Претворение в жизнь нового правила не обходилось без сложностей. В газетах описан скандал, устроенный дамой в шляпе с длинной булавкой. Она вошла в трамвай на Никитской улице и в ответ на требование кондуктора покинуть вагон разразилась руганью, назвав его дураком и нахалом. Свою порцию ругани получил и городовой. Чтобы убедить даму в правомерности своих требований, ему пришлось снять со стены постановление городских властей и прочитать его вслух.
В конечном итоге опасные шпильки оказались снабжены специальными наконечниками (такую «усовершенствованную» булавку можно увидеть в Музее истории Москвы), но поводов для скандалов меньше не стало. Отсутствие внутренней культуры у некоторых москвичей проявлялось в поступках очень странного свойства, предусмотреть которые не могли никакие составители правил проезда в трамвае. Так, купец Казин взял да вдруг положил ноги на противоположную скамейку, а на замечание кондуктора гордо заявил:
– А покажи мне, где в обязательных постановлениях Управы сказано, что нельзя класть ног на скамейку? Место я занял – получай пятак!
Своеобразное толкование правил все же было зафиксировано в полицейском протоколе и закончилось разбирательством в суде. Там купцу разъяснили, что, хотя в обязательных постановлениях нет прямого запрета класть ноги на скамейку, они воспрещают ставить детей ногами на сиденья. Если Казин не понимает, что можно и чего нельзя делать в трамвае, его позволительно приравнять к ребенку, а следовательно и оштрафовать на 20 рублей.
«Непонятно почему, – отмечал К. Г. Паустовский, – но нигде человек не вел себя так грубо, как в трамвае. Даже учтивые люди, попав в трамвай, заражались сварливостью. Сначала это удивляло, потом начало раздражать, но в конце концов стало так угнетающе действовать, что я ждал только случая, чтобы бросить трамвайную работу и вернуть себе прежнее расположение к людям».
Закончим на этом рассказ о трамвае и перейдем к другому символу технического прогресса, появившемуся на улицах Москвы на рубеже веков – автомобилю.
В июне 1903 года Городская дума утвердила «Обязательные постановления о порядке движения по г. Москве на автоматических экипажах (автомобилях)». Их принятие проходило в жарких спорах: некоторые гласные высказывали опасения, что автомобильное движение на узких московских улицах приведет к трагическим последствиям.
«Мы, москвичи, постоянно ссылаемся на страшную тесноту улиц и движения, – встал на защиту автомобиля гласный Геннерт, – а между тем в других городах, например в Лондоне, на таких улицах, как Pall-Mall, где люди переходят с одной стороны улицы на другую, как переходили евреи через Чермное море, где густая масса экипажей, автомобили и велосипеды могут ездить. Дело не в этом, а в том, что там требуют от каждого будущего кучера умения ездить, чего нет в Москве, и на тесноту движения ссылаться нечего.
Наш мужик ездит, бросивши вожжи, и правит таким способом: сначала дернет правой вожжой, лошадь бросится в правую сторону, затем дернет левой вожжой, лошадь бросится в левую сторону, затем вместо лошади ударит ездока, потом лошадь и остановится. Это безобразие происходит от неумения ездить, а улицы вовсе не тесны и движение не так велико, чтобы не могли ездить усовершенствованные экипажи. Нужно, чтобы умели ездить, а когда все сталкивается, ругается, не умеет, как расправиться с делом, то никаких улиц не хватит, и известное выражение, что «бисова теснота в степи мешает двум хохлам разъехаться», применима на наших улицах. Из-за этого вводить стеснение ограждаться от врагов в виде автомобилей – нет основания».
«У нас ужасное уличное движение извозчиков, и полиция не регулирует этого движения, – поддержал коллегу Н. П. Шубинский. – На это я уже обращал внимание Городской думы. У нас нет правил для извозчиков, и это такая распущенность и беспорядок, что если для них приносить в жертву новшество, то придется установить анархию. Городовые не вступаются в поведение наших извозчиков: один любуется на круги на Москве-реке, другой любуется по сторонам. Действительно, надо уличное движение урегулировать, а не уничтожать экипажи, польза которых очевидна».
«Обязательные постановления» разрешили «автоматическим экипажам» двигаться по улицам с предельной скоростью 12 верст в час. Управлять ими могли лица, достигшие 18-летнего возраста; они должны были быть осторожными при поворотах, подавать сигналы на перекрестках. Запрещалась «езда автомобилей вперегонки» и оставление их без присмотра.
