– И кого пригласили? – надменно спросил Коулман.
– Кое с кем из них вы встречались. Это не какая-нибудь шваль. Но суть в том, что у нее не было депрессии. Да, она предавалась всяким мечтам, много говорила о фруктовых садах, птицах с цветными перьями. – Рей облизнул губы. Он чувствовал, что говорит плохо, словно пересказывает фильм, начав с середины. – Я бы хотел, чтобы вы знали: она никогда не говорила о самоубийстве, ни словом не обмолвилась насчет депрессии. Как об этом можно было догадаться? Она действительно казалась счастливой. И я вам говорил в Шануансе, что в Пальме я посетил психиатра. Он мог бы принять ее не один раз – столько, сколько было бы нужно Пегги. Но она не захотела с ним встречаться.
– Значит, ты подозревал: что-то с ней неладно, иначе зачем бы стал обращаться к психиатру?
– Не совсем так. Но я бы пригласил психиатра в дом, если бы знал, в каком она плохом состоянии. Ела она нормально…
– Я это слышал.
– Мне казалось, Пегги нужно поговорить с кем-то, кроме меня, с тем, кто объяснил бы ей, что такое реальность, в которой мы живем.
– Реальность? – Голос Коулмана прозвучал рассерженно, подозрительно. – А ты не думаешь, что в браке она получила изрядную дозу этой самой реальности?
Для Рея это был нелегкий вопрос.
– Если вы имеете в виду физическую сторону…
– Имею.
– С Пегги это было и реально, и нереально. Она не боялась. Она… – Он просто не мог говорить об этом Коулману.
– Была удивлена. Может быть, потрясена.
– Вовсе нет. Трудность состояла не в этом. Может быть, в том, что она уехала от вас. После того как вы многие годы были центром ее жизни, на вашем месте вдруг появился я. – Он спешил продолжить, хотя и видел, что у Коулмана чешется язык. – Она была чрезвычайно неприспособленной, сами знаете. Всю жизнь частные школы, а на каникулах никуда от вас ни на шаг. Ясно, что вы не давали ей той свободы, какой пользуются девочки ее возраста.
– Ты думаешь, я хотел, чтобы она росла, зная всю… грязную сторону жизни, известную многим девочкам?
– Нет, конечно. Я вас понимаю. И я ценю то, что Пегги не походила на других. Но вероятно, ей хотелось больше волшебства, чем я мог дать… или больше, чем есть в браке.
– Волшебства?
Рей чувствовал смущение и неуверенность.
– Пегги была очень романтична… и в этом крылась опасность. Она считала, что брак – это нечто вроде рая или поэзии, а не продолжение обычного мира. Но место, где мы жили, и в самом деле было похоже на рай. Климат, фрукты на деревьях прямо перед нашей дверью. У нас были слуги, свободное время, солнце. Мы не были обременены детьми, не мыли с утра до вечера посуду.
– Деньги не могли сделать Пегги счастливой. Денег ей всегда хватало, – отрезал Коулман.
И Рей понял: он сказал не те слова, использовал не то сравнение, потому что наличие денег у Рея вызывало у Коулмана раздражение, хотя он бы никогда не допустил, чтобы его дочь вышла за человека необеспеченного.
– Дело, конечно, не только в деньгах. Я стараюсь описать атмосферу. Я много раз пытался поговорить с Пегги. Хотел съездить с ней ненадолго в Париж, снять там квартиру. Это стало бы шагом к реальности. Климат похуже, шум, люди, и… и в Париже нужно жить по календарю и по часам.
– Что за ерунду ты несешь про реальность? – спросил Коулман, пыхтя сигарой.
Глаза у него налились кровью.
Рей понял: все его усилия безнадежны, как и предупреждала Инес. И во время наступившей паузы стало заметно, что злость Коулмана снова усилилась, как это было и на Мальорке. Коулман сидел, откинувшись на спинку стула, с видом человека, который с достоинством несет бремя невосполнимой утраты. Пегги была для него смыслом жизни, единственным источником гордости, Пегги, его девочка, которую он растил сам (по крайней мере, с четырех или пяти лет), образец красоты, изящества и хорошего воспитания. Рей понимал, что сейчас все эти мысли крутятся в голове Коулмана и никакие объяснения, извинения, жертвы с его, Рея, стороны не в силах что-либо изменить. Теперь Рею стало ясно: он и на бумаге ничего не смог бы объяснить. Коулман не желал ничего слышать и видеть.
– От этих разговоров я устал до чертиков, – заявил Коулман, – так что давай заканчивать. – Он рассеянно повел глазами, словно в поисках официанта. – И пусть прошлое останется в прошлом, – пробормотал он.
Эти слова не были похожи на примирение, и Рей не воспринял их как таковое. Он надел пальто и последовал за Коулманом. Никто даже не предпринял попытки заплатить за последний бренди. Рей пошарил в левом кармане пальто, проверяя, на месте ли зажигалка. Вытащил ключ от своей комнаты в «Сегузо» (а ведь думал, что оставил его у портье), а вместе с ним и сложенный шарф. Рей засунул его назад, но Коулман насторожился:
– Это что?
Они вышли в холл.
– Ключ от моей комнаты.
– Я имею в виду шарф или платок.
Рука Рея оставалась в кармане, и он снова вытащил ее вместе с шарфом.
– Шарф.
– Это шарф Пегги. Я его возьму, если не возражаешь.
Слова Коулмана были слышны служащему за стойкой «Эксельсиора» и молодому коридорному у дверей. Коулман протянул руку, Рей помедлил мгновение – у него были все права на этот шарф, – но потом, чтобы не спорить, отдал его Коулману:
– Возьмите.
Коулман ухватил шарф за угол, и тот развернулся. Они проходили через дверь отеля, когда Коулман сказал:
– Очень похоже на Пегги. Спасибо. – Они вышли на улицу, и он добавил: – Ведь ты раздал всю ее одежду на Мальорке.
Он спрятал шарф в карман пальто.
– Не думал, что вам захотелось бы что-то взять, – ответил Рей. – Ведь вы забрали все ее работы – картины и рисунки.
Он пожалел, что в его голосе прозвучала горечь. Но шарф был своего рода обманкой, и от этого Рей почувствовал злобное удовлетворение.
Их подошвы хрустели на песчаной тропинке в том же ритме, что и три дня назад в Риме. Рей внимательно следил за Коулманом – не сделает ли тот какого-нибудь резкого движения, не вскинет ли, например, руку с пистолетом. Коулман не дал бы за его жизнь и ломаного гроша. Теперь Рей понимал это. Тесть решил его наказать. Им попались навстречу всего два человека – двое мужчин, идущих каждый сам по себе по тропинке, пересекающей остров.
– Мне необязательно ехать с вами, – пробормотал Рей. – Наверняка будет еще вапоретто.
Коулман медленно пожал плечами. Потом сказал:
– Нет проблем. Мне в ту же сторону. Вот она. «Марианна Вторая».
Он двинулся к трем катерам у пристани, расположенной под прямым углом к тропинке, по которой шли Рей и Коулман.
На корме одного из судов Рей увидел надпись: «Марианна II». Видимо, с них сняли брезентовый верх.
Коулман огляделся. Здесь не было никого, кроме группки из трех-четырех молоденьких итальянцев, ежившихся в своих куртках близ кассовой будки вапоретто в двадцати ярдах от них. Рей понял, что она закрыта, и обвел взглядом лагуну – не идет ли вапоретто, но ни одного не увидел. Его часы показывали двадцать минут второго.
– Черт бы подрал этого Коррадо. Наверно, отправился домой, – пробормотал Коулман. – Ну и бог с ним. Нам он все равно не нужен.
Коулман остановился в конце причала и неуклюже спустился по короткой лесенке на борт, в пространство на корме.
Он собирался сесть за штурвал. Рей тут же отпрянул и попытался найти предлог, чтобы не ехать, но, осознав сложность и абсурдность ситуации, в которой ему приходится искать спасения, он весело улыбнулся, и ему стало все равно.
– Вы хотите вести катер? – спросил он у Коулмана.
– Конечно. Я весь день его водил. Коррадо появляется просто так, чтобы поприсутствовать. Живет где-то на Лидо. Но я не знаю где. – Коулман выудил из кармана ключи. – Садись.
«Я смогу дать ему отпор», – подумал Рей. Второй раз Коулман уже не застанет его врасплох. А если попытается, то он ему с удовольствием вмажет. Это по меньшей мере. А то и вырубит его. Как бы то ни было, отступить сейчас было бы вопиющей трусостью. Поводом для торжества Коулмана. Рей спустился на борт. Низкие медные перила опоясывали корму, и на катере имелась закрытая рубка.
Коулман вошел в рубку, завел мотор и осторожно сдал назад. Потом развернул судно, и они стали набирать скорость. Мотор ревел немилосердно. Рей поднял воротник пальто и застегнул верхнюю пуговицу.
– Я держу курс на канал Джудекка! Высажу тебя где-нибудь на Дзаттере! – прокричал ему Коулман.
– Скьявони меня устроит! – крикнул в ответ Рей.
Он сидел на низеньком сиденье на корме. Транспорт был быстрым, это точно, вот только холод пробирал. Рей хотел войти в рубку, чтобы укрыться от ветра, и в этот момент Коулман оторвался от штурвала и шагнул навстречу ему.
– Заблокировал руль! – объяснил Коулман, показывая большим пальцем за спину, в сторону мотора.
Рей кивнул, держась за верх двери, чтобы не потерять равновесия. Катер подпрыгивал на волнах. Тут и там торчали буи, кроме того, в любой момент могли появиться другие суда, и Рей подумал, что блокировать систему управления небезопасно. Он встревоженно посмотрел вперед, но не увидел ничего между катером и мигающими огоньками большой Венеции. Коулман наклонился и повернулся боком к Рею, чтобы прикурить погасшую сигару. Рей снова двинулся в рубку, а Коулман пошел ему навстречу, и Рею пришлось отступить назад, но он продолжал держаться рукой за крышу рубки. И тут Коулман, зажав сигару зубами, согнулся пополам и изо всех сил ударил Рея головой в живот. Рей упал спиной на планшир, верхняя половина его тела перевесилась через борт, но правой рукой он успел зацепиться за хлипкие медные перила. Коулман ударил его кулаком в лицо и пнул ногой в грудь. Правая рука Рея неловко изогнулась, пальцы разжались, и всей своей тяжестью он рухнул за борт.
Рей кивнул, держась за верх двери, чтобы не потерять равновесия. Катер подпрыгивал на волнах. Тут и там торчали буи, кроме того, в любой момент могли появиться другие суда, и Рей подумал, что блокировать систему управления небезопасно. Он встревоженно посмотрел вперед, но не увидел ничего между катером и мигающими огоньками большой Венеции. Коулман наклонился и повернулся боком к Рею, чтобы прикурить погасшую сигару. Рей снова двинулся в рубку, а Коулман пошел ему навстречу, и Рею пришлось отступить назад, но он продолжал держаться рукой за крышу рубки. И тут Коулман, зажав сигару зубами, согнулся пополам и изо всех сил ударил Рея головой в живот. Рей упал спиной на планшир, верхняя половина его тела перевесилась через борт, но правой рукой он успел зацепиться за хлипкие медные перила. Коулман ударил его кулаком в лицо и пнул ногой в грудь. Правая рука Рея неловко изогнулась, пальцы разжались, и всей своей тяжестью он рухнул за борт.
Падение спиной вперед длилось лишь мгновение, потом Рей оказался в воде и стал тонуть. Когда он с трудом вынырнул на поверхность, катер был уже далеко, звук его мотора едва проникал сквозь залитые водой уши. Туфли и пальто, промокшие насквозь, тянули Рея на дно. Холод пробирал до костей, и он уже чувствовал приближающееся онемение. Он выругал себя за глупость. «Получай, что заслужил, идиот!» Но, повинуясь животному инстинкту, старался держаться на плаву, чтобы дышать. Он попытался скинуть туфлю, однако понял, что для этого нужно погрузиться с головой, и сосредоточился на том, чтобы остаться на поверхности, увидеть катер, остановить его. Вода была невыносимо ледяной, словно само море встало на сторону Коулмана. Катеров нигде не было видно. Венеция казалась дальше, чем с борта, но Рей знал: Лидо совсем далеко. Одно его ухо – хлюп-хлюп – прочистилось, и тогда он услышал слабый звон колокола. Колокола на буе. Несколько секунд он не мог определить направление – или увидеть огни, если они были на буе, – но решил, что звук доносится слева, в противоположной стороне от Венеции, и поплыл туда. Его барахтанье лишь с трудом можно было назвать плаванием – просто судорожные рывки ног, рук и тела, да и те он делал с опаской, боясь потерять силы. Он был неплохим пловцом, всего лишь неплохим, а в ледяной воде стал пловцом никуда не годным. Ему пришла в голову суровая мысль: вероятно, это конец.
– Помогите! – закричал он. А потом по-итальянски, теряя драгоценное дыхание: – Aiuto!
Звук колокола стал громче, но силы уходили быстрее, чем приближался звон. Рей позволил себе отдохнуть, опасаясь судороги. Он чувствовал спазм в левой голени, но ногой все еще мог двигать. Потом он увидел буй, светло-серый шар, ближе, чем он смел надеяться. Света на буе не было. Ветром уносило звук прочь от него, и Рей понадеялся, что ветер гонит волну в эту сторону. Теперь Рей старался только держаться на плаву, понемногу продвигаясь вперед.
Буй торчал застывшей каплей, наполовину ушедшей под воду. На нем не было никаких поручней, а верхушка – ряд металлических стержней, ограждающих колокол, – находилась слишком высоко над водой, чтобы дотянуться. Рей прикоснулся к бую кончиками пальцев и наконец ладонью ощутил его мощное скользкое тело. У него уходило немало сил, чтобы держаться за буй, обхватив его двумя руками, но духом он воспрял. «Буй предупреждает суда, что нужно держаться подальше от него», – подумал Рей и почувствовал в этом мрачный юмор. Он попытался нашарить ногами какую-нибудь опору, но так ничего и не нащупал. Он находился в воде по шею. Когда он поднял руки, от его пальцев до металлических стержней оставалось двенадцать дюймов. Одной рукой – другая легонько упиралась в наклонную поверхность буя – он ослабил на себе галстук, снял его и постарался набросить на один из стержней. Они стояли почти вертикально, но чуть с наклоном наружу. Рей попытался сделать бросок с той стороны, где ему помогал ветер. С четвертой или пятой попытки он закинул галстук на стержень и принялся терпеливо подталкивать вверх конец, который держал в руке. Когда оба конца выровнялись, он подпрыгнул и вцепился в них. Осторожно перенес свой вес на галстук, стараясь оставаться в воде, потом попытался ухватиться за стержень и промахнулся, отпустил галстук, чтобы не порвать его, и ушел под воду. С трудом выплыл, отдохнул несколько секунд, восстановил дыхание и попробовал еще раз. Упираясь коленями в буй и понемногу подтягиваясь, он снова рванулся к стержню и на сей раз уцепился за него. Он вскарабкался на буй, а обеими руками обхватил стержень.
Сейчас все зависело от его мышечной силы: как долго он сумеет продержаться, прежде чем потеряет сознание, или замерзнет, или уснет, или с ним случится еще что-нибудь. Но теперь, по крайней мере, он выбрался из воды, и к тому же в таком положении у него увеличивались шансы увидеть приближающееся судно.
Вскоре Рей заметил одно в четверти мили от буя – вроде бы грузовую баржу с мотором на корме.
– Aiuto! – закричал он. – Soccorso![18] Soccorso!
Баржа не изменила курса.
Он закричал снова. Но было ясно: на судне его не слышат.
Рей почувствовал разочарование, понимая, что судьба не благоволит к человеку дважды. Им овладело странное ощущение, будто его это особо и не волнует, во всяком случае не так, как пять минут назад, когда он находился в воде. Но он понимал: угроза его жизни ничуть не уменьшилась. Идея снять пальто и привязать им себя к бую была слишком сложной в осуществлении, и Рей отказался от нее. Но движение баржи мимо него казалось вопиющим пренебрежением, бесстыдным (потому что у баржи не было ни малейшей потребности испытывать стыд) отрицанием его права на жизнь. На несколько секунд он погрузился в сонливое состояние, наклонил голову против ветра, но тем не менее еще крепче ухватился за стержень. Боль в ушах от холода стала сильнее, а позвякивание колокола – глуше.
Рей поднял голову и снова огляделся, увидел вдали слева какой-то мелькающий свет, который затем исчез. Но Рей не сводил глаз с того места, и свет появился снова.
Он собрался с силами и закричал:
– Эй, там!
Ответа не было, но не раздавался и звук мотора, что повышало шансы быть услышанным. Или это просто буй с фонарем вместо колокола? Далеко позади этого пятнышка света что-то похожее на вапоретто двигалось в направлении Лидо, но надежда докричаться до него была не больше, чем если бы оно находилось на расстоянии в миллион миль.
– Эй, там! Soccorso! – закричал Рей в сторону огонька, который – теперь это было несомненно – все же двигался.
Темный буй Рея раскачивался и звонил, отгоняя проходящие суда. Трудно было сказать, в какую сторону движется свет – к Рею или наискось от него.
– Soccorso!
Его горло саднило от холода и соленой воды.
– Ah-ool! – донесся до него голос со стороны пятнышка света. Крик гондольера. – Тут кто-то есть?
Рей не знал, как по-итальянски «буй».
– Колокол! Sulla campana! Veni, per favore![19]
– La campana! – раздался твердый, ободряющий отклик.
Рей понял, что спасен. Его руки внезапно совсем ослабели. Гондольер греб к нему. Это могло продолжаться еще добрых десять минут. Рей не хотел смотреть на его медленное приближение и уронил голову на грудь.
– Ah-ool! – Крик звучал почти автоматически, естественно, как кошачье мяуканье, крик совы, ржание коня.
Рей услышал всплеск, словно гондольер сделал неудачный гребок или по его веслу ударила волна.
– Qua[20], – произнес Рей слабеющим, хриплым голосом.
– Vengo[21], vengo, – ответил низкий голос совсем рядом.
Рей взглянул туда и увидел за носовым фонарем человека, он стоял на корме слегка покачивающейся гондолы и греб.
– Ай-ай!.. Что случилось? Выпали из лодки?
Человек говорил на диалекте, и Рей едва его понимал.
– Меня столкнули.
Именно это Рей и собирался сказать: его в шутку столкнул приятель. Но у него не было сил говорить. Неуверенной ногой он нащупал борт гондолы и отпустил стержень. Сильные руки итальянца не дали ему упасть за борт и втащили в лодку. Рей беспомощно свернулся калачиком на дне гондолы. Ощущать ее жесткие ребра было так же приятно, как твердую землю.
Итальянец склонился над ним, помянул нескольких святых и спросил:
– Вас столкнули? Сколько же вы тут пробыли?
– Не знаю… – Зубы Рея выбивали дробь, голос срывался на фальцет. – Может быть, десять минут. Холодно.
– Аh, si! Un momento![22] – Итальянец проворно прошел мимо Рея, открыл шкафчик на носу гондолы и вытащил сложенное одеяло и бутылку. Потом повернулся, задев Рея по носу туфлей, и наклонился: – Вот. Глотните из бутылки. Коньяк!
Рей поднес бутылку к открытому рту, стараясь не касаться стекла зубами. Один большой глоток – и его желудок ответил рвотным спазмом. Однако алкоголь остался на месте, плохой и разведенный бренди.
– Вам лучше войти внутрь, – сказал итальянец.
Заметив, что Рей не может двигаться, он забрал у него бутылку, вставил пробку и положил на днище. Потом подхватил Рея под мышки и потащил в укрытую часть гондолы, на двухместную скамью. Рей бессильно распростерся там, чувствуя себя немного виноватым. Он вдруг понял, что его правая рука, неподвижно вытянувшаяся на коврике сиденья, совсем ничего не ощущает, словно омертвела.