с семьей. Никаких вопросов (например, почему американец не снимет номер в отеле) ему не задавали. Коулман поболтал с родителями в гостиной за чашкой кофе. Узнал их фамилию – Ди Рьенцо.
– Мне нравится Кьоджа, – сказал Коулман, который представился как Тейлор, писатель. – Может быть, вы знаете место, где можно снять комнату на неделю? Я собирался привезти из Венеции пишущую машинку.
Муж посмотрел на жену и сказал:
– Возможно, я найду для вас комнату. Впрочем, вы можете остаться и у нас, если моя жена не будет возражать. Посмотрим, как мы поладим.
Коулман улыбнулся. Он сел намеренно так, чтобы пожелтевший синяк у него под глазом оставался в тени, и излучал сплошное обаяние. Похвалил деревянный сундук в углу, который и в самом деле являл собой превосходный образец мастерства и резьбы, и ему сообщили, что это свадебный подарок отца синьоры Ди Рьенцо.
– Я сейчас пишу книгу по истории обоев, – сказал Коулман.
– Истории чего? – переспросил синьор Ди Рьенцо.
– Обоев, которые клеят на стену.
18
Рей вернулся, и Джустина сообщила ему, что не знает, когда появится хозяин. Часы показывали четверть первого. Рей вышел из дома, собираясь позвонить Инес Шнайдер, но вспомнил, что Зордий и капитан полиции ждут от него номер дома в Джудекке. Он посмотрел на почти нечитаемый четырехзначный, сделанный по трафарету номер на каменном дверном косяке, и отправился в кафе-бар, где был телефон. Сначала он позвонил в полицию, потом Зордию, которого не оказалось в отеле, но он оставил послание на его имя. После чего набрал номер отеля «Гритти-палас», где, если верить газете, проживала мадам Шнайдер. У него возникло желание пообщаться с ней, успокоить ее, пусть перестанет волноваться из-за него. Да и Коулман того не стоил. Рей предполагал, что мадам Шнайдер не окажется в отеле, что она вообще съехала, но Рея тут же соединили с ее номером, и она ответила:
– Рей! Как вы? Где вы?
– Я сейчас на Джудекке. Я хотел сказать… я только хотел сказать, что у меня произошло столкновение с Эдом вечером во вторник, и я ушел, оставив его лежать то ли в сознании, то ли без, но я не думаю, что он мертв.
– Без сознания? Где?
– На маленькой улочке близ Риальто. Я сообщил об этом в полицию. Во вторник около одиннадцати вечера.
– А вы где были?
– Я был один. На Джудекке.
– Я должна немедленно вас увидеть. Чем вы заняты?
Рей не хотел ехать к Инес сейчас. Но все же чувствовал моральную обязанность поговорить с ней.
– Хорошо, я приеду.
– В час меня ждут Смит-Питерсы, но могу отменить встречу. Вы можете приехать в «Гритти»? Или давайте увидимся в любом другом месте.
Рей сказал, что сможет приехать через сорок пять минут. Он снова отправился в Венецию и сошел на остановке «Джильо», следующей после «Делла Салюте». Это была самая красивая часть города, набережная Скьявони, откуда казалось, что знаменитая церковь Санта-Мария делла Салюте занимает еще большее пространство по сравнению с неожиданно маленьким вапоретто, этим мирским средством передвижения на фоне Дворца дожей и колокольни Сан-Марко, находящихся так близко за лентой воды. Наконец показался отель «Гритти-палас». «Коулман жив, – думал Рей, – а я снова стал самим собой – Реем, или Рейбурном Гарретом, страдающим комплексом неполноценности, человеком довольно привлекательным, очень богатым, хотя и лишенным каких-либо особых талантов». Он возобновил связь с родителями и друзьями, хотя, к счастью, у друзей даже не было времени огорчаться его отсутствию, кроме, пожалуй, Брюса, который должен был написать ему неделю назад в «Пон-Руаяль» в Париже, а теперь ждет ответа. Он все осторожно объяснит родителям, и они его поймут, может быть, не сразу, но через день-другой. Мать, наверное, поймет сразу, отец, вероятно, обвинит Рея в слабости, неврастении. Но Рей чувствовал, что не произошло ничего такого, чего он не мог бы исправить, так что по большому счету ничего серьезного и не случилось.
К своему неудовольствию, в фойе «Гритти» Рей увидел Смит-Питерсов, они стояли и разговаривали с Инес. Впрочем, почему бы не встретиться с ними со всеми? Для этого требовалось лишь чуть больше куража.
– Рей! Buon giorno! Bon jour, bon jour! – сказала Инес, и Рей подумал, что она сейчас протянет ему руку, но она ничего такого не сделала.
– Привет, Инес. Привет, – сказал он Смит-Питерсам с вежливой улыбкой.
– Привет, мистер Гаррет, – твердо сказал мистер Смит-Питерс, кивком словно пригвождая Рея к месту. Похоже, он не знал, как ему себя вести: улыбаться, говорить по-дружески или нет.
– Вы ушиблись, Рей? – спросила его жена с более явным интересом и озабоченностью.
– Ничего серьезного, просто рассек кожу, – ответил Рей.
– Это после вечера вторника? – спросила Инес.
– Да, именно, – кивнул Рей.
– Я сказала Лауре и Френсису, что вы в тот день видели Эдварда, – нервно пояснила Инес. – Мы все хотели вас увидеть, поэтому…
Она беспомощно развела руками. Она казалась похудевшей и постаревшей, под глазами у нее появились синяки.
– Может быть, посидим здесь в баре? – предложил мистер Смит-Питерс. – Я думаю, для ланча еще рановато, верно?
– Конечно, – сказала Инес, глядя мимо Рея на дверь. – Я все жду, что в любой момент появится Эдвард.
– Надеюсь, – сказал Рей.
Все, кроме Инес, заказали водку с томатным соком.
– Так где же вы пропадали? – спросила Лаура Смит-Питерс, пытаясь улыбнуться.
– Главным образом на Джудекке, – ответил Рей. – Мне хотелось побыть какое-то время наедине с самим собой.
Смит-Питерсы несколько мгновений ошеломленно смотрели на него.
– Вы, конечно, всех заставили поволноваться, – сказала миссис Смит-Питерс.
– Мне очень жаль.
В этот момент боль запульсировала у него в виске, отчего голос прозвучал неубедительно.
– А во вторник вечером? – спросила Инес. – Что случилось во вторник вечером?
– Я оказался в неизвестном мне районе Венеции, – начал Рей. – Около половины одиннадцатого я увидел позади себя Эдварда. Эд не был настроен дружески, поэтому я попытался уйти от него. – Он почувствовал удивление Смит-Питерсов, явно не поверивших, что неприязнь Коулмана к Рею может достигать таких масштабов. Смит-Питерсы вовсе не относились к аудитории, подходящей для подобных рассказов. – Я оказался в тупике, а когда попытался выбежать оттуда, Коулман ударил меня камнем.
– Неужели? – сказала миссис Смит-Питерс, поднеся руку к горлу.
– Его удар свалил меня с ног, но мне удалось ответить ему. А потом я поднял тот самый камень и швырнул в него. Когда я уходил, он лежал на земле, и я не могу сказать точно, в сознании он был или нет. Все это я рассказал полиции.
– Тогда где же он? – спросила миссис Смит-Питерс.
– В последний раз я видел его на той улочке у канала, – ответил Рей.
– У канала, – сказал мистер Смит-Питерс, наклоняясь над столом, как это уже делал прежде. – Он не мог свалиться туда, как вы считаете? Свалиться и утонуть?
– Френсис! Какая ужасная мысль! – прошептала его жена.
– Это вряд ли возможно, – сказал Рей. – Но он, кажется, двигался, когда я уходил. Пытался подняться. – Рей отер губы. – Может быть, не стоило этого говорить, потому что я не уверен.
Мистер Смит-Питерс нахмурился:
– Инес, при нем было много денег?
– Не знаю, но вряд ли много. Да и что такое «много»? Понятие довольно неопределенное. Все зависит от грабителя. Но я понимаю ход вашей мысли.
– Вы просто бросили его, – сказала Рею миссис Смит-Питерс, и в ее голосе послышалась обвинительная нотка.
– Да, – ответил Рей. – Я был почти не в себе, и вы не…
Договаривать он не стал. Неужели она полагает, что он мог бы стать добрым самаритянином для Коулмана?
– И никого поблизости не было? – недоверчиво спросил ее муж.
– Я никого не видел, – ответил Рей.
– Так странно, что ни один… – начала Инес, но замолчала.
Никто не стал развивать ее мысль. Они порассуждали о возможных действиях полиции. Рей чувствовал, что атмосфера становилась все более напряженной, неприязнь по отношению к нему возрастала. Им казалось, что он в бессознательном состоянии мог сделать с Коулманом и кое-что похуже. Или сделал это намеренно, но не хотел сознаваться.
– Тем вечером, когда мы все были на Лидо… – начал мистер Смит-Питерс.