Другим очевидным связующим звеном между Нефертити и Египтом может служить ее «кормилица», Тей, жена «Божественного отца», Эйэ. Но кто такие Тей и Эйэ? Они появились в Тель-эль-Амарне и изображены в их совместной гробнице как яростные сторонники амарнской реформы, близкие к царю-еретику. Откуда они родом? Здесь следовало бы обратить внимание на любопытную деталь: при сравнении имен и титулов Эйэ (или Эйе) с именами и титулами Юйи, отца царицы Тии, между ними обнаруживается почти полное совпадение. Высказывалось даже предположение, что это был один и тот же человек. Но если одна из его дочерей смогла выйти замуж за Аменхотепа III, а он при этом пережил правления Аменхотепа III, Аменхотепа IV – Эхнатона (включая период совместного правления со Сменхкаром) и Тутанхамона, а потом на короткое время сам получил власть, Эйэ должен был дожить до глубокой старости. Нельзя также не отметить поразительное сходство между мумией Юйи, найденной в Долине царей, и замечательным портретом, изображающим царя Эйэ в образе бога Нила на основании статуи, стоящей сейчас в Бостонском музее. Не так давно была выдвинута гипотеза, что Юйи и Эйэ могли быть отцом и сыном: это объясняет сходство имен, титулов, внешности и фамильных связей с городом Ахмимом, где у Эйэ была молельня, вырубленная из камня, во имя бога Мина; позднее Тутанхамон, его протеже, и он сам после своей коронации молились этому богу и завели обычай включать его вокабулу в композицию имен.
Эйэ определенно был человеком Эхнатона, его наиболее верным сторонником в городе Шара, старшим конюхом царского коня, начальником колесниц, личным писцом царя (знаменитый «Гимн Атону» был высечен на его гробнице), царским опахальщиком и, помимо всего прочего, итнетером, «Божественным отцом» или «Отцом бога». Уж не был ли он тестем фараона?
В последние годы возникло предположение, что он был отцом Нефертити и, овдовев, женился на Тей, которая могла быть кормилицей (няней) или, по крайней мере, приходиться мачехой будущей царице. Но Эйэ нигде не упоминается как «отец» царицы; это предположение выглядит заманчиво, но доказать его невозможно.
Непосредственно перед юбилеем (или праздником седа) Аменхотепа III придворные принца организовали празднества, на которых Аменхотепа IV должны были провозгласить соправителем. В то время принц решил построить новый храм, посвященный Восходящему солнцу (Ра Харахти), – к востоку от святилища в Карнаке, намереваясь стать его верховным жрецом. Он определил новую божественную ипостась, какой он ее себе представлял, и хотел бы видеть в Карнаке: «Ра-Харахти-который-торжествует-на-горизонте-во-имя-солнечного-света (Шу), который-является-в-Солнечном-Шаре (Атон)».
Таким образом, юбилей Аменхотепа III соотносился с юбилеем бога, который, подобно фараону, после долгого периода жизни должен был возродиться на горизонте по завершении мистерий седа. Во время церемоний Аменхотеп III должен был пройти через некое подобие смерти; этот обычай имитировал варварское ритуальное убийство постаревших вождей в доисторическом Египте. Он облачался в одеяние Осириса, бога, за убийством которого последовало рождение его сына Гора, чья жизнь – залог вечного существования всего сущего. Затем он вновь являлся, подобно Гору, восходящему солнцу, чтобы начать новый цикл. Находящийся рядом сын, Аменхотеп IV, ставший соправителем, символизировал его возрожденные силы и позднее официально провел теологическую реформу в попытке заново определить истинную природу бога.
Столь важный этап божественной жизни фараона был отмечен определенными изменениями в святилище и возведением новых монументов. Аменхотеп III решает воздвигнуть (или расширить) храм Амона в Солебе, в Суданской Нубии. По изысканности он стал соперником луксорскому храму. Планированием и проведением работ занимался Аменхотеп, который возвел в святилище прекрасные цветочные колонны, назначил храмовых жрецов и провел торжественные церемонии седа. На празднования в Нубию прибыли многие высокие официальные лица, включая Расеса, царского писца юга. В честь юбилея Аменхотеп доставил в Фивы две монолитные статуи высотой в 40 локтей, высеченные в каменоломнях Красной горы в Гебель-эль-Ахмаре в северном Египте. Это знаменитые колоссы Мемнона, которые до сих пор стоят у пилонов заупокойного храма Аменхотепа III перед входом в фиванский некрополь. Создателем их, вероятно, был главный скульптор царя, Мен, работавший в Гебель-эль-Ахмаре, чей безукоризненный вкус и мастерство не вызывают сомнений. Его сын, Бак, тоже скульптор, стал одним из придворных соправителя, распоряжениям которого он неукоснительно следовал. Классический стиль, в котором телам и лицам членов царской семьи придавалась соразмерность и гармоничность, уступает место полному и беспощадному реализму; всю правду надлежало сохранить в камне, чтобы средствами искусства выразить новую идею божественного воплощения. Баку, вероятно, было поручено вырезать впечатляющие статуи-колонны Аменхотепа IV для того самого храма к востоку от Карнака, который принц построил и посвятил солнцу в начале своего правления. Такая реформа могла увенчаться успехом только при условии, что ее поддержит большинство населения и элита сочтет ее необходимой. Инновации Эхнатона, которого называют «величайшим мистиком древности», привели к глубоким переменам в жизни египетского общества на всех уровнях. Упрощение теологии, чтобы она стала понятной всем; воссоединение людей с богом, представленным как сияющий диск, изливающий свой свет на всех; утверждение, что жрецам известно «со времен богов»: люди рождаются равными и только «греховность различает их»; объединение человечества путем сближения его с иными формами жизни и напоминания ему о тесной связи между камнями, растениями, животными и людьми, а также запрещение магии, которая препятствует моральному совершенствованию, – таковы главные составляющие великого плана Аменхотепа IV.
Кроме того, он собирался освободить жителей городов от удушающей власти традиции, открыть перед ними новые горизонты и заставить их выйти за рамки жестких догматов веры, которые много столетий довлели над их мыслями. В первые три года совместного правления принц и его сторонники предприняли решительную атаку на утвердившиеся обычаи. Самым быстрым и осязаемым результатом, помимо новых форм в искусстве, явилось использование разговорного языка в официальных документах, что ранее было запрещено. Подобные радикальные перемены, разумеется, встретили большое сопротивление. На самом деле подобный эксперимент мог быть предпринят только во время совместного правления, притом что старый царь оставался в своей фиванской столице и продолжал управлять государством через своих старших чиновников. Это позволило молодому царю, при поддержке семьи и преданных друзей, возвести новый город и засеять целинную землю семенами неслыханной реформы. В Фивах новые веяния распространялись медленнее, хотя Расес, визирь юга, украсил свою гробницу как в классическом, так и в современном стиле. Изящные, стилизованные барельефы и росписи соседствовали на стенах его заупокойной молельни с вызывающе реалистическим портретом молодой царской четы, сидящей у окна в своем дворце.
Для своих опытов Аменхотеп IV выбрал местность вблизи Гермополя, города Тота, бога мудрости, в XV номе Верхнего Египта. Этот участок на восточном берегу Нила протяженностью около шести с половиной миль ограничен со всех сторон Арабской грядой, образующей здесь практически полукруг. За несколько лет Аменхотеп IV возвел на голой земле город-мечту с дворцами и небольшими домами в окружении великолепных садов и назвал его Ахетатон (горизонт шара). Нынешнее его название – Тель-эль-Амарна – составлено из двух названий: современной деревни на севере – эль Тилл – и племени Бени Амран, которое когда-то обитало в этом районе. Четырнадцать величественных стел, высеченных из камня, отмечали границы новой столицы.
Три первые пограничные стелы (одна из которых располагалась в северной оконечности города, а две другие – на юге) датируются четвертым годом совместного правления. На них стоят слова клятвы Аменхотепа IV, который официально заявил, что он клянется никогда не покидать пределы «этого чистого города» ради севера или юга. Он поклялся, что никто, даже царица, не заставит его искать более подходящее место для поклонения Атону. Он собирался воздвигнуть пять святилищ и два главных дворца, один для фараона и другой для царицы, а также изъявил желание построить на восточной горе гробницы для себя, для Нефертити и для царевны Меритатон, добавив при этом, что если кто-либо из них умрет в другом египетском городе, то его тело должно быть перевезено для захоронения в Ахетатоне. Он также приказал возвести гробницы для священного быка, Мневиса, для верховного жреца и других жрецов Атона, для знатных сановников и других подданных.
