— Ну а настоящего насильника нашли?
— А куда он денется? Тот же Вася его и задержал. Только речь-то не об этом! Я же тебе говорю, невинного человека трое суток под стражей продержали! Он еще сдержанный мужчина, не возмущался, дескать, я понимаю, ошибка… Но какое впечатление на него самого, его родных, близких, знакомых произвела эта ошибка, ты представляешь? Я вот недавно был в театре и встретил там его с женой — они, оказывается, завзятые театралы, — так он со мной не поздоровался. Может быть, правда, не узнал, а может, не захотел.
Десять минут назад я связался с райотделом и узнал, что установили личность убитой: Ирина Гордеева, двадцати лет, студентка мединститута. Эта новость как бы подхлестнула нас, обострила злобу против неизвестных пока еще преступников, и разговор пошел о перспективах их поимки.
Крылов рассказал Гусару эту поучительную историю не зря: тот стал находить слишком много людей, на его взгляд, подозрительных и подлежащих задержанию.
Понятная реакция новичка: поиск подходит к концу, а результатов нет, ему начинает казаться — это оттого, что он недостаточно внимателен, он подстегивает сам себя и тут может перегнуть палку…
Важно вовремя его остановить, и Крылову удалось это сделать своей историей, которая хотя и взята из жизни, но как будто нарочно подобрана для иллюстрации ряда проблем, встающих перед сыщиком при поиске, подобном нашему, и в основном проблемы ответственности за принимаемое решение. Ответственности и перед собой, и перед законом, и перед другими людьми, которые любую твою ошибку и любой промах воспримут и расценят как ошибку и промах всей милиции.
Гусар погрузился в размышления, хотя по-прежнему цепко смотрит по сторонам, — похоже, из него будет толк. Но очень важно, чтобы он не впал в другую крайность — в боязнь принимать решения. От человека, опасающегося взять на себя ответственность, иногда рискнуть, нельзя ждать результативной работы. Очень много решений оперативному работнику приходится принимать на основе своего внутреннего убеждения. И тот, кто привык все «согласовывать» с руководством, чтобы в случае чего переложить ответственность на чужие плечи, может провалить серьезное и важное дело, если обстановка не оставит времени на такую «консультацию». А чаще всего времени у нас в обрез…
Отдыхающие стали понемногу расходиться: косые лучи солнца грели уже еле-еле, а скоро подует вечерний ветерок с реки и станет совсем прохладно. Похоже, что наш рабочий день подходит к концу, а значит, сегодня мне удастся попасть домой до того, как Андрюшка ляжет спать. Мы с ним не видимся неделями: я прихожу поздно, когда он спит, а утром жена ведет его в детский сад к восьми, я же, отоспавшись, встаю только полдевятого, благо живу рядом с отделом. Впрочем, одернул я себя, загадывать нельзя, мало ли как повернется дело…
Гусаров
Хотя я был на ногах с самого утра, большую часть времени провел на жаре и почти не ел, если не считать эрзац-шашлыки, усталости не было. Точнее, она была, но загнанная настолько в глубь организма, что ее не ощущалось.
Раньше я не понимал, какая сила позволяет инспекторам розыска целые дни, ночи, иногда круглые сутки проводить на службе, без сна, почти без еды — на пирожках, колбасе и кефире…
Сейчас я ощутил это на себе. Ненависть к преступникам, желание найти их во что бы то ни стало — вот что позволяет перебороть усталость, не чувствовать ее до поры до времени. Ненависть — это своего рода допинг, но работать на ненависти, так же, как и жить на допинге, — дело совсем не безвредное… Тут и опасность профессиональной деформации характера, следствием чего является чрезмерная подозрительность, вспыльчивость, желчность… Тут и ущерб здоровью — постоянное нервное напряжение, моменты «пиковой» работы мысли, когда в одну секунду прокручиваешь в голове десятки вариантов своего и ответного чужого поведения, отрицательные эмоции, получаемые на местах преступлений, жалость к потерпевшим — все это, наслаиваясь одно на другое, не проходит бесследно.
И если, несмотря на все это, люди работают в уголовном розыске, значит, есть в нашей профессии нечто такое, что оправдывает и напряженные нервы, и бессонные ночи, и эмоциональные перегрузки, и многие другие «прелести» розыскной службы.
Что же это? «Поймешь», — коротко ответил Крылов на мой вопрос. Ну что ж, будем надеяться, что пойму. Кое-что я понимаю и сейчас, и напрасно Волошин с Крыловым считают меня чересчур наивным. Я, например, понимаю, что наш поиск — это только одно из проводимых в городе мероприятий, что искать вслепую в тысячной массе народа двух-трех человек — все равно что ловить пескарей крупной сетью, но я знаю и то, что если бы не подобные, на первый взгляд бессмысленные мероприятия, не было бы так называемых «случайно раскрытых» преступлений, ибо профессионал знает: каждая «случайность» — следствие большой работы, работы, на четыре пятых скрытой от глаз непосвященных.
