И тут на них налетел вертолет. Услышав шум его винтов вверху и немного сзади, она подняла голову, и ей пришлось закрыть глаза и отвернуть лицо, потому что в тот момент ее ослепил поток света, хлынувший сверху, и конец освещенного полоза закачался туда-сюда совсем рядом с ее головой, заставляя пригнуться.
Опершись руками на плечи Сантьяго, согнувшегося над штурвалом, она почувствовала, как напряжены его мускулы под одеждой, и в качающемся снопе света увидела его лицо, мокрое, как и волосы, от клочьев летящей на него пены, красивое как никогда. Даже если они занимались любовью, и она видела его совсем близко — и так и проглотила бы его целиком, после того, как целовала и кусала его, и клочьями сдирала кожу со спины, — он не был так красив, как в эту минуту, когда, упрямый и уверенный, успевая следить и за штурвалом, и за морем, и за педалью газа «Фантома», он делал то, что лучше всего умел делать на этом свете, по-своему сражаясь с жизнью и с судьбой, с этим безжалостным светом, преследующим их, подобно оку злобного великана. Мужчины делятся на две группы, вдруг подумала она. На тех, кто сражается, и тех, кто нет. На тех, кто принимает жизнь такой, как она есть, и говорит: ничего не поделаешь, — а когда вспыхивают фары на берегу поднимает руки. И других. Тех, кто иногда, посреди темного моря, заставляют женщину смотреть на них так, как сейчас я смотрю на него.
А что касается женщин, подумала она, женщины делятся на… но она не успела додумать до конца, потому что перестала думать вообще: полоз проклятой птицы, болтавшийся менее чем в метре над их головами, закачался еще ближе. Тереса стукнула Сантьяго по левому плечу, чтобы предупредить, и он, сосредоточившись на управлении катером, лишь коротко кивнул.
Он знал: на сколько бы ни приблизился вертолет, он никогда не ударит их, разве только случайно. Его пилот слишком искусен, чтобы допустить такое, потому что в этом случае все они — и преследователи, и преследуемые — вместе пошли бы ко дну. То был просто маневр — потрепать им нервы, сбить с толку и заставить изменить курс, или совершить какую-нибудь ошибку, или разогнаться до такой скорости, что перегревшийся мотор полетит ко всем чертям. Такое уже случалось. Сантьяго знал — и Тереса тоже, хотя полоз, качающийся над самой головой, пугал ее, — что вертолет вряд ли сумеет сделать что-то большее, а цель его маневра — прижать их к берегу, чтобы прямая, по которой «Фантом» должен был идти до Пунта-Эуропа и Гибралтара, превратилась в длинную кривую, охота затянулась, преследуемые занервничали и попытались выскочить на один из пляжей, или чтобы таможенный катер успел подойти и взять их на абордаж.
Таможенный катер. Сантьяго мотнул головой в сторону радара. Тереса на коленях, ощущая ими каждый удар воды о днище катера, кое-как добралась до «Фуруно» и припала лицом к его резиновому конусу. Уцепившись одной рукой за борт, другой за сиденье Сантьяго, чувствуя, как руки немеют от сильной вибрации корпуса, она всматривалась в темную линию, что вырисовывалась совсем близко справа при каждой развертке антенны, и в светлое пространство с другой стороны. В пределах полумили все чисто; но увеличив радиус вдвое, она, как и ожидала, увидела черное пятно — оно быстро двигалось на расстоянии около восьми кабельтовых с явным намерением отрезать им путь. Стараясь перекрыть рев мотора, Тереса прокричала в самое ухо Сантьяго о новой опасности, и он снова молча кивнул, не отрывая глаз от лежащей впереди цели. Вертолет снизился еще больше — настолько, что его полоз едва не коснулся левого борта, и вновь поднялся, однако Сантьяго ни на градус не отклонился от курса: он согнулся над штурвалом, впившись глазами во тьму перед носом катера. Вдоль правого борта уносились назад береговые огни: сначала Эстепона со своим длинным освещенным проспектом и маяком в его конце, потом Манильва и порт Дукеса, а «Фантом» тем временем на сорока пяти узлах понемногу забирал мористее. И тут, снова взглянув на экран радара, Тереса обнаружила черное пятно мавра совсем рядом: оно перемещалось