Все сооружения располагались в восточной части города. Это было сделано умышленно, поскольку согласно многовековой практике некрополи возводились на западном берегу Нила, там, где солнце уходило вместе с умершим, который после ритуала Осириса возрождался вновь, пройдя множество таинственных превращений. Еретически настроенный царь яростно противостоял обычаям, которые воспринимал как магические; по его представлениям, после захода солнца ничто не жило, и все погружалось в некий космический сон, ибо «дыхание жизни» едва достигало ноздрей спящих.
Эта догма была связана с новыми представлениями о богине Маат, дочери Ра. Она воплощала самую суть египетского пантеона, как хранительница престола и представительница закона и порядка. Любая попытка лишить ее власти могла подорвать основы государства. Некоторые историки рассматривают радикальное изменение представлений об этой богине как одну из величайших опасностей, когда-либо угрожавших Египту и царству. Однако Аменхотеп IV решился на подобные меры, поскольку для него они прежде всего означали приведение устаревших концепций в соответствие с духом времени.
Маат олицетворяла не только закон и порядок; являясь дочерью Ра, она, как эманация солнца, также символизировала дыхание жизни и, возможно, собственно свет. Аменхотеп III в своем коронационном имени и в названиях нескольких храмов уже пытался подчеркнуть значение этой ипостаси богини, использовав формулу Хааммаат, которая означает «появляющаяся (или восходящая) с Маат». Другими словами, царь и эта небесная сила, поручителем и воплощением которой он являлся, представляли собой единое целое.
Чтобы убедиться в том, что первоначально Аменхотеп IV следовал по пути, проложенному его отцом, надо вернуться в заупокойную молельню фиванского писца Расеса, где настенные росписи выражают одну и ту же идею в двух стилях. Во-первых, Аменхотепа IV можно видеть с традиционными регалиями сидящим на помосте рядом с богиней Маат, ее головной убор из страусиных перьев соответствует иероглифу ее имени; кроме того, незначительный наклон перьев означает дуновение жизни. Перед царем – два символа, которые всегда изображались в руках богов в эпоху фараонов: жизнь (анк) и божественная власть (урей). Надпись представляет фараона как «того, кто живет по Маат». По контрасту на другом изображении, расположенном немного далее, соправитель показан у окна своего дворца в обществе Нефертити; оно исполнено в новой манере, суть которой, по-видимому, заключалась в абсолютно точном воспроизведении фигур и черт лица. Амарнский шар сияет над венценосной четой, и его лучи с крошечными руками на концах простираются к царственным образам с символами жизни и божественной власти. Свет, дарующий жизнь, таким образом, передается им от шара.
На четвертый год своего правления Аменхотеп IV выделил основные принципы разработанной им ереси. В гораздо большей степени речь шла о выражении в современных представлениях идей, которые давно закостенели в архаических формах, чем о радикальном изменении самих догм. Аменхотеп IV не только придал разговорному языку статус официального, но также ввел смелую, натуралистическую и легко понятную символику для выражения религиозных концепций.
Зимой шестого года правления Аменхотеп IV берет себе имя Эхнатон, «служитель Атона», и объезжает на своей колеснице, покрытой электроном, одиннадцать новых стел, стоящих на западных и восточных утесах, которые обозначали границы его большой столицы. Здесь он делает соответствующие подношения и публично повторяет клятву никогда не покидать границы этого города. Отныне Эхнатон постоянно проживает в возведенном им городе Шара, и его клятва, которую он произнес в третий раз на восьмой год правления у четырнадцати пограничных стел, заставляет предположить, что, пока старый царь и его сановники по-прежнему управляли страной, он как соправитель не мог распоряжаться по своему усмотрению повсюду в Египте.
Главные здания в городе предназначались для религиозных целей; второй юбилей во славу Атона был отпразднован вскоре после второго юбилея Аменхотепа III в Малькате; в те времена семейные события еще больше сплотили соправителей. В городе Шара царственная чета отметила рождение третьей дочери, Анхесенпаатон, и тогда же в Малькате царица Тии на тридцать третий год правления родила последнюю свою дочь, Бакетатон. Это имя, по-видимому, было выбрано как подтверждение того, что новая религиозная практика пользуется симпатией и поддержкой у старших представителей династии. Маленькая принцесса родилась через два года после кончины дедушки и бабушки по материнской линии, Юйи и Туи, которые вскоре были перезахоронены в скромной гробнице в Долине царей. На их похоронах присутствовали Аанен, второй пророк Амона, высший жрец Ра в Гелиополе, и брат Тии. Погребальный инвентарь, помимо сундуков с драгоценностями, посланных Аменхотепом III и его женой, включал кресла, которые были поднесены их старшей дочерью, Ситамун. Ее отец женился на ней за несколько лет до этого, и кресла были украшены сценами, повествующими о его благоволении к ней. Однако, если допустить, что почившая чета являлась родителями «Божественного отца», Эйэ, удивительно, что от амарнского двора никаких даров не поступило.