Хотелось пить, и, увидев в стороне автоматы, я направился к ним. Стакан воды не утолил жажды. Медных монет больше не было, я с трудом разменял гривенник в ближайшем ларьке и выпил еще стакан. Мне показалось, что за автоматами кто-то разговаривает, я вначале не обратил на это внимания, но вспомнил слова Крылова:
«Нас должно интересовать все. От нелюбопытного сыщика никогда толку не будет», — и посмотрел в щель между черными баллонами с углекислотой.
Ничего особенного. Четыре человека стояли кружком и о чем-то тихо говорили. Я пошел было дальше, но тут же замедлил шаги. Зачем при невинном разговоре прятаться от людей? Пришлось вернуться. Остановившись возле автоматов, я сделал вид, что ищу монету, а сам напряг слух.
— Ты в карты играл? Теперь гони деньги!
— Да я же не хотел садиться… Сказали, что в шутку…
— Какие шутки! Если бы ты выиграл, небось бы свое стребовал! Давай, давай, раскошеливайся! — Один голос напористый и требовательный, второй — сдавленный и просительный. Теперь я понял, что мне сразу не понравилось в этой четверке: три человека как бы окружили одного, и тот держался скованно и напряженно.
— Да у меня и денег нет. Вот только двадцать рублей, так мне на еду нужно, я приезжий…
— Ничего, часы отдашь, а остальное потом принесешь. Ну давай быстрее, а то хуже будет!
Я обошел автоматы и приблизился к говорившим. Должником был парень простецкого сельского вида, заметно напуганный. Против него стоял коренастый крепыш с красным от солнца и вина лицом, рядом — два субъекта неопределенного возраста с испитыми физиономиями, по которым им можно было дать и тридцать, и пятьдесят лет.
— В чем дело? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал, как у Крылова, — властно и требовательно.
— Тебе-то что? — равнодушно ответил здоровяк. — Иди своей дорогой.
— В чем дело? — На этот раз я обращался к должнику, но он в ответ только пробормотал что-то невнятное.
— Слушай, друг, — доверительно наклонился ко мне один из испитых субъектов. — Ну что ты вяжешься не в свое дело? Товарищ нам в картишки проиграл, сейчас расплатится, и пойдем еще выпьем…
Я вытащил удостоверение и, мельком показав его всем четверым, предложил пройти со мной.
— Это куда еще? — злобно спросил испитой. — В ментяру? А за что, спрашивается?
За свои же деньги?
— Там разберемся. — Я взял его за руку, но он уперся, пришлось рывком сдернуть его с места, и в это время сильный удар по голове сбил меня с ног. Ударил краснолицый, которого я на миг выпустил из поля зрения. В это время они могли убежать, но сработал волчий инстинкт — добить жертву. Они подскочили ко мне с трех сторон, их должник бочком начал уходить, а потом мне уже было не до того, чтобы смотреть по сторонам. Они начали бить меня ногами, я сгруппировался, защищая бока и живот. Одного из нападающих удалось свалить, и я попытался встать, но здоровяк снова ударил меня по голове так, что она зазвенела и перед глазами пошли круги, я уже подумал, что дело принимает плохой оборот и неизвестно чем может кончиться… В этот миг наступила развязка. Здоровяк и его дружок попадали на землю, как кегли, сбитые мощным броском игрального шара, — товарищи подоспели вовремя.
Крылов
Когда Гусар отошел напиться, мы прошли немного вперед и остановились подождать, но прошло три, пять минут, а его не было, и мы вернулись к автоматам.
Мы успели в самый раз. Гусар валялся на земле, а какой-то здоровенный красномордый орангутанг уже изловчился прыгнуть ему каблуками в лицо. Я перехватил его в воздухе и уложил рядом с Гусаром, а Волошин разделался со вторым.
— Подождите, я сейчас. — Гусар, прихрамывая, побежал куда-то и вскоре привел испуганного парня, который все пытался что-то объяснить ему.
— Полюбуйтесь на этого субъекта, вроде бы потерпевший, в карты проигрался, что ли, хотели у него деньги отнять, грозили, а когда я вмешался, он тихонько смотался! — В голосе Гусара чувствовалось не столько возмущение, сколько недоумение — как может существовать на земле такая черная неблагодарность.
— Подождите, я сейчас. — Гусар, прихрамывая, побежал куда-то и вскоре привел испуганного парня, который все пытался что-то объяснить ему.
— Полюбуйтесь на этого субъекта, вроде бы потерпевший, в карты проигрался, что ли, хотели у него деньги отнять, грозили, а когда я вмешался, он тихонько смотался! — В голосе Гусара чувствовалось не столько возмущение, сколько недоумение — как может существовать на земле такая черная неблагодарность.
Волошин вызвал машину, мы написали рапорта и сдали задержанных, потом осмотрели Гусара. Отделался он сравнительно легко: удары в основном пришлись по рукам, плечам, ногам. Несколько синяков и ссадин добавились к имеющимся у него царапинам.
— Это у тебя вроде боевого крещения, — сказал Волошин. — Голова не болит?
— Нет. — Гусар явно врал: сильные удары по голове никогда не проходят бесследно, хорошо, если не будет сотрясения мозга.
— Может, пойдешь домой? — предложил я.
— Вот еще. Все в норме.
— Ну что ж, хорошо, если так.
Пляж понемногу пустел. Песок остыл, сменил желтый цвет на серый и сразу потерял свою притягательность. Ветер сдувал окурки сигарет, обрывки бумаги. Было уныло и неуютно. Мы прошли по берегу еще раз, опять прочесали рощу, в которой, кроме палаточных туристов, никого не было, и снова вышли к реке. Кажется, можно заканчивать.
— Ну что, гвардейцы, по домам?
— Да, похоже, здесь больше делать нечего, — отозвался Волошин, а Гусар промолчал, всем своим видом выражая готовность работать еще сколько понадобится.
— Тем более что у Гусара завтра с утра много дел, — продолжил я.
— Какие еще дела? — встрепенулся он.
— К следователю пойдешь, на допрос. Расскажешь, как эти негодяи напали на работника милиции. Может, понадобится очные ставки провести. Ты же тут и свидетель, и потерпевший, главная фигура. Потом опять на допрос — по хулиганству возле кафе. А там, глядишь, изволь дать показания по другим задержаниям.
— Да бросьте шутки шутить! Наше дело найти и задержать, а ходить на допросы, время терять…
— А ты как думаешь, голубчик! — засмеялся Волошин. — А потом еще в суд вызовут, раз да другой. Как говорят умные люди, «не попадай в свидетели — затаскают». Я однажды целый месяц в облсуде провел…
Гусар ненадолго замолчал, а потом заулыбался:
— А вы ведь тоже свидетели, между прочим. Так что вместе по допросам ходить будем!
Теперь мы втроем посмеялись над предстоящими нам формальностями, которые все мы не любили, но которые, увы, необходимы.
У причала стояла очередь ожидающих катера. Мы прошли мимо, направляясь к остановке автобуса, и тут я услышал смех. Собственно, ничего удивительного: здесь собралось около ста отдохнувших, пребывающих в хорошем настроении людей, поэтому стоял сплошной веселый гам: прибаутки, бесшабашные выкрики и сопровождающий их женский визг, кто-то играл на гитаре, кто-то рассказывал анекдоты, и смех был естественным компонентом всей пестрой звуковой гаммы.
Но этот смех был надсадный, несколько нарочитый, какой-то глумливый, с взвизгивающими нотками, одним словом, нехороший смех, хотя я вряд ли смог бы объяснить, почему он мне так не понравился. Когда я обернулся, то убедился, что не понравился он мне не зря. Рыжий патлатый парень ногой загородил узкий, огороженный барьером проход к кассе, две девушки в коротких цветастых сарафанах в замешательстве стояли перед этой преградой, не зная, как выйти из неловкого положения, это-то и веселило патлатого и двух его дружков. Девушки что-то говорили ему, но он хохотал еще громче и дурашливо тряс головой. Одной из них это надоело, и она толкнула преграждающую путь ногу, но сдвинуть не смогла, только рыжего еще больше затрясло, он прямо заходился от смеха, и ему вторило реготанье дружков.
Я направился к кассе, рыжий замешкался, не зная, как поступить, и я с ходу сбил его ногу с перил, так что он потерял равновесие и чуть не упал.
— Ну ты, потише! — Вблизи от него несло перегаром, и я обратил внимание, какие у него злые, до бешенства, глаза. Эта злоба не соответствовала ситуации так же, как не соответствовал поводу и дикий смех, и слишком быстро произошел переход от веселья к злости. Это объяснялось не опьянением — перегар едва ощущался и хмель должен был уже выветриться, — значит, дело в крайней взвинченности, напряженности, граничащей с болезненной, которая ищет выхода, чтоб излиться, успокаивая взбудораженные нервы.
Я купил три билета и вернулся к товарищам:
— Мы едем катером.
Волошин
Когда Крылов сказал, что мы поедем на катере, Гусар запротестовал — это в четыре раза дольше, чем автобусом. Но потом он сообразил, что Крылов ничего не делает зря, и замолчал, стараясь понять, какой тайный смысл скрыт в его решении.
Для меня это не было загадкой, я сразу же понял, что он хочет проверить трех молодых развязных парней. Правда, чем они привлекли его внимание, я не знал, к тому же задержать их можно было прямо здесь, но раз Саша так решил, значит, у него есть свои соображения.
Подошел катер. Началась посадка, и мы влились в плотный людской поток, стараясь не отстать далеко от интересующей нас троицы. Те, не слишком церемонясь, растолкали мешающих им людей и заняли места на корме. Верховодил у них, безусловно, рыжий. Он был выше своих приятелей, крепче их и держался более уверенно. Я пригляделся к нему повнимательнее. Какой-то неопрятный вид, жесткие волосы свисают до плеч, слипаясь в сосульки, на подбородке и щеках проглядывает рыжая щетина. Спутники под стать ему: низкорослый неряшливый брюнет с густыми сросшимися бровями, второй — среднего роста, с плоским лицом и большим носом. На пальце правой руки у плосколицего вытатуирован перстень замысловатой формы с четырьмя расходящимися лучами — знак того, что он успел отведать лагерной похлебки. Всем троим было лет по двадцать пять — двадцать семь.
Они не казались пьяными, но вели себя как-то неестественно — слишком возбужденно, что ли…
Затарахтел движок, и катер, медленно отвалив от причала, описал, разворачиваясь, плавную дугу и лег на курс. Рыжий встал, похлопал себя по карманам и стал озираться по сторонам, слегка подпрыгивая на месте, как будто его подбрасывали невидимые взгляду пружины. Вот он уставился на толстого пожилого мужчину с удочками, еще раз похлопал карманы и быстро подошел: «Слышь, чувак, дай-ка закурить!»
Шокированный таким обращением «чувак» молча протянул пачку. Рыжий выгреб добрую половину сигарет и, ничего не сказав, вернулся к дружкам. Все трое закурили и стали по очереди рассказывать что-то, заливаясь время от времени неестественным, визгливым смехом. Потом они начали возиться, толкаться, громко хлопать друг друга ладонями по груди и спине, в результате этой возни плосколицый упал на палубу, что вызвало новый взрыв гогота.
Мне уже надоело терпеть их ужимки и кривлянье, раздражала манера вести себя, не обращая внимания на окружающих, как будто вокруг никого не было, тем более что их поведение переходило границы приличия. По-моему, уже следовало их приструнить, но Крылов сидел неподвижно, внимательно наблюдая за этой компанией.
Видно, возня им наскучила, и рыжий снова встал, весь подергиваясь, стал осматриваться и вдруг, радостно ухмыльнувшись, направился к двум девушкам, сидевшим у левого борта. Девушки ему не очень обрадовались, но его это не смутило, и он начал что-то говорить им, улыбаясь глупой и какой-то гадкой улыбкой. Девушки не обращали внимания, делая вид, что разговаривают между собой, хотя думаю, что в этот момент им было не до разговоров.
Рыжему такое отношение к своей персоне не понравилось, улыбка сползла с его физиономии, и он сказал что-то резкое, от чего лица девушек залились краской.
Одна из них сказала что-то в ответ, и рыжий, с перекошенными от злобы губами, протянул руку и схватил ее поперек лица, как бы собираясь сделать «смазь».
Я не заметил, когда встал Крылов и как он оказался возле места событий, я увидел уже, как он ударил рыжего по руке, и тоже направился туда.
Лицо рыжего исказилось, и он истерически, перекрывая шум мотора, заорал: «Опять ты суешься! Хочешь пику в бок получить?!»
— А ну-ка, — сказал Крылов и улыбнулся.
Я был знаком с Крыловым несколько лет, мы дружили, и я считал, что знаю его достаточно хорошо, но сейчас мне показалось, что передо мной незнакомый человек, такой неожиданной была эта улыбка — нехорошая, жесткая и даже страшная, не сулившая ничего, кроме очень больших неприятностей. Даже мне сделалось не по себе от такого превращения и от этой улыбки, но рыжий был, что говорится, «на взводе», разум и эмоции анестезированы, и уже не смог остановиться.
— Ах ты падла… Ну я и тебя спишу… — Он держал руку в кармане и сейчас вытащил ее, раздался четкий металлический щелчок, который был воспринят моим обострившимся слухом, несмотря на тарахтенье движка, и из поросшего рыжими волосами кулака выскочил блестящий хищный клинок, скошенный «щучкой», чтобы ловчее входил в тело.