гораздо быстрее, чем она рассчитывала, и уже катастрофически надвигалось на них слева. Обернувшись туда, несмотря на слепящий поток белого света от прожектора вертолета, она различила в тумане мигающий голубой сигнал таможенного катера — все ближе и ближе. Привычная альтернатива: выскочить на песчаный берег или испытать судьбу, пока высокий борт «Эйч-Джея» угрожающе надвигается на них в ночи, раскачиваясь, разворачиваясь носовой частью, чтобы расколоть корпус «Фантома», остановить мотор, сбросить их в воду. От радара уже не было никакого толку, поэтому Тереса на коленях, чувствуя, как отдаются в почках удары воды о днище, снова добралась до Сантьяго и положила руки ему на плечи, чтобы предупреждать о движении вертолета и мавра, справа и слева, близко и далеко; и когда она четырежды встряхнула его за левое плечо, потому что проклятый мавр был уже зловещей стеной, навалившейся на них из темноты, Сантьяго убрал ногу с педали, чтобы мгновенно сбросить четыреста оборотов в минуту, правой рукой опустил триммер, до предела вывернул штурвал влево, и «Фантом», взметнув облако воды и пены, описал крутую кривую, пересекая кильватерную струю таможенного катера и оставляя его немного сзади.
Тересе захотелось рассмеяться. Вот так. В этой странной охоте, разгонявшей сердце до ста двадцати ударов в минуту, все делали ставку на предел, сознавая, что преимущество перед противником заключается в узенькой полоске возможностей, этот предел ограничивающих. Вертолет летел низко, угрожая полозом, указывая мавру местонахождение жертвы, но и только-то, потому что сам он не мог сделать с нею ничего. Таможенный катер, в свою очередь, раз за разом пересекал путь «Фантому» — тот подпрыгивал в его кильватерной струе, и гребной винт, выскочив из воды, вращался в пустоте, сжигая мотор, — или прицеливался, чтобы нанести удар: опытный капитан «Эйч-Джея» знал, что это можно делать только плоскостью носовой части, потому что если рубануть носом, мгновенная гибель экипажа «Фантома» неминуема, а это будет означать преднамеренное убийство в стране, где подобные вещи приходится долго объяснять судьям. Сантьяго, умный галисиец и опытный нарушитель закона, тоже знал это, поэтому шел на максимальный риск рвануть в противоположную сторону, пристроиться в кильватер мавру, пока тот не остановится или не даст задний ход, или подрезать его спереди, заставив сбросить обороты. Или даже с полным хладнокровием вдруг сбавить собственный ход под самым носом у таможенников, надеясь, что они рефлекторно застопорят машину, чтобы не налететь на них, и тут же, через пять секунд, вновь рвануться вперед, выигрывая драгоценное расстояние, — к Гибралтару, до которого оставалось все меньше. Все на острие ножа. И одной-единственной ошибки в расчетах хватило бы, чтобы нарушить неустойчивое равновесие между охотниками и дичью.
— Они переиграли нас! — крикнул вдруг Сантьяго.
Тереса недоуменно огляделась. Теперь «Эйч-Джей» опять был слева, со стороны моря, и неумолимо прижимал их к берегу; «Фантом» несся на пятидесяти узлах при пятиметровой глубине, а птица висела сверху, буравя их белым глазом своего прожектора. Все вроде бы обстояло не хуже, чем несколько минут назад — так она и сказала, вернее, крикнула в самое ухо Сантьяго.
Мы идем неплохо, крикнула она. Но Сантьяго качал головой, будто не слышал, поглощенный своим делом или своими мыслями. Этот груз, крикнул он. А потом — после этого он уже не говорил больше ничего — прибавил еще что-то, но Тересе удалось разобрать только одно слово: приманка. Он хочет сказать, что нас подставили, подумала она. Тут мавр ударил их носовой частью, и вода, взметнувшаяся от столкновения двух катеров, мчащихся полным ходом, взметнулась тучей пены, обливая и ослепляя их, и Сантьяго пришлось мало-помалу уступать, направляя «Фантом» все ближе к берегу, и вот они уже неслись чуть ли не по полосе прибоя, с мавром слева по борту и чуть сзади и вертолетом над головой, а в нескольких метрах от другого борта мелькали, исчезая за кормой, огни земли. И под килем оставалось меньше фута.
