— Пипъ, попробуй-ка откашлянуться хорошенько. Я бы тебѣ это, право, совѣтовалъ, продолжалъ Джо съ ужасомъ. — Приличія, конечно, дѣло важное, но, вѣдь, здоровье-то важнѣе.
Сестра моя къ тому времени пришла въ совершенное неистовство; она бросилась на Джо, схватила его за бакенбарды и принялась колотить головою объ стѣну, между-тѣмъ, какъ я сидѣлъ въ уголку, сознавая, что я всему виною.
— Теперь, надѣюсь, ты объяснишь мнѣ въ чемъ дѣло, сказала она, запыхаясь:- чего глазѣешь-то, свинья набитая.
Джо бросилъ на нее безпомощный взглядъ, откусилъ хлѣба и взглянулъ на меня.
— Ты самъ знаешь, Пипъ, сказалъ онъ, дружественнымъ тономъ, съ послѣднимъ кускомъ за щекою и разговаривая, будто мы были наединѣ. — Мы, вѣдь, всегда были примѣрные друзья и я послѣдній сдѣлалъ бы тебѣ какую непріятность. Но, самъ посуди… и онъ подвинулся во мнѣ съ своимъ стуломъ, взглянулъ на полъ, потомъ опять на меня:- самъ посуди, такой непомѣрный глотокъ…
— Опять сожралъ, не прожевавъ порядкомъ — а? отозвалась моя сестра.
— Я и самъ глоталъ большіе куски, когда былъ твоихъ лѣтъ, продолжалъ Джо, все еще съ кускомъ за щекою и не обращая вниманія на мистрисъ Джо: — и даже славился этимъ, но отродясь не видывалъ я такого глотка. Счастье еще, что ты живъ.
Сестра моя нырнула по направленію ко мнѣ и, поймавъ меня за волосы, произнесла страшныя для меня слова:
— Ну, иди, иди, лекарства дамъ.
Въ то время какой-то скотина-лекарь снова пустилъ въ ходъ дегтярную воду, и мистрисъ Гарджери всегда держала порядочный запасъ ея въ шкапу; она, кажется, вѣрила, что ея цѣлебныя свойства вполнѣ соотвѣтствовали противному вкусу. Мнѣ по малости задавали такой пріемъ этого прекраснаго подкрѣпительнаго средства, что отъ меня несло дегтемъ, какъ отъ вновь-осмолёнаго забора. Въ настоящемъ, чрезвычайномъ случаѣ необходимо было задать мнѣ, по-крайней-мѣрѣ, пинту микстуры, и мистрисъ Джо влила ее мнѣ въ горло, держа мою голову подмышкою. Джо отдѣлался полупинтою. Судя по тому, что я чувствовалъ, вѣроятно, и его тошнило.
Страшно, когда на совѣсти взрослаго или ребенка лежитъ тяжкое бремя; но когда къ этому бремени присоединяется еще другое, въ штанахъ, оно становится невыносимо, чему я свидѣтель. Сознаніе, что я намѣренъ обворовать мистрисъ Джо — о самомъ Джо я не заботился, мнѣ и въ голову не приходило считать что-нибудь въ домѣ его собственностью — сознаніе, соединенное съ необходимостью постоянно держать руку въ штанахъ, чтобъ придерживать запрятанный кусокъ хлѣба съ масломъ, приводило меня почти въ отчаяніе. Всякій разъ, что вѣтеръ съ болота заставлялъ ярче разгораться пламя, мнѣ казалось, что я слышалъ подъ окнами голосъ человѣка съ кандалами на ногахъ, который клятвою обязалъ меня хранить тайну и объявлялъ мнѣ, что ненамѣренъ умирать съ голоду до завтра, и потому я долженъ накормить его. Иной разъ мною овладѣвала мысль: «а что, если тотъ молодчикъ, котораго съ такимъ трудомъ удерживали отъ моихъ внутренностей, слѣдуя природнымъ побужденіямъ, или ошибившись во времени, вдругъ вздумаетъ немедленно распорядиться моимъ сердцемъ и печонкою!» Если у кого волосы стояли когда дыбомъ, такъ ужь вѣрно у меня. Впрочемъ, я полагаю, что этого ни съ кѣмъ не случалось.
