М. С. Парфенов Каждый парень должен пройти через это
Утро— Все писатели — онанисты.
Тимур смотрит на меня, наслаждаясь произведенным впечатлением. Слегка прищурился, глаза блестят, будто там, в их сказочной синеве кто-то разбросал новогоднюю мишуру. Но до зимних праздников еще далеко: мы оба взмокли и разомлели от жары, а солнце сияет так, словно это последний август на планете Земля. Я вижу глаза своего друга и бисер проступившего у него на лбу пота. Ниже глаз его лицо спрятано за планшетом, который Тим держит перед собой, и там, где должен быть его рот, я нахожу взглядом картинку с модным надкусанным яблоком. Готов поклясться: Тимур сейчас ухмыляется.
«Ну, давай, спроси! — хохочут небеса в его зрачках. — Спроси же меня!» — вторит им взбалмошный вихор пшеничного цвета, топорщащийся над правым виском.
«Все писатели онанисты». Глупость, конечно, но слышать такое довольно обидно, особенно если сам сочиняешь истории. Я от неожиданности даже колой поперхнулся и теперь чувствую в горле неприятную горечь. Смятая банка падает на клумбу позади скамьи.
— Что за бред! Да с чего ты взял вообще?!
— А ты сам подумай…
Он никуда не торопится. Кладет планшет между нами, экраном вниз. Чуть покачиваются пустые кабины колеса обозрения, тихо скрипят ржавые качели, сохнет болотистая водица на дне фонтана. В парке ни души, только я, Тим и хриплый голос, напевающий нам из старых динамиков о дружбе. «Если друг оказался вдруг…»
— Я не знаю. Я не могу думать об этой чуши.
— Ну, вот прикинь. Писатель — он чем занимается? Пишет. Но ведь он не может писать книгу и одновременно звонить в пиццерию, смотреть футбол или играть в «контру». Когда он пишет, он ни с кем не общается, он должен быть в это время один. Сидит где-нибудь в комнате…
— В своем кабинете. — Я всегда мечтал, что когда-нибудь, когда стану взрослым и знаменитым, обзаведусь личным рабочим кабинетом. Вместо компьютера там будет стоять дорогая старинная печатная машинка, на массивном столе темного дерева также найдется место изящному пузырьку с чернилами и набору ручек и перьев. Внешняя стена будет полностью стеклянная, с видом на живописный хвойный лес, а у двух других стен встанут шкафы, забитые книгами моего авторства.
— Пусть в кабинете, не важно! Двери закрыты, шторы задернуты. Туда никто из его семьи зайти не имеет права, пока он занят этим, хм, интимным делом…
— Допустим.
— Чтобы много писать, нужно много сидеть на одном месте, не отвлекаться. Так? Только руками работать. Ручками, понимаешь? Для этого привычка нужна, терпение. Ну, а как и когда такая привычка вырабатывается? Еще в юные годы… Вот и выходит, что все писатели — онанисты. У тебя, Петро, есть шансы со временем стать Акуниным. Или наделать мозолей на ладошках.
— Да пошел ты. Логики — никакой.
— Логика есть. Просто ты еще слишком мал, с трудом догоняешь.
Тим падает на спинку скамьи, блаженно прикрывает глаза. С лица не сходит фирменная улыбка — такая яркая и счастливая, что на него невозможно обижаться.
Впрочем, мне есть, чем возразить другу:
— А я в журнале читал, что мастурбацией занимается девяносто процентов подростков. Это даже полезно для организма… В нашем возрасте.
Он открывает один глаз, посматривая на меня. Улыбка становится еще шире.
— Зря не веришь! Каждый парень должен пройти через это, чтобы все у него нормально развивалось.
— Ага. Ну да. Конечно. В Интернете еще и не такое напишут, на порносайтах твоих любимых. Кстати, о писаках. Один такой совсем дописался: у негров в рот берет.
— Лимонов, что ли?
— Какие нафиг лимоны? Член у негров сосет дядька, прикинь! Ну, этот, который еще «Восставших из Ада» снял…
— Чушь какая-то.
Он вдруг вскакивает.
— Я тебе покажу, через что на самом деле надо пройти, чтобы стать мужиком. Пойдем!
Хватает за рукав, тянет. Я лениво, без всякой надежды на победу, упираюсь. Мы отходим на пару шагов, тут приятель отпускает мою руку, хлопает себя по лбу и бежит обратно к скамейке, за девайсом.
— Вот дурья башка, чуть не забыл! Фух…
День— Где это мы?
— Кладбище. Старое. Не как авто твоего папаши, а гораздо, гораздо старше. Здесь уже никого не хоронят… Лет этак сто.
Тим стоит — стройный, красивый. Белая футболка с надписью «БУДУЩИЙ ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ» чуть великовата, но не скрывает широкие плечи и крепкую, не по-детски мускулистую грудь — особенно хорошо его мышцы видны сейчас, когда он развел руки в стороны, словно распахивая передо мной врата в свое маленькое царство мертвых.
Ничего особого я тут не вижу. Сотни раз и зимой, и летом проходил мимо этого холма, и никогда бы не подумал, что растущие на нем чахлые деревца скрывают чьи-то могилы. Если только труп случайной бродячей псины, сбитой кем-то на трассе, бросили гнить в кустах. Из земли перед нами тянутся к вершине холма стертые, покрытые трещинами ступени. Другой конец лестницы затерялся наверху, среди сорняка, под сенью не по-летнему желтых кленов.
— Мать говорила, что после того, как кладбище закроют, лет на пятьдесят, на его месте делают новое.
— А здесь не стали, — отмахивается Тим и ступает на лестницу. В воздухе кружит побеспокоенная пыль.
— Почему?
— У мамки спроси! Ты идешь или будешь весь день там торчать, как столб?
Не дожидаясь ответа, он быстро взбегает наверх, легко перескакивая ступени, и через несколько мгновений исчезает за кленами. Я медленно поднимаюсь следом.
Тим гораздо сильнее, пластичнее меня, хотя старше всего-то на год. Спокойно подтянется на турнике двадцать раз, подъем с переворотом сделает и выход на руки. По нему все девки сохнут, даже студентки из колледжа. Как-то на физре, в раздевалке он хвастал, что уже занимался сексом с девушкой — и все пацаны из наших классов ему верили. Тиму легко поверить, такой он весь открытый, веселый… совершенный. «А потом она мне еще и яйца отлизала» — скажи эти слова кто другой, засмеяли бы. Скажи такое я — побили б, наверное, за враки. Я же его полная противоположность! Неказистый, маленький, слабый. Унылое говно. На меня девчонки никогда не смотрят, разве только как на друга Тимки. Этакий щуплый придаток, уродец Санчо рядом с бравым Кихотом. И трахаю я только собственную руку — тут Тимур прав, пусть я никогда в том ему и не признаюсь. Как никогда не скажу, кого представляю, запершись в ванной комнате.
Так что я ступаю по раскрошившемуся камню неуверенно, с опаской. Затхлый воздух, наполненный запахом прелой листвы, дерет горло и щиплет ноздри. Попавшая в глаз паутинка повисает на реснице, отчего веко начинает по-дурацки моргать. Вытирая выступившую слезу, поворачиваю голову к свету, и яркий солнечный луч неожиданно стреляет из кроны дерева мне в лицо, точнехонько в другой глаз, который тоже начинает слезиться. Несчастные двадцать метров подъема становятся адской мукой. Когда я наконец одолеваю эту Голгофу, из груди невольно вырывается стон.
Тим терпеливо ждет. Уселся прямо в траве, жмурится на солнце, как кот. На губах все та же ленивая озорная ухмылочка. Я сажусь рядом, чтоб отдышаться.
— Тут… пикники можно… устраивать.
Он хихикает:
— Чувак, ты расселся на костях чьей-то прабабки — и мечтаешь здесь же шашлычок замутить?
Крыть нечем. Молча вытерев рукавом рубахи потный лоб и глаза, я просто вытягиваюсь рядом с Тимом. Смотрю на небо с размазанными по нему молочными кляксами облаков. В окружающей первобытной тиши слышны редкие голоса птиц. Трава щекочет шею. Сердце в груди бьется реже, дыхание становится спокойным и ровным. Не хочется ни о чем думать. Я уже почти сплю, когда Тимур вдруг вспоминает, ради чего мы сюда заявились.
— Ночью здесь бывает жутко.
— Почему?
— Главным образом потому, что это кладбище, гений. Те, кто здесь похоронен, мертвы уже десятки, даже сотни лет.
Я пытаюсь представить. Старые кости, погребенные глубоко в сырой земле под нами, укрытые саваном из корней. Заполненные перегноем и червями глазницы таращатся снизу, сквозь слои почвы, сквозь меня, на это синее небо и белые облака. Как им, должно быть, завидно. Как они злятся в своих всеми позабытых могилах оттого, что они — такие старые и мертвые, а мы, я и Тим, такие юные, живые.
Мгновенная дрожь пробегает по телу, но мне совсем не страшно. Скорее приятно, даже весело — ощущать свои годы, дышать полной грудью, осознавать, что рядом мой лучший друг. Капелька его совершенства в эти минуты перепадает и мне. А мертвецы внизу, которыми зазря пугает меня Тимур — они ненастоящие. Вот когда три года назад хоронили бабу Лиду — та была настоящей. Натуральной покойницей. Кожа у нее на лице стала серая, цвета дешевой туалетной бумаги. Черты лица утончились, пальцы рук напоминали крючки — того и гляди вцепится, не подходи! И еще от бабушки едва уловимо пахло так, как от нее никогда не пахло, пока она была живой. Ее закопали на другом конце города, на другом кладбище, где все было совсем не так, как здесь.
— Если это кладбище, то где кресты, надгробия?..
— О, это ты верно заметил! — Тим достает из кармана пачку «Винстона» и спички. Вопросительно смотрит на меня. — Будешь?
— Да не, неохота. — Я переворачиваюсь на бок. — И все-таки — где кресты?
Он сует сигарету в рот, зажигает спичку от ногтя, совсем как взрослый. Глубоко, с наслаждением затягивается. Затем тушит огонек, воткнув спичку в землю у меня перед носом.
— Во-первых, в советское время в бога верить запрещали.
— Это при Ленине только, еще немного при Сталине, а потом все нормально было, мне мама…
— Мама-мама!.. Чтоб тебя! Дай досказать. Так вот, тогда вообще многих хоронили без всяких крестов и украшений. А во-вторых…
— Что — во-вторых?
— А то, что еще до революции это было не просто кладбище. Специальное. Тут неподалеку психушка была. Причем не обычная, а чисто женская такая богадельня. Куковали там больные на голову бабы пожизненно, пока не мерли. А еще эксперименты над ними ставили. Жестокие, всё искали способ мозги вправить. Тут и хоронили… то, что от них оставалось после всех этих опытов. А еще здесь закапывали проституток, нищенок, тифозных… Тех, кого не могли опознать. Убитых. Замученных. Самоубийц.
— Кончай заливать-то, а?
— Во те крест! — Тим рисует в воздухе фигуру планшетом и ржет. Я бы и хотел посмеяться с ним заодно, но эта история мне не по душе. Тимуру нравились страшилки, которые сочинял я, но сам он никогда не мог придумать ничего оригинального.
— Что дальше? Вызывать духов начнем? Ахалай-махалай…
— Глупости не говори! В такой бред лишь старухи и девчонки безмозглые верят. Тебе предстоит пройти… испытание. Для настоящих мужчин. Но не сейчас… сейчас я покажу тебе тут все и объясню, что надо будет сделать.
— А все остальное?
— А все остальное… — тихо шепчет Тимур — …все остальное случится ночью.
Вечер«Это надо сделать сегодня ночью, — рассказал Тим. — Потому что сегодня особая ночь, сегодня восходит новая луна. Говорят, в такие ночи все мертвое оживает, и если уж когда призракам и положено появляться, так это нынче в полночь на старом женском кладбище. Прах взывает к праху, тлен к тлену… а сиськи к члену. Сечешь, Петруччо?»
Понятия не имею, откуда он набрался этих словечек — прах, тлен… Должно быть, услышал в одном из тех старых фильмов, что так любит. Несколько раз я «зависал» дома у Тима, с ночевкой, когда его предки сматывались в Таиланд или Европу. Мы брали соленые орешки, пиво, выключали в комнате свет, забирались с ногами на диван и смотрели всякое древнючее дерьмо. Как правило, про кровожадных покойников: «Демоны», «Зловещие мертвецы», «Калейдоскоп ужасов», «Ночь живых мертвецов»… Глупые страшилки, на съемках которых были пролиты тонны кетчупа, но Тимур обожает такое кино. Когда очередной красотке на экране отрывали голову или вспарывали брюхо, он начинал тяжело и глубоко дышать, будто бы впадал в транс. Смерть, пытки из этих фильмов его каким-то образом возбуждали. Да и меня тоже, хотя, возможно, все дело было в самой обстановке — темнота, стоны с экрана, горячее дыхание лучшего друга совсем рядом, у самого уха… Ощущение чего-то запретного наползало, окутывало, как туман, заставляя сердце биться чаще, теплой волной накатывая от солнечного сплетения в низ живота. И когда напряженная музыка обрывалась истошным воплем еще одной неудачливой жертвы зловредных монстров, я, было дело, сам ахал, поддавшись странной магии момента, и невольно хватал Тима за руку. А тот начинал хохотать и толкал меня в плечо, обзывая трусом и девчонкой.
«Говорят, на этом кладбище только баб и хоронили. Вот в чем вся фишка, Петроний, всасываешь?.. Их, телок этих, при жизни пытали, насиловали, держали взаперти. И кто все это делал? Мужики, конечно! Легенда гласит, что с тех пор дамочки, погребенные здесь, не могут уняться, столько злобы и ненависти накопилось у них к нашему брату… Слыхал, поблизости находили трупы бомжей, но что самое интересное — только мужчин. Женщин они никогда не трогали…»
К вечеру, когда за окном спальни начинает сгущаться мрак, я уже изнываю. Мать, заглянув в приоткрытую дверь, даже забеспокоилась:
— Петруша, у тебя чего щеки такие красные, не заболел ли?
— Ма, не называй меня так! Знаешь же, что терпеть не могу. И вообще, стучать надо, когда заходишь.
— Ладно-ладно. Вижу, здоров, раз ворчишь… Доброй ночи, сынок.
— Спокойной ночи, ма…
Покой мне даже не снится, потому что я нервничаю — какие уж тут сны! Но доброй ночи я и сам себе мысленно желаю, ведь чем сильнее сгущается тьма за окном, тем менее смешной и глупой кажется рассказанная Тимуром байка. Спросить у матери я, конечно же, не рискнул — это ж палево натуральное будет, как объяснить потом, к чему спрашивал? Но в Интернете попытался найти информацию. Выяснилось, что, и правда, еще до революции, при царе, располагался на том самом месте, где теперь стоят карусели, какой-то то ли приют, то ли лечебница, а может, и тюрьма — или вообще все сразу. Деталей, правда, никто нигде не приводил. Не удалось отыскать и фото, один только досужий треп на местных форумах. Из серии «таинственные тайны нашего городка». Что ж, по крайней мере, стало понятно, где Тимур эту страшилку вычитал.
Пытаясь убить время, я воевал с драконами в онлайне, но без толку — мысли раз за разом возвращались к предстоящему ночному квесту. С одной стороны, бродить в темное время суток среди могил — бррр!.. Но с другой стороны — там будет Тим, мы будем вместе, ночью, как два лихих искателя приключений. Я волновался, ерзал на стуле перед монитором, то и дело поглядывая на часы в углу экрана.
Уговорились на десять. Но как же долго тянется время! В час по чайной ложке, как говорит мамка. От нетерпения хватаю с постели мобилу и уже ищу в списке последних вызовов Тимкин номер, палец замирает над кнопкой… Сдерживаюсь. А вдруг он забыл? Или вообще пошутить решил. Развел как лоха! Точно-точно. Я ему звонить стану, а в трубке услышу знакомый звонкий хохот. Нет уж, пускай все будет по плану, как днем решили. А если он так и не позвонит…
Выглядываю из своей комнаты, чтобы убедиться: родители уже спят. Дверь к ним закрыта. После захожу в Сеть, брожу по порносайтам. А что, в журналах ведь пишут, что обычное дело и даже полезно… Хотя именно порнушка у меня особого интереса никогда не вызывала, что бы там Тимур ни болтал. Страшенные девицы, почти полностью состоящие из силикона, безмозглые качки с огромными членами… Часто еще и старики, лет по тридцать.
Смутное воспоминание из детства, когда родители еще держали в спальне детскую кроватку. Однажды, посреди ночи я проснулся и услышал, как они, мать и отец… Не знаю, какое слово тут лучше подобрать. Они хлюпали. В темноте. Ворочались, как два гигантских, слипшихся друг с другом слизня. Это было скорее отвратительно, чем возбуждающе. Так что порнографию я не люблю, а смотрю ее просто от скуки. Возбуждение у меня вызывают мысли о предстоящем (или нет? Ладно, поживем-увидим, недолго ждать осталось) путешествии на старое «женское» кладбище.
Так, стоп. А если там, на кладбище, ночью что-нибудь все-таки случится?
Тимур-то, конечно, парень крепкий… Но все же. Мало ли кого можно встретить посреди ночи в нашей глухомани?
Например, живых мертвецов, как в одном из тех уродских фильмов.
Блин! За окном уже вконец темно стало, и как-то совсем нет желания думать о восставших из ада (Член у негров сосет дядька, прикинь?) и прочих монстрах.
А вот оставить записку на всякий случай (например, на случай живых мертвецов… тьфу ты!) — надо бы. Так сказать — послание предкам.
Выдрав лист из школьной тетради, наскоро пишу сообщение для родителей, чтобы знали, где меня отыскать, если с утра не застанут сыночка дома… Если вдруг меня сожрут мертвецы… да елки-палки, ну что ты будешь делать, лезут и лезут трупы в голову! Ну точно как в кино — мозгами полакомиться хотят…
А что, если сочинить историю про зомби? Не такую глупую, как Тим натрепал, а что-то взаправду страшное… Да, с кровищей! Да, с испуганными воплями! Но главное-то другое. Страшно ведь не когда в старых фильмах кого-то рвут на части. Действительно жутко становится, когда сами герои начинают превращаться в чудовищ…
Переворачиваю тетрадный лист, грызу колпачок ручки. Какое бы название придумать? На ум не приходит ничего стоящего, только чушь вроде «Жаждущих крови зомби» или «Кровавой вакханалии пожирателей человечины». Плюнув, записываю — «зомби, пока без названия», а строчкой ниже свой псевдоним. Не «Петрушкой» же подписываться, честное слово…
В этот момент начинает тревожно пиликать мобила. Тимур.
— Они идут за тобой, Вар-рвара! — раздается в трубке заунывный вой. — Безумные мертвые сучки идут за тобой, чтобы оторвать тебе яйца!