Черт побери, глубины-то совсем не осталось, сквозь сумбур мыслей мелькнуло в голове у Тересы.
Сантьяго вел катер впритирку к берегу, чтобы мавр не приближался, хотя капитан таможенников пользовался любой возможностью, чтобы сделать это. Но даже при таком раскладе, прикинула она, у мавра гораздо меньше шансов сесть на мель или напороться на камень, который повредит лопасти его турбины, чем у «Фантома» — при очередном скачке зарыться в песок сначала мотором, потом носом, а у них с Сантьяго — покуривать «Фарос» до самого дня воскрешения. Господи боженька. Тереса стиснула зубы во рту и руки на плечах Сантьяго, когда «Эйч-Джей» снова возник из пены совсем рядом, ослепляя их взлетевшей стеной воды, а потом слегка вильнул вправо, чтобы заставить их приблизиться к берегу еще. Этот капитан просто молодец, подумала она. Из тех, кто делает свою работу не за страх, а за совесть. Потому что никакой закон не может потребовать от человека такого риска. Или может, когда у мужчин все переходит на личности: ведь этим проклятым петухам только дай повод устроить поединок.
Черт побери, глубины-то совсем не осталось, сквозь сумбур мыслей мелькнуло в голове у Тересы.
Сантьяго вел катер впритирку к берегу, чтобы мавр не приближался, хотя капитан таможенников пользовался любой возможностью, чтобы сделать это. Но даже при таком раскладе, прикинула она, у мавра гораздо меньше шансов сесть на мель или напороться на камень, который повредит лопасти его турбины, чем у «Фантома» — при очередном скачке зарыться в песок сначала мотором, потом носом, а у них с Сантьяго — покуривать «Фарос» до самого дня воскрешения. Господи боженька. Тереса стиснула зубы во рту и руки на плечах Сантьяго, когда «Эйч-Джей» снова возник из пены совсем рядом, ослепляя их взлетевшей стеной воды, а потом слегка вильнул вправо, чтобы заставить их приблизиться к берегу еще. Этот капитан просто молодец, подумала она. Из тех, кто делает свою работу не за страх, а за совесть. Потому что никакой закон не может потребовать от человека такого риска. Или может, когда у мужчин все переходит на личности: ведь этим проклятым петухам только дай повод устроить поединок.
Борт таможенного катера вздымался теперь совсем близко — такой темный, такой громадный, что возбуждение от гонки стало уступать место страху. Еще никогда они не мчались так вплотную к берегу, по воде такой мелкой, что временами луч прожектора высвечивал неровности дна, камни и водоросли. Тут глубины только-только покрыть винт, подумала она. Мы же просто пашем песок. И вдруг почувствовала, что вот сейчас, в эту минуту, мокрая с головы до ног, ослепшая от беспощадного света, трясясь в скачущем по воде «Фантоме», она до нелепого уязвима. Да, черт побери, с законом и правда шутки плохи. Они все сделают, чтобы загнать нас, подумала она. Кто первый сдастся, тот и пропал — тут уж нашла коса на камень. Они меряются силами — кто кого, и я тут же за компанию. Глупее не придумаешь. Особенно если придется погибнуть.
На камень. Именно в этот момент она вспомнила о камне Леона — невысокой скале, торчавшей из воды в нескольких метрах от берега, на полпути между Ла-Дукеса и Сотогранде. Ее прозвали так потому, что некогда один таможенник по имени Леон, гонясь за контрабандистами на своем мавре, наскочил на нее, пропорол днище, и ему пришлось выброситься на песок. И этот камень, вспомнила Тереса, должен находиться как раз где-то прямо по курсу. От этой мысли ее охватила паника. Забыв о том, что преследователи уже совсем рядом, она взглянула направо, чтобы сориентироваться. Береговые огни по-прежнему уносились за корму.
Черт побери. До камня совсем немного.