Былъ вечеръ подъ Рождество; мнѣ пришлось мѣшать пудингъ для завтрашняго дня, ровнёхонько отъ семи до восьми, по стѣннымъ часамъ. Я-было принялся за работу съ грузомъ въ штанахъ — что напомнило мнѣ тотчасъ объ инаго рода грузѣ у него на ногахъ — но, къ-несчастію, увидѣлъ, что ноша моя упрямо сползала къ щиколкѣ, при каждомъ движеніи. Наконецъ мнѣ удалось улизнуть въ свою конурку на чердакѣ и облегчить свое тѣло отъ излишка бремени, а душу отъ тяжкаго безпокойства.
— Слышь! воскликнулъ я, переставъ мѣшать и грѣясь передъ каминомъ, пока меня еще не погнали спать:- вѣдь это пушка, Джо?
— Ого! сказалъ Джо: — должно быть, еще однимъ колодникомъ меньше.
— Что это значитъ, Джо?
Мистрисъ Джо, которая бралась за объясненіе всего на свѣтѣ, сказала отрывисто: «убѣжалъ, убѣжалъ!» Она отпустила это опредѣленіе словно порцію дегтярной воды.
Когда мистрисъ Джо снова принялась за свое шитье, я осмѣлился, обращаясь въ Джо, выдѣлать своимъ ртомъ слова: «что такое колодникъ»? Джо выдѣлалъ своимъ ртомъ какой-то замысловатый отвѣтъ, изъ котораго я разобралъ только послѣднее слово: «Пипъ».
— Вчера удралъ одинъ колодникъ, громко сказалъ Джо: — послѣ вечерняго выстрѣла, а теперь они, вѣрно, стрѣляютъ по другому.
— Кто стрѣляетъ? сказалъ я.
— Что за несносный мальчишка, вступилась моя сестра, взглянувъ на меня исподлобья, не поднимая головы съ работы:- съ своими безконечными вопросами! Много будешь знать — скоро посѣдѣешь. Меньше спрашивай, меньше врать будешь.
Эта выходка была несовсѣмъ-то учтива, даже въ-отношеніи въ ней самой, допуская предположеніе, что она сама не малая охотница до вранья, ибо бралась все объяснять.
Въ это время Джо еще болѣе подстрекнулъ мое любопытство, силясь всѣми средствами выдѣлать своимъ ртомъ что-то въ родѣ: «злой тонъ». Понявъ, что это относится къ изреченію мистрисъ Джо, я кивнулъ на нее головою и шепнулъ: «у нея?». Но Джо не хотѣлъ ничего слышать и продолжалъ разѣвать ротъ, стараясь выдѣлать какое-то чудное, непонятное для меня слово.
— Мистрисъ Джо, сказалъ я, прибѣгая къ крайнему средству: — мнѣ бы очень хотѣлось знать, съ вашего позволенія, откуда стрѣляютъ?
— Богъ съ нимъ, съ этимъ мальчишкой! воскликнула сестра съ выраженіемъ, какъ-будто желала, мнѣ совершенно противнаго. — Съ понтона.
— Ого! воскликнулъ я, глядя на Джо:- съ понтона.
Джо укоризненно закашлялъ, будто желая тѣмъ сказать: «не то же ли я говорилъ?»
— А позвольте, что такое понтонъ? спросилъ я.
— Ну, я напередъ знала, съ нимъ всегда такъ, съ этимъ мальчишкой! воскликнула моя сестра, тыкая на меня иголкой и кивая головою. — Отвѣть ему на одинъ вопросъ, онъ задастъ вамъ еще двадцать. — Понтоны — это тюремные корабли, что тамъ, за болотами.
— Я все же въ толкъ не возьму, кого туда сажаютъ и зачѣмъ? сказалъ я съ тихимъ отчаяніемъ, не обращаясь ни къ кому въ-особенности.