Но прежде чем ездить, владелец должен был получить особый документ – «Разрешение на пользование автомобилем». За ним приходилось обращаться к начальнику полиции и, кроме личных данных, сообщать массу технических подробностей: начиная от веса, главных размеров «экипажа», наибольшей нагрузки на колесо и заканчивая – «приспособлен ли экипаж для крутых поворотов, и в какой мере возможно остановить экипаж на полном ходу». Также следовало представить в Техническую комиссию Городской управы чертежи(!) приобретенной машины.
Осмотр и испытание автомобилей проходили ежегодно в течение месяца, начиная с 15 марта. По сообщениям репортеров, в 1910 году в первые дни этой акции на Моховой улице выстраивалось по полсотни машин. В результате «авто» получали на дверцу новый номерной знак: «темно-зеленого цвета, с белыми цифрами и надписью „по 1-е апр. 1911 г.“.
На автомобиле «позади с левой стороны» обязательно помещался фонарь, имевший «на матовом стекле изображение нумерного знака, цифры коего должны быть изображены в величину на менее 3 1/2 вершков и отчетливо обозначены на стекле красным цветом». Источником света в таком фонаре служила обычная свеча. Она легко гасла от резкого толчка, чем шоферы пользовались, удирая ночной порой от городовых, – неосвещенный номер нарушителя постовые не могли рассмотреть.
Другое разрешение – на право управления машиной – выдавала специальная Комиссия, состоявшая из представителей Городской управы и обер-полицмейстера. В эту Комиссию шоферу следовало ежегодно подавать прошение «с оплатою гербового сбора (1 р. 50 к.)», к которому прикладывалось медицинское свидетельство о состоянии зрения и слуха.
Согласно правилам, сесть за руль могли лица «обоего пола, достигшие 18-летнего возраста» (владелец или нанятый им шофер), «которые на произведенном в Комиссии испытании докажут свое уменье управлять автомобилем и пользоваться всеми находящимися при нем приборами и производить небольшие починки в случае легкой порчи экипажа». Последнее требование с подачи оставшихся неизвестными «экспертов» было утверждено Думой не без колебаний: неужели, спрашивали гласные, каждому владельцу автомобиля придется овладеть слесарным ремеслом?
Сомнения развеял гласный Щепкин, подчеркнувший в своем выступлении, что речь идет о безопасности москвичей: «Разве вы никогда не были очевидцами, как автомобиль останавливается, шипит и гремит, его окружает целая толпа, и хорошо еще, если он только шипит и гремит, а иногда он обращается в боевое орудие. От этих случаев надо гарантировать население, и следует, чтобы на автомобиле было всегда лицо, которое умеет приводить его в движение и производить необходимые починки».
Однако, по всей видимости, кому-то из автомобилистов этот пункт правил удавалось успешно обойти. В 1910 году газеты писали о разнице между «новыми» и «старыми» шоферами. «Новых» гоняют на экзамене так, что сдача его становится практически неосуществимой задачей. А вот «старые», набранные на заре автомобилизма из «уборщиков автомобилей и бывших лакеев», лихо раскатывают по городу, не умея при этом «даже отрегулировать магнето». Начинающие водители также сетовали на то, что члены Комиссии, состоявшей из трех человек, экзаменуют не в один день, а каждый назначает так, как ему удобно.
Весной 1910 года «для урегулирования движения по улицам столицы автомобилей» московский градоначальник Адрианов предложил Думе дополнить обязательные постановления такими пунктами: «воспрещается езда с открытыми глушителями; в случае требования полиции лицо, управляющее автомобилем, обязано точно указать, кому принадлежит автомобиль и откуда он едет; к управлению автомобилем не допускаются лица свыше 60 лет». Обучение новичков езде разрешалось проводить только за пределами города.
К тому времени автомобили из редких диковинных игрушек превратились в довольно привычное явление. «Автомобиль с каждым днем завоевывает себе место, – писала газета „Раннее утро“. – Армия пыхтящих чудовищ растет. В прошлом году их было 399. За один прошлый год количество автомобилей, принадлежащих москвичам, увеличилось на 109, т. е. на 37 %».
Автомобиль вошел в моду, превратился в символ жизненного успеха. Героиня одного из рассказов И. Мясницкого барышня Додо (в детстве Дуняша) ради обладания страстно желаемым «авто» не поскупилась даже девичьей честью. Характерной приметой времени было подчеркнуто подобострастное отношение ресторанной прислуги к посетителям, подъезжавшим к заведениям на «моторах», а вот седоков пролеток, не говоря уже о пешеходах, встречали без всякого почтения. Кстати, швейцары ресторанов и гостиниц за вызов машины получали от водителей вознаграждение по твердой таксе – 20% от стоимости заказа.