— Камень!.. — крикнула она в ухо Сантьяго, наклонившись через его плечо. — Мы идем прямо на камень!
Он кивнул, не сводя глаз с носа катера и несущейся навстречу воды. Он лишь изредка позволял себе глянуть на мавра и на берег, чтобы прикинуть расстояние и глубину. В этот момент «Эйч-Джей» чуть отвернул, вертолет еще снизился, и, взглянув вверх из-под руки, Тереса различила темный силуэт мужчины в белом шлеме, спускавшегося на полоз, который пилот птицы старался подвести как можно ближе к мотору «Фантома». Она как зачарованная смотрела на это необыкновенное зрелище — человека, висящего между небом и водой. Одной рукой он держался за дверцу вертолета, а в другой у него был предмет, в котором она не сразу узнала пистолет. Не будет же он стрелять в нас, растерянно промелькнуло у нее в голове. Не могут они сделать такое. В конце концов, это ведь Европа, черт побери, они ведь не имеют права расправляться с нами вот так.
Катер сильно подпрыгнул, и она упала на спину, а кое-как поднявшись, уже готова была крикнуть Сантьяго: они же убьют нас, идиот, стоп, сбрасывай газ, остановись, пока нас не перестреляли, но тут увидела, как человек к белом шлеме подносит пистолет к кожуху головастика и стреляет в него, раз за разом, опустошая магазин. Оранжевые вспышки в свете прожектора, среди тысяч частиц распыленной воды, грохот выстрелов, бум, бум, бум, бум, почти заглушенный ревом мотора, и лопасти вертолета, и шум моря, и удары корпуса «Фантома» о мелкую прибрежную воду. И вдруг человек в белом шлеме снова скрылся в кабине, а вертолет чуть поднялся, не переставая держать катер в плену прожектора, и мавр опять оказался угрожающе близко, Тереса ошеломленно смотрела на черные отверстия в кожухе мотора, а головастик продолжал работать как ни в чем ни бывало, даже дыма не было, и Сантьяго, отважный и невозмутимый, держал прежний курс, даже ни разу не оглянувшись посмотреть, что происходит, и не спросив Тересу, не пострадала ли она, весь в этой гонке, которую он, казалось, готов был продолжать до самого конца мира или своей жизни. Или их жизней.
Камень, снова вспомнила она. Камень Леона — до него, наверное, уже рукой подать, каких-нибудь несколько метров. Она привстала за спиной у Сантьяго, чтобы всмотреться вперед, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь завесу брызг, пронизанную белым светом прожектора, и различить скалу в темноте извивающегося перед ними берега. Надеюсь, он заметит ее вовремя, подумала она. Надеюсь, у него хватит времени свернуть и обойти ее, а мавр позволит нам это сделать. Она думала обо всем этом, когда увидела прямо перед носом «Фантома» камень, черный и грозный, и, даже не глядя влево, поняла, что таможенный катер отклоняется от курса, чтобы обойти его; а Сантьяго — по лицу струится вода, глаза сощурены от ослепительного света, ни на миг не выпускающего их из своего плена, — тронул рычаг триммера, резко вывернул штурвал, уклоняясь от опасности — взметнувшаяся вода окутала их светящимся белым облаком, — и тут же лег на прежний курс: пятьдесят узлов, полоса прибоя, минимальная глубина. В эту секунду Тереса обернулась и увидела, что камень на самом деле — не камень, а лодка, стоящая на якоре, и проклятый камень Леона еще поджидает их впереди. Она открыла было рот, чтобы крикнуть Сантьяго: то был не камень, осторожно, он впереди, но тут увидела, что вертолет вдруг погасил прожектор и резко взмыл, а мавр отстал, так же резко свернув с курса в море. А еще она увидела, как бы со стороны, саму себя — очень тихую и очень одинокую в этом катере, словно все вот-вот покинут ее здесь, в сырости и темноте. Ее охватил безумный страх — уже знакомый, потому что она узнала Ситуацию. И мир разлетелся на куски.