Я, какъ видно, пересолилъ: мистрисъ Джо тотчасъ вскочила.
— Я тебѣ скажу одно, вскричала она:- я тебя не для того вскормила отъ руки, чтобъ ты надоѣдалъ людямъ до смерти. Тогда бы этотъ подвигъ былъ мнѣ не къ чести, а напротивъ. На понтоны сажаютъ людей за то, что они убиваютъ, крадутъ, мошенничаютъ и дѣлаютъ всякаго рода зло; а начинаютъ всѣ они съ разспросовъ. Ну, теперь убирайся спать.
Мнѣ никогда не позволяли идти спать со свѣчею. У меня голова шла кругомъ, пока я всходилъ по лѣстницѣ, ибо наперстокъ мистрисъ Джо акомпанировалъ послѣднія слова, выбивая тактъ на моей головѣ. Мысль, что мнѣ написано на роду, рано или поздно, попасть на понтонъ, казалась мнѣ несомнѣнною. Я былъ на прямой дорогѣ туда: весь вечеръ я разспрашивалъ мистрисъ Джо, а теперь готовился обокрасть ее.
Съ-тѣхъ-поръ, я часто размышлялъ о томъ, какъ сильно дѣйствуетъ страхъ на дѣтей, что бъ его ни породило, хотя бы самая безсмысленная причина. Я смерть какъ боялся молодчика, что добирался до моего сердца и печонки; я смерть какъ боялся своего собесѣдника съ закованною ногою; я смерть какъ боялся самого себя послѣ того, какъ далъ роковое обѣщаніе; я не могъ надѣяться на помощь со стороны сильной сестры, которая умѣла лишь отталкивать меня на каждомъ шагу. Страшно подумать, на что бъ я не рѣшился подъ вліяніемъ подобнаго страха.
Если я и засыпалъ въ эту ночь, то лишь для того, чтобъ видѣть во снѣ, какъ весеннимъ теченіемъ меня несло по рѣкѣ къ понтону; призракъ морскаго разбойника кричалъ мнѣ-въ трубу, пока я проносился мимо висѣлицы, чтобъ я лучше остановился и далъ себя разомъ повѣсить, чѣмъ откладывать исполненіе неминуемой судьбы своей. Я боялся крѣпко заснуть, еслибъ и могъ, потому-что съ раннею зарею я долженъ былъ обокрасть кладовую. Ночью я сдѣлать этого не могъ: въ тѣ времена нельзя было добыть огня спичками, и мнѣ пришлось бы высѣкать огонь изъ огнива и надѣлать шуму, не менѣе самого разбойника, гремѣвшаго цѣпями.
Какъ скоро черная, бархатная завѣска за моимъ окномъ получила сѣрый оттѣнокъ, я сошелъ внизъ. Каждая доска по дорогѣ и каждая скважина въ доскѣ кричала вслѣдъ за мною: «Стой, воръ! Вставай, мистрисъ Джо!» Въ кладовой, очень-богатой всякаго рода припасами, благодаря праздникамъ, меня сильно перепугалъ заяцъ, повѣшанный за лапы: мнѣ почудилось, что онъ мигнулъ мнѣ при входѣ моемъ въ кладовую. Но не время было увѣриться въ этомъ; не время было сдѣлать строгій выборъ; не было времени ни на что, нельзя было терять ни минуты. Я укралъ хлѣба, кусокъ сыру, съ полгоршка начинки и завязалъ все это въ свой носовой платокъ, вмѣстѣ съ вчерашнимъ ломтемъ хлѣба съ масломъ; потомъ я налилъ водкой изъ каменной бутылки въ стклянку, доливъ бутыль изъ первой попавшейся кружки, стоявшей на шкапу. Кромѣ-того, я стащилъ еще какую-то почти-обглоданную кость и плотный, круглый пирогъ, со свининой. Я-было собрался уйти безъ пирога, когда замѣтилъ въ углу, на верхней полкѣ что-то спрятанное въ каменной чашкѣ; я влѣзъ на стулъ и увидѣлъ пирогъ; въ надеждѣ, что пропажа его не скоро обнаружится, я и его захватилъ съ собою.
Изъ кухни дверь вела въ кузницу; я снялъ запоръ, отперъ ее, вошелъ въ кузницу и выбралъ напилокъ между инструментами Джо; потомъ я заперъ дверь попрежнему, отворилъ наружную дверь и пустился бѣжать къ болотамъ.
III
Утро было сырое, туманное; окно мое вспотѣло и капли воды струились по немъ, будто лѣшій проплакалъ тамъ всю ночь и оросилъ его слезами. Сырость виднѣлась вездѣ на голыхъ плетняхъ, и на скудной травѣ, раскинувшись, какъ паутина, отъ одного сучка въ другому, отъ одной былинки къ другой. Все было мокро, и заборы и ворота, а туманъ стоялъ такой густой, что я издали даже не замѣтилъ указательнаго перста на столбѣ, направлявшаго путешественниковъ въ наше село (хотя, надо замѣтить мимоходомъ, они никогда не слѣдовали этому указанію и не заходили къ намъ). Когда я подошелъ ближе и взглянулъ на него, вода съ него стекала на землю капля за каплею, и моей нечистой совѣсти онъ показался какимъ-то привидѣніемъ, обрекавшимъ меня заключенію на пантонѣ. Туманъ сдѣлался еще гуще, когда я пошелъ по самому болоту; не я уже бѣжалъ на предметы, а предметы, казалось бѣжали на меня. Это было очень-непріятно для нечистой совѣсти. Шлюзы, рвы, насыпи какъ-бы бросались на меня изъ тумана и кричали: «Стой! мальчишка укралъ чужой пирогъ, держи его!» Такъ же неожиданно я столкнулся и съ цѣлымъ стадомъ, вылупившимъ на меня глаза и испускавшимъ паръ изъ ноздрей; и стадо кричало: «Эй, воришка!» Одинъ черный быкъ, въ бѣломъ галстухѣ, напоминавшій мнѣ пастора, такъ упрямо сталъ смотрѣть на меня и такъ неодобрительно моталъ головою, что я не вытерпѣлъ и завопилъ:
— Я не могъ этого не сдѣлать, сэръ. Я, вѣдь, взялъ не для себя.
Въ отвѣтъ на мои слова, онъ опустилъ голову, выпустилъ изъ ноздрей цѣлое облако пару и скрылся, лягая задними ногами и виляя хвостомъ. Все это время я шелъ по направленію къ рѣкѣ, но какъ ни скоро я шагалъ, я никакъ не могъ согрѣть ногъ; холодъ, казалось, такъ же крѣпко ихъ охватывалъ, какъ колодка ноги моего вчерашняго незнакомца. Я очень-хорошо зналъ дорогу за батарею; мы съ Джо одно воскресенье ходили туда и Джо тогда сказанъ мнѣ, сидя на старомъ орудіи, что когда я сдѣлаюсь его ученикомъ, мы часто будемъ удирать туда. Несмотря на то, благодаря непроницаемой мглѣ тумана, я взялъ гораздо-правѣе, чѣмъ слѣдовало, и мнѣ потому пришлось идти назадъ по берегу рѣки, по каменьямъ, разбросаннымъ посреди непроходимой грязи, и вѣховъ, означавшихъ предѣлы разлитія рѣки во время прилива. Я почти бѣжалъ. Перескочивъ черезъ каналъ, к, я зналъ, находился близь батареи, и вскарабкавшись за противоположную сторону, я неожиданно увидѣлъ моего колодника, сидѣвшаго ко мнѣ спиной; руки его были сложены на груди, а голова моталась то въ одну, то въ другую сторону; ясно было, что онъ спалъ. Я думалъ, онъ болѣе обрадуется, если я неожиданно явлюсь къ нему съ завтракомъ, и потому, подойдя сзади, я тихонько тронулъ его за плечо. Онъ въ то же мгновеніе вскочилъ, но то былъ не мой колодникъ. Онъ, однакожь, очень походилъ за моего незнакомца: тоже сѣрое платье, та же колодка на ногахъ, онъ такъ же хромалъ и дрожалъ отъ холода; одна только была разница между ними: лицо его было другое и на головѣ плоская, съ большими полями, поярковая шляпа. Все это замѣтилъ я въ одно мгновеніе, ибо онъ ругнулъ меня, хотѣлъ побить, но поскользнулся, чуть не упалъ, и пустился бѣжать, спотыкаясь на каждомъ шагу. Вскорѣ туманъ скрылъ его отъ моихъ главъ.
«Вѣрно это молодчикъ!» думалъ я и сердце у меня забилось. Я увѣренъ, что почувствовалъ бы боль и въ печонкѣ, еслибъ только зналъ, гдѣ она находится. Вскорѣ я добрался до батареи и увидѣлъ моего настоящаго колодника: онъ ковылялъ взадъ и впередъ по батареѣ, обхвативъ свое тѣло руками, точно онъ всю ночь провелъ въ этомъ положеніи, поджидая меня. Онъ страшно дрожалъ отъ холода. Я ожидалъ, что вотъ онъ упадетъ въ моимъ ногамъ и окоченѣетъ на вѣки. Глава его поражали выраженіемъ какого-то отчаяннаго голода; передавая еяу напилокъ, я подумалъ, что онъ вѣрно принялся бы его грызть, еслибъ не видѣлъ моего узелка. Онъ не повернулъ меня теперь ногами вверху, намъ въ первый разъ, а далъ за свободѣ равнять узелокъ и опорожнить карманы.
— Что въ бутылкѣ? спросилъ мой пріятель.
— Водка, отвѣчалъ я.
Онъ уже набивалъ себѣ глотку начинкою; процесъ этотъ болѣе походилъ за поспѣшное прятанье, чѣмъ на ѣду. Онъ на минуту остаповился, однако, чтобъ хлебнуть изъ бутылки. Онъ такъ сильно дрожалъ всѣмъ тѣломъ, что я боялся, чтобъ онъ не откусилъ горлышка у бутылки.
— Вѣрно у васъ лихорадка, сказалъ я.
— Я самъ то же думаю, мальчикъ, отвѣчалъ онъ.
— Тутъ нехорошо, продолжалъ я. — Вы лежали на болотѣ, а вѣдь, отъ этого легко получить лихорадку и ломоту.
— Я-прежде покончу этотъ завтракъ, чѣмъ смерть покончитъ со мною, сказалъ онъ. — Я все-таки его кончу, еслибъ мнѣ даже слѣдовало тотчасъ затѣмъ идти на галеры. Я до конца завтрака поборю свою дрожь, не бойся.
Во все это время, онъ съ неимовѣрною скоростью глоталъ и начинку, и куски мяса, и хлѣбъ, и сыръ, и пирогъ со свининой. Онъ глядѣлъ на меня во время этой работы недовѣрчиво; озираясь боязливо по сторонамъ и, вперяя взглядъ въ туманъ, онъ часто останавливался и прислушивался. Всякій звукъ, плескъ рѣки, мычаніе стада — все заставляло его вздрагивать. Наконецъ онъ воскликнулъ:
— Ты меня не надуваешь, чертёнокъ? Ты никого не привелъ съ собою?
— Нѣтъ, никого, сэръ.
— И никому не велѣлъ за собою идти?
— Никому.
— Ну, хорошо, возразилъ онъ:- я тебѣ вѣрю. И то сказать, хорошъ бы ты былъ щенокъ, еслибъ въ твои годы помогалъ бы ловить такую несчастную тварь, какъ я.
При этомъ что-то зазвенѣло въ его горлѣ, точно тамъ находились часы съ боемъ, и онъ потеръ глаза своимъ толстымъ рукавомъ.
Сожалѣя о его судьбѣ, я со вниманіемъ наблюдалъ, какъ онъ, съѣвъ все, что я принесъ, накинулся наконецъ на пирогъ со свининой.
— Очень-радъ, что пирогъ вамъ нравится, замѣтилъ я, собравшись съ силами.
— Что ты сказалъ?
— Я сказалъ только, что очень-радъ, что вамъ понравятся пирогъ.
— Спасибо, мальчикъ. Правда, онъ мнѣ очень нравится.
Часто я наблюдалъ, какъ ѣла наша большая собака, и теперь замѣтилъ, что мой каторжникъ ѣлъ точь-въ-точь, какъ она. Онъ ѣлъ урывками, хватая большими кусками, и глоталъ черезчуръ-скоро и поспѣшно. Во время ѣды онъ косился во всѣ стороны, какъ-бы боясь, что у него отнимутъ его пирогъ. Вообще, онъ былъ слишкомъ разстроенъ, чтобъ вполнѣ наслаждаться обѣдомъ или позволить кому-нибудь раздѣлить его, не оскаливъ на него зубы. Всѣми этими чертами мой незнакомецъ очень походилъ на нашу собаку.
— Я боюсь, вы ничего ему не оставите, сказалъ я робко, послѣ долгаго молчанія, въ продолженіе котораго я размышлялъ: прилично ли мнѣ сдѣлать это замѣчаніе. — Болѣе я ничего не могу достать. (Увѣренность въ послѣднемъ обстоятельствѣ и побудила меня говорить).
— Оставить для него? Да кто же это онъ? воскликнулъ мой пріятель, на минуту переставая грызть корку пирога.
— Молодчикъ, о которомъ вы говорили, который спрятанъ у васъ.
— А! отвѣчалъ онъ со смѣхомъ. — Онъ, да, да! онъ не нуждается въ пищѣ.
— А мнѣ показалось, что ему очень хотѣлось ѣстъ.
Мой прічтель остановился и взглянулъ на меня подозрительно и съ величайшимъ удивленіемъ.
— Ты его видѣлъ? Когда?
— Только-что.
— Гдѣ?
— Вонъ тамъ, отвѣчалъ я, показывая пальцемъ: — я нашелъ его спящимъ и подумалъ, что это вы.
Онъ схватилъ меня за шиворотъ и такъ пристально смотрѣлъ мнѣ въ глаза, что я началъ бояться, что ему пришла опять въ голову мысль свернуть мнѣ горло.
— Онъ, знаете, одѣть какъ вы, только на головѣ шляпа, объяснилъ я, дрожа всѣмъ тѣломъ: — и… и… я старался выразить это какъ-можно-деликатнѣе:- и онъ также нуждается въ напилкѣ. Развѣ вы не слыхали пальбу прошлую ночь?
— Тамъ дѣйствительно палили, сказалъ онъ самъ себѣ.
— Я удивляюсь, продолжалъ я, какъ вы не слыхали, казалось, кому бы лучше это знать, какъ не вамъ. Мы слышали пальбу дома, съ запертыми дверьми, а мы живемъ далеко отсюда.
— Ну, сказалъ онъ:- когда человѣкъ одинъ на болотѣ, съ пустой головой, въ пустымъ желудкомъ, умираетъ съ голода и холода, то онъ, право, всю ночь только и слышитъ, что пальбу пушекъ и клики своихъ преслѣдователей! Онъ слышитъ… ему грезятся солдаты въ красныхъ мундирахъ съ факелами, подступающіе со всѣхъ сторонъ. Ему слышится, какъ его окликаютъ, слышится стукъ ружей и команда: «стройся! на караулъ! бери его!» А въ-сущности все это призракъ. Я,тпрошлую ночь, не одну видѣлъ команду, окружавшую меня, а сотни, чортъ ихъ побери! А пальба. Уже свѣтало, а мнѣ все казалось, что туманъ дрожалъ отъ пушечныхъ выстрѣловъ… Но этотъ человѣкъ, воскликнулъ онъ, обращаясь во мнѣ — все это время онъ, казалось, говорилъ самъ съ собою, забывъ о моемъ присутствіи: — замѣтилъ ты въ немъ что особеннаго?