– Это ты про фибию? Обычный тупой зверь, шустрый и громкий, может затоптать. Ест траву и мелких зверушек. Защищает территорию. В общем, на них легко охотиться, самое трудное – пробить панцирь. Если фибию ведет нечисть, зверь лишается своей воли и послушен седоку. Если сбить седока, фибия пугается и убегает, сшибая своих. Глупое же животное.
– Хорошо, – медленно проговорил я, – а их седоки? Вся нечисть на фибиях?
– Если идет орда – нет. Столько фибий не найдешь во всем лесу! Часть нечистых идет пешком.
– Они вооружены?
– Копья. Палки. Каменные ножи и то оружие, которое отняли у людей. Но отнимают мало… Мы не даемся с оружием в их лапы.
– Искра, насколько все-таки умна нечисть? – задал я самый главный вопрос. – Если они не смогут заглянуть в мой разум, поймут ли, что я замыслил, по поступкам?
– Не знаю. Когда их много, они умнее. Будто все вместе. По одиночке совсем глупые. Но все равно они тупее людей, потому что у человека много интересов, а нечисть хочет одного – убивать.
– Кажется, я знаю, что надо делать. Пойдем, Никита.
Мы рассовали запасные магазины по карманам, напялив разгрузы поверх серых костюмов.
– Давай возьмем попить, – предложил Никита. – А то по закону подлости застрянем в лесу без воды.
С этим не поспоришь. К счастью, у местных оказались системы, похожие на кэмелбеки, крепящиеся за спиной и снабженные шлангом с загубником для удобства. Наполнив их водой, мы покинули дом Искры, и по земле, где нас никто не слышал, отправились к живой изгороди.
– Значит, фибии бегают быстро, а впадая в панику, могут затоптать и своего, – принялся излагать я, – фибий много, они, надеюсь, пугливые. Осознал?
Никита в задумчивости поскреб подбородок:
– Осознал. Голова ты, Химик! Основная задача – подобраться к врагу. Но это я возьму на себя. Ты, главное, меня слушай.
В деревне, за оградой, я уже пообвыкся, и во внешний мир выходить, мягко говоря, не тянуло. Не знаю, сколько времени осталось до рассвета, небо было по-прежнему черным. Когда глаза привыкли, оказалось, что деревья слегка светятся, что позволяло не врезаться в них и не спотыкаться о корни, даже выключив фонарики.
Прохода в живой изгороди не было, нам пришлось карабкаться на дерево и спускаться по другую сторону от нее под пристальными и сочувствующими взглядами «первого ряда» защитников. Я не удержался – сунул руку в карман и сжал «миелофон». Хор голосов:
– Может, они помогут?
– Я долго не продержусь, меня сразу возьмут под контроль и пристрелят.
– Этот, со сковородкой на голове, серьезный тип.
– Город наверняка не придет на помощь. Никто не придет. Мы все умрем! Быстрей бы все это кончилось. Только бы не мучительно.
Я выпустил артефакт. Да, ничего нового не узнал, значит, и манипуляторы ничего нового не узнают. Пригоршня скользнул вниз уже за изгородью, я последовал за ним, и мы остались одни в темном враждебном лесу, кишащем опасными тварями.
При нас были артефакты, гарантирующие защиту от манипуляторов – по крайней мере, от их ближайших родственников из Зоны. А помогут ли от орды здешней нечисти – скоро узнаем.
Никита остановился, тронул меня за руку и указал направление: налево, вдоль стены. В темноте он был едва заметным бледным пятном, сливающимся, если замирал без движения, со стволами деревьев. Я активировал «луну» – она сильнее засветилась голубоватым, пришлось прятать ее в карман.
Тихо, медленно мы пошли вперед. Напарник надеялся, что мы обогнем основные силы противника и зайдем если не с тыла, то с фланга.
– Пригоршня, – тихо окликнул я. – Сейчас ты – командир. Я возьму «миелофон», если что, просто отчетливо думай, я услышу.
– Хорошо, –подумал Никита. – Договорились.
Когда миновали изгородь, Пригоршня скомандовал идти вглубь, в лес. Он предполагал, что стадо фибий мы услышим издалека.
Это было странное передвижение. Шурша листьями и все-таки периодически спотыкаясь о выпирающие корни, мы брели наугад, как во сне. Деревья саванами белели по сторонам. Казалось, мы идем по кладбищу или лабиринту ужасов – немые, слепые, навстречу опасности.
Орду действительно было слышно издалека.
Манипуляторы молчали, как и мы, пользуясь мысленными сигналами. Но при этом шуршали и гремели пластинами панциря гигантские сухопутные трилобиты – фибии, и пехота шелестела листьями на ходу. Судя по всему, приближались они медленно. В темноте, когда ориентируешься только по слуху, оценить масштабы происходящего трудно. Мне почудилось, что на нас прут несчетные тысячи манипуляторов.
Стало так жутко, что вспотели ладони, и тут же я услышал отрезвляющую мысль Пригоршни:
– Вот паскуды! Так их через качель! Волну страха перед собой гонят!
Значит, наступая, войско манипуляторов гонит перед собой паническую волну. Я слышал, что манипуляторы Зоны могут заставить человека бежать, не оглядываясь, так, что только пятки сверкать будут. Видимо, большое количество мутантов генерировало волну мощнее – пробивало сквозь защиту. Представил, каково придется людям, когда мутанты подойдут ближе к деревне, и мой ужас отступил.
В конце концов, что я, манипуляторов не видел? Видел и даже убивал!
А уж моллюсками меня и вовсе не запугаешь.
Ориентируясь на звук, мы обошли орду по широкой дуге так, чтобы оказаться с фланга. И Пригоршня дал команду сближаться. Я некстати вспомнил про аномалии, пусть и редкие в этом мире, но от этого вовсе не менее опасные. Вот вляпаемся в какую-нибудь «молнию» – и все, останутся от нас кучки пепла.
Но пока что нам везло. Никита шел довольно быстро и осторожно, мне оставалось, в меру способностей, повторять его действия. Мысли напарника были отрывистыми и злыми: он готовился к бою, накручивая себя.
А я пытался представить будущую операцию. В плане, казалось, все безупречно: посеять панику в рядах врага, заставить фибий растоптать пехоту, сделать наступление невозможным.
В теории все хорошо, но вот реальность обладает, по-моему, наипаскуднейшим чувством юмора. Как раз самые продуманные планы летят в тартарары из-за случайности или совпадения. Не говоря уже о пресловутом «человеческом факторе».
Темнота впереди начала редеть. Сперва мне подумалось, что занимается рассвет, но уже через мгновение я понял, что манипуляторы освещают путь. Это логично: если мы с Пригоршней худо-бедно ориентировались среди белеющих деревьев, то орда просто рассеялась бы, отдельные отряды утратили бы контакт.
– На дерево, –подумал Никита.
Карабкаться по исполинскому стволу в темноте, лишь слегка разбавленной отблесками факелов (честно говоря, без этих отсветов было лучше видно), – то еще удовольствие. Поди, разбери, где выступ коры, где надежная опора, а где иллюзия, пятно тени. Никита двигался первым, и несколько раз чуть не сорвался. Я следовал за ним довольно легко – во мне меньше массы и цепляюсь я лучше. Но все равно, пока мы достигли первой ветви, семь потов сошло.
С высоты мы наконец-то увидели опасность.
Лес будто заполонили багряные светлячки – столько было факелов. Панцири фибий отражали их свет, и сухопутные трилобиты мерцали. Между ними, как пехота времен Македонского – между слонами, двигались ряды нечисти. Манипуляторы держали строй, в войске прослеживалась некая структура. Я попытался прикинуть численность, исходя из плотности на квадратный метр, но ничего не получилось: деревья мешали увидеть орду целиком, создавалось впечатление, что она бесконечна. Тысячи и тысячи… А может, всего лишь сотни – у страха глаза велики.
Впрочем, для успешного штурма деревни этого достаточно. Фибии протаранят живую изгородь, и кустарник ничего не сможет сделать – за панцирь не уцепишься колючками.
От злости сжались кулаки.
– Значит, так, –очень старательно подумал Никита, – ты берешь и жахаешь из подствольника в самую гущу. Потом стреляем по всему, что бежит.
Я тронул его за рукав, отдал «миелофон» и в свою очередь подумал:
– Не пойдет. Фибии под контролем манипуляторов. Сначала надо «снять» наездников, потом пугать зверей. И почти без паузы. Сможешь?
Напарник кивнул и вернул мне артефакт:
– Отдача сильная. Упрись в ствол спиной. Видишь вон ту, с вождем?
Я присмотрелся и понял, что он имеет в виду. На спине одной из фибий, медленно ползущей (силы для атаки они, что ли, копят или подстраиваются под пехоту?) практически под нами, восседал манипулятор, одетый более чем пышно: закутанный в шкуры, и с причудливым головным убором, он напоминал североамериканского индейца. Его Никита и окрестил «вождем». Первая цель. Отлично.
– Потом – слева на час и сзади на двенадцать, дальше – по обстоятельствам.