Глава 7 Пометили меня семеркой
В ту же секунду Дантес почувствовал, что его бросают в неизмеримую пустоту, что он рассекает воздух, как раненая птица, и падает, падает в леденящем сердце ужасе…
Тереса Мендоса еще раз перечитала эти строки и, опустив книгу на колени, некоторое время сидела, оглядывая двор тюрьмы. Еще стояла зима, и прямоугольник света, передвигавшийся в направлении, обратном движению солнца, согревал ее полусросшиеся кости под гипсом на правой руке и толстым шерстяным свитером, который одолжила ей Патрисия О’Фаррелл. Здесь было хорошо в эти последние утренние часы, перед тем, как зазвенят звонки, созывая на обед. Вокруг Тересы около полусотни женщин болтали, усевшись кружками, греясь, как и она, на солнце, курили, лежа лицом вверх, пользуясь случаем, чтобы позагорать, или прогуливались небольшими группами от одного конца двора до другого характерной походкой заключенных, вынужденных двигаться в ограниченном пространстве: двести тридцать шагов, поворот кругом и снова один шаг, два, три, четыре и все остальные, поворот кругом у стены, увенчанной вышкой часового и колючей проволокой, отделяющей двор женского отделения от двора мужского, двести двадцать восемь, двести двадцать девять, двести тридцать — ровно двести тридцать шагов до баскетбольной площадки, еще двести тридцать обратно, до стены, и так восемьдесят раз, или двадцать раз каждый день. После двух месяцев, проведенных в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, Тереса свыклась с этими ежедневными прогулками, незаметно для самой себя переняв эту особую походку с легким, быстрым, упругим раскачиванием, свойственную заключенным-ветеранам, торопливую, всегда по прямой, словно они и вправду куда-то спешат. Это Патрисия О’Фаррелл спустя несколько недель обратила ее внимание на эту перемену. Видела бы ты себя со стороны, сказала она. Ты уже ходишь, как настоящая заключенная. Тереса была убеждена, что сама Патрисия, которая сейчас лежала на спине рядом с ней, подложив руки под голову с очень коротко остриженными, блестящими на солнце золотистыми волосами, никогда не будет ходить так, даже если проведет в тюрьме еще двадцать лет. Слишком много изысканности, слишком много хороших привычек, слишком много ума в этой женщине, в чьей крови смешались Ирландия и Херес-де-ла-Фронтера[50].
— Дай мне нормальную, — сказала Патрисия.
Иногда она бывала ленивой и капризной. Она курила светлый табак, вставляя сигареты в мундштук, но ради того, чтобы не вставать, могла удовольствоваться «Бисонте» без фильтра, которые курила Тереса, зачастую добавляя в них несколько крупинок гашиша. Тереса выбрала сигарету из портсигара — половина обычных, половина «заряженных», — лежавшего рядом с ней на земле, зажгла ее и, наклонившись к Патрисии, вложила ей в рот. Та улыбнулась, сказала «спасибо» и затянулась, не вынимая рук из-за головы; сигарета торчит в уголке рта, глаза закрыты от солнца, играющего на ее волосах, на легчайшем золотистом пушке щек, в чуть заметных морщинках вокруг глаз. Тридцать четыре года, сказала она, хотя никто ни о чем не спрашивал, в первый же день, проведенный Тересой в «хижине» (так называлась камера на местном тюремном жаргоне, который она уже начала осваивать), где их поселили вдвоем. Тридцать четыре по паспорту, семь в приговоре, из которых два уже прошли. А поскольку я искупаю свою вину трудом, хорошим поведением и прочей параферналией, мне остается максимум один-два. После этого Тереса начала рассказывать ей о себе: я такая-то, сделала то-то и то-то, но Патрисия перебила ее: я знаю, кто ты и что ты, красавица, здесь мы узнаем все обо всех очень быстро, о некоторых — даже раньше, чем их привезут. Я расскажу тебе. Есть три основных типа: задиры, лесбиянки и размазни. Что касается национальностей: кроме испанок, имеются арабки, румынки, португалки, нигерийки вместе со своим СПИДом — к этим не вздумай даже близко подходить, — они еле живы, бедняги; потом, группа колумбиек — эти держатся особняком, — несколько француженок и пара украинок, которые были шлюхами и прикончили своего сутенера за то, что не отдавал их паспорта. Теперь насчет цыганок. С ними вообще лучше не связываться.