На тридцать четвертый год правления умирает второй пророк Амона, Аанен, и его место занимает Симут; храмы Амона в Карнаке, следовательно, по-прежнему процветают, и никаким гонениям династический бог не подвергается. Брат матери-царицы был главным жрецом Амона. В то же время строительство храмов, начатое во владениях Атона в Карнаке еще до четвертого года совместного правления Аменхотепа IV, продолжается на шестом году правления амарнского царя. Четыре из них воздвигли из известняка, и в одном был сооружен один-единственный обелиск из того же материала. Пятый, из другого камня, был заложен в обширных владениях «Атона гелиополиса» на юге (то есть в Карнаке в период ереси). Возможно, также был построен небольшой павильон поблизости от священного озера во время третьего двойного юбилея двух царей и Шара на четвертый год правления Эхнатона, то есть в тридцать шестой – тридцать седьмой годы правления Аменхотепа III.
Мы можем предполагать, что Тутанхамон родился в тридцать четвертом или тридцать пятом году правления Аменхотепа III, однако самое тщательное исследование его погребальных сокровищ и развалин монументов, воздвигнутых в короткий период его правления, не дает ответа на вопрос, кто были его родители. Генеалогические записи, похоже, умышленно игнорировались во время атонистической ереси, как в Малькате, так и в Тель-эль-Амарне, где ничего, кроме Шара, творца всего живого, не имело никакого значения. Только в одной надписи, на льве, стоявшем в храме Солеба и позднее перенесенном дальше на юг в Гебель-Баркал, в Судане, Тутанхамон все же называет Аменхотепа III своим отцом. Многие исследователи не склонны понимать это утверждение буквально и рассматривают его как простое упоминание о царственном предке. По одной из гипотез Тутанхамон был сыном Аменхотепа III и принцессы Ситамун, то есть сыном своей сводной сестры и тети, а по другой версии его родителями могли быть Сменхкар и Нефертити. Третьи соглашаются с отцовством Аменхотепа III, но заявляют, что матерью Тутанхамона была неизвестная вторая жена царя. Не так давно выдвинуто предположение, что отцом Тутанхамона был гипотетический сын Эйэ и Тей («кормилицы» Нефертити), который приходился молочным братом царицы и позднее женился на дочери Аменхотепа III и Тии. Его матерью могла быть Меритре.
Ряд египтологов указывают на поразительное сходство между чертами лица Тутанхамона и лицом Аменхотепа IV, известным по многочисленным портретам. С другой стороны, подобие в строении черепа и тела Тутанхамона и мумии, обнаруженной в псевдогробнице царицы Тии в Фивах, считавшейся поначалу мумией Аменхотепа IV, а потом – Сменхкара, убеждает ученых в том, что Тутанхамон был братом одного из этих двух царей. Предположение выглядит более чем убедительным; почти наверняка Аменхотеп IV и Сменхкар были братьями, по крайней мере сводными. Последний, должно быть, родился в Малькате сразу же после празднования первого юбилея Аменхотепа III.
Но давайте обратимся к некоторым достоверным фактам. Некоторые исследователи утверждают, что царица Тии была бесплодна во время рождения Тутанхамона, но с учетом пылкости египетских и нубийских женщин и принимая во внимание тот факт, что двумя годами ранее она родила принцессу Бакетатон, вовсе не исключено, что она родила принца, когда ей исполнилось сорок восемь лет (Аменхотепу III в то время было пятьдесят два).
В гробнице Тутанхамона следует искать и другие указания. Юный фараон очень походил не только на Аменхотепа IV – Эхнатона или Сменхкара, но также на царицу Тии, что исключительно важно. Помимо этого, как бы подтверждая надпись на льве, обнаруженном в Солебе, в могиле царя-ребенка была найдена золотая статуэтка, изображающая Аменхотепа III, сидящего в позе солнечного мальчика: знак его тождественности с сыном, в плоть которого он переродится. Эта статуэтка, обернутая в ткань, и лежала вместе с локоном волос царицы Тии в отдельном крохотном саркофаге. Вывод напрашивается сам собой. Другие предметы, находившиеся в гробнице, также указывают на родителей царя, как, например, алебастровый кувшин с царственными именами малькатской четы.