Я кивнул: цель ясна. Поудобнее встал в развилку, приняв стрелковую стойку, зарядил подствольник и вскинул винтовку к плечу. Вес я перенес на отставленную назад правую ногу, ссутулился, щекой прижался к прикладу. За спиной – ствол. Не хотелось бы чебурахнуться с такой высоты.
Мыслей Пригоршни я больше не слышал, потому что выпустил «миелофон». И поэтому терпеливо ждал отмашку, стараясь дышать помедленней. Вдох, выдох. Руки не дрожат. Крайняя фаланга пальца – на спусковом крючке. Главное – плавно выбрать спуск, чтобы не дернулся ствол. Впрочем, при стрельбе из гранатомета меткость – не самое важное.
Рядом со мной, приготовившись к стрельбе, застыл Никита. Он опустился на одно колено для большей устойчивости.
Вдох, медленный выдох.
Никита выстрелил. Я заранее приоткрыл рот, чтобы звуковая волна не так сильно ударила по ушам, но все равно в голове зазвенело. Вождь свалился с фибии. В рядах манипуляторов произошло замешательство. И я выстрелил.
Отдача была гораздо сильнее, чем от обычного патрона. Приклад лягнул в плечо так, что я спиной впечатался в дерево, не удержав равновесия, и пожалел, что не последовал примеру Пригоршни, не стрелял с колена.
Жахнуло знатно, прямо в цель.
Фибию подбросило и перевернуло кверху суставчатыми ножками, животное задергалось. Не знаю, что имела в виду Искра, говоря, что панцирь фибии сложно пробить – мне это удалось, к сожалению. Тварь издохла.
Манипуляторы озирались, силясь понять, откуда ведется огонь. Я отправил в подствольник следующий патрон.
Не нужно было слышать мысли Пригоршни, чтобы догадаться: он беззвучно матерится.
У меня осталось два заряда. Стрелять именно в трилобита оказалось плохой идеей, я решил ударить чуть в сторону. А лучше…
Никита «снял» очередного седока. Я, не тратя времени, опустился на колени и выстрелил прямо в середину видимой части войска.
На этот раз фибию подбросило, но не убило. Лишенная всадника, она повалилась набок, засучила ножками, перевернулась и на полной скорости поперла обратно в лес, сшибая всех на своем пути. Кажется, тварь катилась прямо по пехоте, задевая товарок. С других фибий падали всадники, хаос нарастал. Пригоршня палил наугад, уменьшая численность войска. Я выпустил последнюю гранату (тоже – наугад) и принялся стрелять из винтовки по манипуляторам. Давящее ощущение ужаса, исходящее от них, отпустило, истаяло: захватчикам было не до этого. Они суетились, бегали, вереща от страха (впервые я слышал, какие звуки издают манипуляторы), сталкивались. Упорядоченное войско превратилось в паникующую толпу.
Я работал четко, как в тире: пуля за пулей, точно в цель. Конечно, твари двигались, но скученность их была столь высока, что патроны я зря не тратил. Потери, относительно численности орды, были не столь велики, но с каждым трупом паника нарастала – видимо, манипуляторы объединялись в подобие коллективного разума, и смерть каждой особи больно била по остальным.
Лесная темень посерела, четче высветились силуэты деревьев, утратив нематериальность ночи. Как всегда бывает перед рассветом, резко похолодало. Воздух стал кристально чистым и запах зимою – снегом, морозами, прозрачным смертоносным небом.
В поредевшей темени видно было происходящее.
Лесные исполины – деревья – казались колоннами, поддерживающими низкий небосвод. Среди них, как в зале театра, метались статисты – манипуляторы и фибии. Огромные моллюски, очумевшие от испуга, носились кругами, подминая под себя телепатов. На серых листьях, устилавших землю, чернела кровь. Фибии, как танки, раскатывали нечисть в кашу, переламывая кости. Воздух полнился предсмертными криками, хрустом и шорохом.
Две фибии столкнулись и забуксовали, обуреваемые жаждой жизни. Они не в силах были разойтись. Вокруг метались манипуляторы, утратившие всякое сходство с мыслящими существами. По сторонам уже никто не смотрел. Похоже, никакая опасность нам не угрожала, и мы наблюдали, затаившись.
Патроны кончились.
Никита уселся на ветку, свесив ноги. Меня потряхивало – выходил адреналин.
Это все-таки первоначально было не войско, а орда, потерявшая управление и разум после смерти «вождя» и других манипуляторов.