Автомобиль вошел в моду, превратился в символ жизненного успеха. Героиня одного из рассказов И. Мясницкого барышня Додо (в детстве Дуняша) ради обладания страстно желаемым «авто» не поскупилась даже девичьей честью. Характерной приметой времени было подчеркнуто подобострастное отношение ресторанной прислуги к посетителям, подъезжавшим к заведениям на «моторах», а вот седоков пролеток, не говоря уже о пешеходах, встречали без всякого почтения. Кстати, швейцары ресторанов и гостиниц за вызов машины получали от водителей вознаграждение по твердой таксе – 20% от стоимости заказа.
В начале XX века московские богачи везли автомобили из– за границы, хотя дело это было непростое. Мемуарист Н. А. Варенцов вспоминал о попытке приобрести в 1901 году автомобиль в Париже: «Как потом оказалось, их купить было нельзя, а нужно было заказать с получением через два года»[61]. Однако весьма скоро широкая торговля машинами самых различных марок была налажена в самой Москве.
О стоимости автомобиля можно судить по такому факту: двум рестораторам был предложен «самоход» в обмен на открытый счет в их заведении на сумму 1000 руб. Впрочем, эта сделка могла быть с каким-нибудь подвохом, поскольку в действительности цены на автомобили были гораздо выше. Так, отец выше упомянутой Додо – чиновник с приличным жалованьем, но не берущий взятки – не мог себе позволить такое приобретение, потому что «самый плохонький автомобиль стоит две тысячи». А за «чудный, изящного вида „Ландолет“ 12/15 сил, 5-местный, в полнейшем порядке» в 1910 году просили 3300 рублей.
Что касается цен на такие важные принадлежности, как шины, то в 1914 году члены Автомобильного клуба пытались разобраться, почему в Москве русская фирма «Проводник» берет за шины 78 руб. 25 коп. (за «нескользящие» – 97 руб.), а в Париже продает их одинаково – по 70 руб. 87 коп. В это же время французская «Мишлен» на родине торгует шинами по 48 руб. и, лишь привезя их в Россию, поднимает цену до 78 рублей.
Накануне Первой мировой войны самыми популярными в России марками автомобилей были «Бенцы», «Опели» и «Мерседесы». В отличие от европейских конкурентов, немецкие фирмы сумели безукоризненно наладить техническое обслуживание своих автомобилей и быструю доставку запасных частей. А вот владельцам американских машин приходилось по два месяца ждать присылки вышедшей из строя детали.
Покупателям попроще предлагали сверхлегкие двухместные автомобили, называвшиеся «вуатюретками». В некоторых моделях фирмы «Пежо» сиденье для пассажира располагалось тандемом за местом водителя. На Берсеньевской набережной у М. С. Гарденина можно было обзавестись «циклонеттой» – трехколесным автомобилем.
Многие московские автовладельцы придерживались традиции заказывать внутреннюю отделку «самоходов» по собственному вкусу. В каретных заведениях могли полностью снять с автомобиля заводской кузов и изготовить новый согласно любой прихоти богатого заказчика.
На страницах периодических изданий постоянно можно было встретить рекламные объявления вроде опубликованного в журнале «Кривое зеркало»: «При покупке автомобиля внимание обращается, главным образом, на совершенство и элегантность конструкции. Автомобиль должен быть прочен, приспособлен для тяжелых русских дорог и иметь безукоризненный двигатель. Если при этом содержание автомобиля дешево, если все части вполне доступны и управление легко и удобно, – езда доставит вам одно лишь удовольствие. При наличности этих качеств, автомобиль представляет собой совершенство, и вы можете покупать его, ибо это автомобиль „Делонэ-Белльвиль“, модель 1910 г. Каталоги и описание высылает Автотехническое агентство, Москва, СПб. шоссе, 38. Тел. 189-82».
Реклама скромно умалчивала, что на «Делонэ-Белльвиле» ездил сам Николай II, но зрители синематографов прекрасно видели в выпусках хроники, как царь садился в это авто с характерным прожектором на модном в то время круглом капоте, называвшемся «торпедо». Автомобили императора, оборудованные стартером на сжатом воздухе и системой подкачивания шин в пути, в каталогах фирмы обозначались как «SMT» – аббревиатурой французского выражения «Sa Majeste le Tzar» («Его Величество Царь»)[62].
А вот фирма «Даймлер», рекламируя свои машины, превозносила их быстроту: «Сенсационная победа автомобилей всемирно известного австрийского Даймлера. На гонке Принца Генриха 1910 года (около 2500 верст) заняли первое, второе и третье места». И тут же покупателей звали на Кузнецкий Мост, где в «доме кн. Гагарина» их поджидала новинка сезона – «Торпедо» модель 1910—11 гг. 18 и 32 л. с.».
Устраивались соревнования и в России. Московские автомобилисты, например в мае 1910 года, проводили одноверстные гонки по Петербургскому шоссе со стартом от Химок. Участники делились на категории в зависимости от мощности двигателя, иначе терялся всякий смысл: не могли же на равных соревноваться одноцилиндровый «Пежо» баронессы Е. Ф. Кноп (проехал версту за 51 с.) и, скажем, модный спортивный 15-сильный «Жермен» г-жи Протопововой (верста – за 46 с.). Не говоря уже о принадлежавшем миллионеру Н. П. Рябушинскому громадном гоночном «Мерседесе», развившем немыслимую скорость – 133 версты (около 142 км) в час[63]. При такой бешеной езде у шофера Дио, управлявшего машиной, сдуло с головы форменную фуражку.
Хуже дело обстояло с соревнованиями на большое расстояние. В августе того же года Московский клуб автомобилистов под председательством князя Юсупова, графа Сумарокова-Эльстон устроил 100-верстную гонку. На месте финиша (возле Тверской заставы) многочисленная публика заполнила трибуны, задрапированные цветами клуба: голубым и желтым. В особых ложах расположились командующий войсками округа генерал фон Плеве, градоначальник генерал Адрианов. Непосредственно на трассе распоряжался губернатор Джунковский. Интерес зрителей подогревало то обстоятельство, что в гонке участвовало более десятка мощных машин, и было много споров, какой из автомобилей финиширует первым.
К разочарованию публики, практически все фавориты из-за поломок сошли с дистанции. Только известный богач В. В. Прохоров на своем «Фиате» (60 сил), сумев отремонтировать водяной насос, добрался до Москвы, но отстал от победителя – «Мерседеса» Н. Л. Тарасова – на полтора часа. А ведь годом раньше в такой же гонке Прохоров пришел первым.
Эта гонка оказалась примечательна тем, что во время ее проведения попала в аварию единственная женщина-водитель Е. К. Волкова. «Берлие», которым управлял «известный гонщик» Чудов, при обгоне задел задним колесом «Н. А. Г.» Волковой, отчего ее автомобиль слетел с дороги и рухнул в глубокий овраг. Ремни безопасности тогда еще не применялись, поэтому женщину и ее пассажиров отбросило на несколько саженей.
К счастью, все они отделались только ушибами, а вот машина была поломана капитально. Чудов, едва оглянувшись, умчался вперед, но за неспортивное поведение приза его все– таки лишили.
Интересный случай, правда другого рода, произошел в том же году во время пробега Москва – Орел. Московские автомобилисты отъехали от Тулы на 14 верст, когда заметили Л. Н. Толстого, шедшего с палкой в руках по обочине шоссе. Участник гонки Гербер де Корне, ехавший последним, остановил свой «некарсульм», чтобы поприветствовать писателя. Поблагодарив за внимание, Толстой сказал:
– Я с удовольствием осмотрю ваш автомобиль. Мне близко автомобиля не приходилось видеть.
Значительным событием в жизни России стал пробег Петербург – Киев – Москва – Петербург, устроенный Императорским автомобильным обществом летом 1910 года. Москву в нем представлял Н. К. фон Мекк, который после аварии, случившейся с машиной флигель-адъютанта Свечина, стал коммодором пробега. Около четырех десятков автомобилей, прибывших в Первопрестольную, были поставлены в Манеже для осмотра их публикой.
«На следующий день, – вспоминал В. Ф. Джунковский, – Московский автомобильный клуб чествовал всех прибывших обедом в большом зале „Эрмитажа“. Центральное место занимала княгиня Долгорукова, единственная женщина, участвовавшая в пробеге и все время сама управлявшая машиной.
Обед был очень оживленный. Гонщики и шоферы-иностранцы разместились за отдельными столиками, по национальностям.
Была масса тостов, очень оживленно сменявшихся один за другим, в конце концов пили и за русского мужика, всюду радушно встречавшего гонщиков»[64].
Участники гонки наверняка умерили бы восторги, узнай они истинную причину ликования селян. Дело в том, что, готовясь к пробегу и стремясь не ударить лицом в грязь перед иностранцами, губернские власти приказали в срочном порядке привести дороги в порядок. В то время в России под французским словом «шоссе» понималась «искусственная дорога, выложенная крупнозернистым щебнем, с уклонами по обе стороны для стока дождевой воды». Обычно ремонтом дорог занимались весной, до начала полевых работ, а тут в самую страду оторвали мужиков от их главного дела. Поэт-сатирик так отозвался на это событие: