– И что же можете предложить вы, Гай Юлий, чтобы остановить эти нелепые слухи?
– Жениться на одной из моих дочерей. Если вы станете мужем моей дочери, это покажет всем вокруг, что я ни во что не ставлю все эти досужие толки. А если еще рассказать историю с грязью в Испании! Если Публий Рутилий Руф подтвердит сказанное вами! Тогда каждый поймет, почему так враждебны к вам Метеллы, – Цезарь улыбнулся. – Это было, наверно, очень смешно, когда представитель чванливой семьи оказался в положении свиньи, весь в грязи, да еще и не в римской.
– Да, вы правы – мы смеялись до изнеможения. Есть ли еще что-нибудь?
– Вы сами должны знать это, Гай Марий.
– Клянусь, я даже не подозреваю, о чем может идти речь!
– Считается, что вы торгуете. Марий застыл, ошеломленный.
– Но – но разве я торгую как-то иначе, чем добрые три четверти остальных сенаторов? У меня ни с одной компанией нет отношений, которые заставляли бы меня пропихивать в Сенате решения им на выгоду. Я всего лишь вкладываю капитал! И кто-то смеет утверждать, что я торгую?!
– Конечно, нет, дорогой Гай Марий! Никто так не думает. Намеков масса, хотя никто не говорит ничего конкретного. Но и намеки вредят. Те, кто не знает вас, постепенно приходят – или их подводят – к выводу, что семья ваша торгует уже много поколений, что сами вы возглавляете компании, устанавливаете цены, наживаетесь на поставках зерна.
– Понятно, – губы Мария образовали жесткую складку, глаза сузились.
– Лучше, чтобы вы знали об этом.
– Я не делаю ничего такого, что не делали бы и Цецилии Метеллы. Даже меньше влезаю в дела торговцев, чем они!
– Согласен. Но хочу дать вам несколько советов, Гай Марий. Гораздо выгоднее для вас избегать любых сделок, которые не связаны с землей или собственностью. Ваши шахты в Испании не вызовут кривотолков, это хорошее солидное дело. Но человеку из «новых» лучше держаться в стороне от торговых компаний. Только земля и недвижимость – это сенаторов не возмутит.
– Значит, вы полагаете, что причастность к торговле – даже косвенная – тоже закрывает мне дорогу в общество римских ноблей?
– Несомненно!
Марий повел плечами, однако обижаться на столь явную несправедливость – пустая трата драгоценного времени и сил. Он снова задумался о том, что сулит ему новый брак.
– Вы на самом деле считаете, что женитьба на одной из ваших дочерей поправит мою репутацию в глазах римлян?
– Несомненно.
– Юлия… Но почему я не могу выбрать себе жену из рода, скажем, Сульпициев или Клавдиев, или Эмилиев, или Корнелиев? Любая девушка из любой старой патрицианской семьи может дать мне то же самое, и даже больше! Я имею в виду – и древнее имя, и связи для успешного продвижения по политической лестнице.
Улыбаясь, Цезарь покачал головой:
– Вы меня провоцируете, Гай Марий. Лучше не стоит… Конечно, вы можете взять жену из одного из этих родов, однако каждый при этом будет уверен, что вы просто купили эту девушку. Цезари же никогда не продавали своих дочерей. Одно только известие о том, что вам разрешено жениться на какой-нибудь из Юлий даст всем понять, что вы достойны любой чести. Пятна на вашем имени исчезнут.
Марий налил себе еще и вопросительно посмотрел на Цезаря:
– Гай Юлий, а с чего это вы решили дать мне шанс?
– По двум причинам. Первая, вероятно, покажется вам не слишком сентиментальной, Я хочу изменить бедственное положение, в которое попала моя семья из-за отсутствия денег. Но не хочу торговать дочерьми. Вы помните, я заметил вас вчера на церемонии посвящения. Это был знак свыше. Я не из тех, кто верит в предзнаменования. Но меня действительно будто осенило. Я почувствовал, что вы – тот, кто может спасти Рим, если дать вам возможность! Если не вы – Рим погибнет. Наверно, каждый римлянин склонен к суеверию. Древние фамилии – особенно. Это относится и ко мне. Я много думал после того дня.
Разве не выполню я свой долг по отношению к предкам, подумалось мне, если дам Риму человека, в котором Рим столь нуждается?!
– Я ощущал в себе нечто подобное, – внезапно глухо проговорил Марий, – когда отправлялся в Нумантию. И потом тоже, даже не раз.
– И вы тоже! Значит, нас уже двое.
– А вторая причина? Цезарь вздохнул:
– Я уже достиг того возраста, когда мне никуда не деться от сознания того, что я никогда не смогу дать своим детям то, что должен дать отец, – я слишком стар! Они были окружены любовью и заботой, Они ни в чем особо не нуждались, хотя и не знали излишеств. Они получили достойное образование. Однако, все, что я имею, – это дом и около пятисот югеров земли на Альбанских холмах.
Цезарь сел, скрестив ноги, и наклонился вперед.
– У меня четверо детей, хотя и два ребенка – уже слишком много. Два сына и две дочери. То, что у меня есть, не может обеспечить карьеру моим сыновьям – они не будут иметь возможности стать даже рядовыми членами Сената, как я. Если я разделю свое имущество между сыновьями, ни один из них не получит статуса сенатора. Если я оставлю все старшему сыну Сексту, он еще чего-то добьется. Однако тогда мой младший сын, Гай, не удержится даже в звании всадника. Я превращу его во второго Луция Корнелия Суллу – вы знаете Суллу?
– Нет.
– Его мачеха живет по соседству с нами. Женщина низкого рождения, лишенная чувства меры и такта, но баснословно богатая. Кажется, у нее есть наследник – племянник или племянница. Несчастье – быть соседом того, кто тоже мог бы стать сенатором! Она как-то заставила меня разговориться с ней, и с тех пор время от времени я вынужден выслушивать ее болтовню. Ее пасынок, Луций Корнелий Сулла, живет с ней, поскольку, согласно ее словам, ему просто некуда деться. Представьте себе – патриций Корнелий, чей род настолько древний, что он может хоть сейчас войти в Сенат, лишен всякой надежды на это. Он нищ! Эта ветвь рода давно уже увяла, его отец и так ничего не мог бы сделать для сына, да еще пристрастился к вину, пропив остатки былого могущества. Он женился на своей соседке, которая содержит своего пасынка после смерти его отца, но и пальцем не пошевельнула, чтобы ему помочь. Вы, Гай Марий, гораздо счастливее, чем Сулла: вашей семье хватило достатка, чтобы обеспечить вам место в Сенате, когда подвернулась возможность. Пусть вы не родовиты – Сенат уважает тех, кто располагает деньгами. Сулла же, имея происхождение безупречное, исключен из списка избранных. Боюсь, как бы такая судьба не постигла и моего младшего сына, и его детей.
– Рождение и происхождение – дело случая. Почему же от них зависят судьбы? – взволновался Гай Марий.
– А почему деньгам дана власть над людьми? Посмотрите сами, Гай Марий: какую страну ни возьми, властвуют деньги и знатность. Рим еще оставляет больше свободы талантам – сравните с царством парфян! Рим – почти идеал государства, о котором писал Платон. В Риме нередко никто может стать всем. Хотя я и не в восторге от тех, кто этого добился: схватка с судьбой надломила их и опустошила.
– Тогда, может, не стоит и убиваться по Сулле?
– Ну, что вы! Допустим, что судьба обошлась с вами жестоко и несправедливо, но ведь вы – из «новых». Я слишком верен своему классу, чтобы глубоко не сожалеть об участи Суллы! – тут Цезарь вспомнил о своем деле. – Вернемся же к судьбе моих детей. Мои дочери, Гай Марий, не имеют приданого и, как следствие, женихов. Я не могу ничего уделить им, поскольку этим еще больше урежу долю своих сыновей. Из этого следует, что они никогда не смогут выйти замуж за людей своего круга. Не принимайте эти слова на свой счет, Гай Марий, – я вас не имею в виду. Хочу лишь сказать, что они будут вынуждены выйти замуж за тех, кто мне не по душе, за истинных ничтожеств, – не то что вы. Я не выдал бы их замуж даже за людей своего звания, которые покажутся мне недостойными! Предпочел бы прямых, открытых, честных, умных – но не знаю, где их найти. Те, кто хотел бы получить моих дочерей, настолько мне неприятны, что я скорее покажу им на дверь, нежели выйду с пальмовой ветвью навстречу. Это чем-то напоминает судьбу богатой вдовы: приличный человек и не посмотрит в ее сторону, опасаясь козней соперников-проходимцев, поэтому вокруг нее и увиваются одни проходимцы.
Цезарь присел на край ложа:
– Не будете возражать, Гай Марий, если мы перейдем в сад и немного прогуляемся. На улице холодно, но я могу дать вам теплый плащ. Неплохо было бы немножко размяться.
Марий поднялся без слов и, взяв сандалии Цезаря, помог ему обуться, Затем обулся сам и встал, поддерживая Цезаря под локоть.
– Что мне нравится в вас, Марий, так это всякое отсутствие высокомерия.
Внутренний дворик дома Цезаря был невелик, но с очаровательным садом – немного нашлось бы в городе таких тихих, спокойных и чарующих изяществом местечек. Даже в это время года все здесь благоухало и зеленело. Будто весна никак на оставляла этот дом. Гай Марий с теплотой подумал: а ведь в душе Юлии продолжали оставаться селянами. По краям карнизов и скатам крыш, куда чаще всего доставало солнце, вились лозы дикого винограда, как у его отца в Арпинуме. К концу января они празднично украшали дом нежной зеленью листьев. Кроме того у них было еще одно качество, о котором, как подозревал Гай Марий, вряд ли знал хоть кто-нибудь в Риме, – они отпугивали насекомых.
К приходу гостя зажгли лампионы в коллонаде, опоясывавшей перистиль. Маленькие бронзовые светильники, стоявшие вдоль дорожек сада, расточали тонкий аромат через тонкие мраморные пластины, защищавшие их от непогоды. Дождь уже кончился, однако кусты и трава были унизаны тяжелыми каплями, воздух тоже был наполнен сыростью и холодом.
Ничего эти люди не замечали. Они прошли вдоль сада и остановились у маленького бассейна с фонтаном. Стояла зима, бассейн был пуст, и фонтан не рассыпал вокруг хрустальные брызги, как в жаркие дни.
Сама естественность, – подумал Гай Марий /его-то бассейн круглый год был наполнен водой, благодаря системе внутреннего подогрева/. Все тритоны и дельфины не стоят этого бесхитростного уголка».
– Ну и как, заинтересовал я вас, – спросил Цезарь.
– Да, Гай Юлий.
– Вас очень опечалит развод?
– Ничуть. Что же вы хотите за свой дар?
– Цена моя велика… Вы войдете в нашу семью не просто как муж моей дочери, а, скорее, как второй отец – возраст обязывает – и я надеюсь, что вы дадите приданое второй и обеспечите благосостояние сыновей. Незамужней дочери и младшему сыну понадобятся более всего деньги и поместья. Однако, вы должны и употребить свое влияние, чтобы мои сыновья, войдя в Сенат, смогли добраться до консульских мест. Я хочу, чтобы консулами стали оба. Секст на год старше моего племянника, поэтому он первым достигнет возраста, необходимого для консульского поста. Я хотел бы, чтобы он стал консулом именно в сорок два года, через двенадцать лет после вступления в Сенат. Он будет первым консулом из рода Юлиев за последние 400 лет. И я хочу этого! Иначе первым может стать мой племянник Луций…
Цезарь вдруг умолк, глядя на похожее на маску лицо Мария, и, сделав успокаивающий жест, заговорил более спокойным тоном:
– Между мной и братом никогда не было неприязни, нет ее у меня и к его сыновьям. Но консулом следует делаться, как только приходит твой срок.
– Ваш брат когда-то отдал сына на усыновление, да?
– Да, много лет назад. Его имя тоже Секст – это наше родовое имя.
– Ну конечно же! Квинт Лутаций Катулл! Как я мог забыть, что он часто употребляет имя Цезаря как часть своего… Он и будет первым из Цезарей, кто достигнет консульства: ведь он намного старше остальных.
– Нет, – энергично затряс головой Цезарь. – Он не принадлежит теперь к роду Цезарей. Он – всего лишь Лутаций Катулл.
– Сдается мне, что старый Катулл хорошо заплатил за приемного сына. Семья вашего брата здорово поправила свои дела…
– Да, плата была щедрой… Так кого же вы изберете себе в жены, Гай Марий?
– Юлию. Я возьму Юлию.
– Не младшую? – в голосе Цезаря звучали нотки удивления. – Нет, я, конечно, очень рад, поскольку я не мог бы позволить ни одной из дочерей выйти замуж раньше восемнадцати, а Юлилле еще и семнадцати нет. Думаю, вы приняли верное решение. Хотя мне всегда казалось, что Юлилла более привлекательна, чем Юлия.
– Вы ее отец, вы смотрите на вещи другими глазами. Нет, Гай Юлий, ваша младшая дочь не затронула моего сердца. Ей лучше бы по уши втрескаться в того, кто станет ее мужем. Другим она начнет верховодить и заставит плясать под свою дудку. Я слишком стар для капризной девочки. Юлия, сдается мне, столь же разумна, сколь и собой хороша. Мне нравится в ней все.
– Она будет превосходной женой консула.
– Вы и взаправду считаете, что я могу стать консулом?
Цезарь кивнул.
– Конечно. Но не сразу, конечно. Сначала вы женитесь на Юлии. Со временем все привыкнут к вашему новому состоянию, люди успокоятся, пересуды смолкнут. Попробуйте найти для себя какое-нибудь ратное дело – военные успехи пойдут вам на пользу. Поступите к кому-нибудь высшим легатом. А потом и в консулы пробивайтесь.
– Но мне будет уже пятьдесят. Люди не склонны выбирать старых развалин…
– Вы уже не молоды и так – еще два-три года не повредят. Наоборот, сослужат вам хорошую службу, если сумеете воспользоваться возможностью. Кроме того, вы смотритесь гораздо моложе своих лет, Гай Марий. Сие немаловажно. Вы – воплощение здоровья и силы. Человек такого роста и сложения всегда впечатляет выборщиков и центурий. То, что вы – Человек Новый, не играло бы роли, не навлеки вы на себя гнев Цецилие Метеллов. Быть бы вам консулом уже три года назад, в свой срок. Человечку же неприметному, худосочному, слабосильному не поможет и Юлия. Так что консулом вы станете, не сомневайтесь.
– Чего вы хотите для своих сыновей?
– В смысле собственности?
– Да, – Марий, забыв о тонкости китайской материи, опустился на скамью из белого неполированного мрамора.
Скамья была влажной, и, когда Гай Марий поднялся, то на ней осталось неровное бледно-пурпурное пятно, краска сошла с материи и впиталась в пористый камень. Одно-два поколения спустя скамья стала одним из наиболее любимых и ценных предметов обстановки для другого Гая Юлия Цезаря. Для того же Цезаря, который предлагал сейчас Гаю Марию сделку, эта скамья сделалась своего рода символом, символом чуда и надежды. Когда один из рабов рассказал ему о появлении странного пятна, и Цезарь лично осмотрел его / раб был, скорее, исполнен благоговения, чем страха, – каждый знал о том, что означает пурпур/, он удовлетворенно вздохнул: пятно как бы подтвердило, что через выгодную женитьбу семья достигнет высот власти. Его охватило радостное предчувствие: да, Гай Марий сыграет в истории Рима такую роль, о которой Рим и не догадывался. Цезарь приказал перенести скамью из сада в атриум, но никогда и никому не проговорился, как это пурпурное пятно появилось.
– Для Гая я хотел бы получить хорошие земельные угодья, что бы они обеспечили ему место в Сенате. Для этого потребуется еще около шестисот югеров земли, готовой для продажи к моим пятистам в Альбанских холмах.
– Цена?
– В зависимости от качества земель и близости к Риму. В Риме – ужасная дороговизна, спрос превышает предложение. – Четыре миллиона сестерциев или миллион денариев, – отважился выдохнуть он.
– Согласен, – Марий оставался спокоен, будто речь шла о каких-нибудь тысячах. – Надеюсь, сделка покамест останется между нами?
– Естественно!
– Деньги принесу завтра, лично. Еще что?
– Думаю, что, когда мой Секст войдет в Сенат, вы будете уже экс-консулом. У вас будут сила и влияние. Надеюсь, вы поможете моим сыновьям продвигаться по лестнице власти. Если же согласитесь стать легатом на ближайшие два-три года, возьмете моих сыновей с собой. Они – не неопытные юнцы, они уже стали младшими офицерами, но им нужно пройти через настоящие воинские испытания, чтобы закрепить начало карьеры. Никто не сможет обучить их лучше вас.
Марий не считал, что оба молодых человека смогут вырасти в крупных военачальников, но они могли бы стать неплохими офицерами; поэтому Марий заверил Цезаря, что готов пособить.
Гай Юлий продолжал:
– Что касается их политической карьеры, здесь есть одно маленькое неудобство: они – патриции. Поэтому, как вам известно, они не имеют права на пост плебейского трибуна, хотя это был бы наиболее простой и действенный способ начать карьеру. Им остается одно: стать курульными эдилами. Это требует больших расходов. Я хотел бы верить в то, что вы поможете и Сексту, и Гаю занять эти места, причем, игрища и зрелища, которые проложат им путь, будут так пышны и роскошны, что люди вспомнят о них, когда мои сыновья будут баллотироваться в преторы. И если придется прикупить голоса, вы не поскупитесь.
– Согласен, – и Гай Марий с готовностью протянул руки для пожатия, скрепляющего сделку, которая обойдется ему по меньшей мере в десять миллионов сестерциев.
Гай Юлий Цезарь горячо потряс его руку. Он был доволен.
Они вернулись в дом, где Цезарь послал сонного слугу за потрепанным плащом гостя.
– Когда я смогу увидеть Юлию и поговорить с ней? – спросил Марий.
– Завтра в полдень, – ответил Цезарь, открывая входную дверь. – Спокойной ночи, Гай Марий.
– Спокойной ночи, Гай Юлий, – и Марий вышел на улицу, где сразу попал в бешеные порывы северного ветра.
Однако он не ощущал ненастья; ему было теплее, чем всегда. Неужели предчувствия вот-вот обратятся в реальность? Быть консулом! Вступить на священный круг римского нобилитета! Если это удастся, то единственное, чего еще можно желать, – это сына. Второго Гая Мария.
Юлии собрались в маленькой гостиной, где обычно завтракали. Юлилла была необычно оживлена и никак не могла усесться.
– В чем дело? – удивленно обратилась к ней сестра?
– Как тебе сказать… Сегодня такая необычная погода, и я хочу встретиться с Кладиллой в цветочной лавке – я ей обещала быть там! Однако мне кажется, что сегодня придется остаться дома: опять взрослые затеяли говорильню…
– Много ты понимаешь! Немногие девушки могут похвастаться тем, что им дают слово на семейном совете.
– Да ну, ерунда! Такая скука на этих советах! Ни о чем интересном не говорят – все о службе, возможностях, учебе… Бросить бы школу! До смерти надоел Гомер и зануднейший Фукидид! Разве девушке это нужно?