Обмирая, я замечал среди мечущихся и вопящих тварей самок и детенышей. Малыши хороши у любого биологического вида и (кроме, пожалуй, запеченного с гречневой кашей молочного поросенка) пробуждают материнский или, в моем случае, отцовский инстинкт. Головастые, круглоглазые, бестолковые и беззащитные, они гибли первыми, как и их матери – пониже среднего манипулятора, более тонкие, удивительно похожие на человеческих женщин.
Меня накрывало отчаянием – не собственным, а отчаянием телепатов, столь же сильным, как недавняя волна ужаса.
Чувство было тошнотворным – растерянность, беспомощность, паника.
– Все, – вслух сказал Пригоршня, – хана завоеванию. Спускаемся и дуем к деревне.
Лес все светлел, видно было уже хорошо, хотя солнце не поднялось, и предметы не отбрасывали тени.
Истратив все боеприпасы, мы возвращались. Пригоршня каким-то чудом запомнил, куда нужно идти. По дороге нам не попалось ни одного манипулятора, и живой изгороди мы достигли очень быстро – куда быстрее, чем шли до места схватки.
Молчали. Думаю, даже не особо эмоционального Никиту проняло.
Часовые приветствовали нас дружными криками. Весь первый ряд обороны, обреченный, в общем-то, на смерть, радовался нашему возвращению. Почему-то война и смерть ассоциируются в нашем сознании с темнотой и холодом, кажется, что днем ничего жуткого не произойдет… хотя Киев фашисты бомбили утром, при торжествующем свете солнца. И одиннадцатого сентября в Нью-Йорке было тепло, но падали башни. Нам думается, белым днем ничего не случится. Мы ошибаемся. Не суть важно пережить ночь – так же гибнут и летним полднем, важно отразить атаку.
По дереву мы перебрались за стену. Нас встречал лично старейшина Головня в окружении человек пятнадцати охраны. Все жители деревни были или рыжими, или светловолосыми, и казались мне братьями. Не дожидаясь вопросов, Никита радостно отчитался:
– Диверсионный отряд в составе Химика и Пригоршни с боевого задания прибыл в полном составе. Враг деморализован и обращен в бегство. Нашествие отбито!
Головня открыл рот, но быстро взял себя в руки и вздернул бороду. Его сопровождающие дружно вскинули брови, но вскоре заулыбались – ступор быстро прошел. Молодой рябой охранник не сдержал чувств и сгреб Пригоршню в объятиях, похлопал по спине. Шесть человек рванули в разные стороны, и донеслись радостные вопли: сначала звучали единичные голоса, потом они слились в крик торжества. Звенел женский смех, до слуха долетали обрывки фраз. Незаметно для Головни я коснулся «миелофона», и чужая радость обрушилась разноцветным потоком: тысячи чувств сплелись в тугой жгут единения, связывающий всех этих людей. Меня будто подбросило на невидимой, но осязаемой волне, и я задохнулся от радости.
Наверное, что-то подобное чувствует неизлечимо больной, которому сказали, что диагноз ошибочен. Или мать, знавшая, что сын погиб при теракте в метро, когда он постучал в двери. Или женщина, которая отчаялась иметь детей, но случилось чудо.
Эмоции были настолько искренние и мощные, что я помимо воли благостно улыбнулся.
– Вы уверены, что они не вернутся? – строго поинтересовался Головня. Чтобы перекрыть поднявшийся гвалт, ему пришлось повысить голос.
– В скором времени точно не придут, – сказал Пригоршня и стянул шляпу. – Командир, нам бы в тепло, а то не привыкли мы к такому дубаку. Там, откуда мы пришли, сейчас тепло.
– Идем со мной, – проговорил Головня, разворачиваясь. – Община благодарна вам, чужаки. Вы были возле орды, но не попали под власть нечисти, как вам это удалось?
– В нашем мире тоже есть нечисть, – заговорил я. – Мы научились от них защищаться, у нас с собой пара приборов, которые в этом помогают.
– Теперь понятно, – сказал старейшина и с ловкостью обезьяны принялся карабкаться по переплетению ветвей.
Мы с Пригоршней чувствовали себя неуклюжими детьми. Навстречу попадались люди, светящиеся счастьем, издали махали нам руками. Те, что были близко, лезли обниматься и благодарить. Такого я еще не видел и был слегка оглушен обрушившимся шквалом эмоций – они доставали и без «миелофона», который я спрятал в контейнер, чтобы совсем не сдуреть от чужого счастья. Просто День Победы какой-то! Чувствую, что нас тут будут чтить как героев, и монумент поставят. Точнее, вырежут из дерева.
– Пригоршня, ты когда-нибудь мечтал стать героем? – озвучил мысль я.
Напарник крякнул: