Цезарь, удовлетворенный, отправился в Самаробриву.
— Никто не может тебя превзойти, — пробормотала довольная Рианнон.
Цезарь лег на бок, подпер рукой голову.
— Я тебе нравлюсь?
— О да. Ты — отец моего сына.
— Им мог бы быть и Думнориг.
Зубы ее блеснули во мраке.
— Нет, никогда!
— Неужели?
Она вытащила из-под себя волосы, и между ними словно бы пролегла огненная река.
— Ты убил Думнорига из-за меня?
— Нет. Он интриговал против Рима, намереваясь вызвать волнения, пока я буду в Британии, поэтому я приказал ему ехать со мной. А он подумал, что я собираюсь убить его вдали от тех, кто мог бы за него вступиться, и убежал. Но я ему доказал, что в случае надобности могу убить его, где хочу, и Лабиен с удовольствием выполнил это. Он не любил Думнорига.
— А я не люблю Лабиена, — вздрогнув, сказала она.
— Это неудивительно. Лабиен из тех, кто считает, что галл хорош только мертвым, — сказал Цезарь. — К галльским женщинам он относится так же.
— Почему ты не возразил, когда я сказала, что Оргеториг станет царем гельветов? — строго спросила Рианнон. — У тебя ведь нет другого сына! Когда он родился, я еще не знала, как ты знаменит в своей стране. Теперь знаю. — Она села и положила руку ему на плечо. — Цезарь, признай его! Быть царем даже такого сильного племени, как гельветы, ужасно трудно и хлопотно, а быть царем Рима — самый счастливый удел на земле.
Цезарь отбросил ее руку, глаза его сверкнули.
— Рианнон, в Риме никогда не будет царя! Рим — это республика, которой уже пятьсот лет! А цари архаичны. Даже вы, галлы, понимаете это. Народ живет легче под властью сограждан, избранных его волей. В этом случае того, кто плохо справляется со своими обязанностями, всегда можно переизбрать. — Он криво улыбнулся. — Выбор возносит лучших и устраняет негодных.
— Но ты — самый лучший! Ты — самый непобедимый! Ты — Цезарь, ты рожден стать царем! — вскричала она. — Рим под тобой расцветет и завоюет все страны! Ты сделаешься повелителем мира!
— Я не хочу быть повелителем мира, — терпеливо ответил он. — Я просто хочу стать Первым Человеком в Риме. Первым среди равных, таких как Катон, Цицерон. Они не дадут мне закоснеть, добившись успеха. — Он наклонился и стал целовать ее груди. — Уймись, Рианнон.
— Разве тебе не хочется, чтобы твой сын был римлянином? — спросила она, изворачиваясь.
— Дело не в желании. Наш сын не римлянин.
— Ты мог бы сделать его римлянином.
— Наш сын не римлянин, Рианнон. Он — галл.
Теперь она наклонилась к нему, щекоча волосами его напрягшийся пенис.
— Но я — дочь царя, — пробормотала она. — Любая римлянка не дала бы ему лучшей крови.
Цезарь возлег на нее.
— Зато его кровь была бы полностью римской, а так она римская только наполовину, да и этого нельзя доказать. Его зовут Оргеториг, а не Цезарь. Когда придет время, пошли его к своему народу. Мне нравится идея, что мой сын будет царем. Но римлянином ему не бывать.
— А если бы я была великой царицей, такой великой, что даже Рим склонился бы предо мной?
— Даже если бы ты была повелительницей всего мира, этого было бы недостаточно. Ты не римлянка. И не жена мне.
Что она возразила бы, так и осталось неясным, ибо Цезарь закрыл ей рот поцелуем. Слишком чувственным, чтобы его прерывать. Но где-то в уголке сознания она сохранила весь этот разговор, намереваясь как следует все обдумать.
И всю зиму она думала, пока важные римские легаты сновали туда-сюда по их дому, сюсюкали с ее сыном и возлежали на пиршественных кушетках, ведя бесконечные обсуждения нудной армейской рутины.
«Я не понимаю, и он ничего мне не объяснил. Моя кровь намного лучше крови любой римлянки! Я — дочь царя! Я — мать царя! И мой сын должен стать царем Рима, а не гельветов. Загадочные ответы Цезаря не имеют смысла. Неужели он думает, что я что-нибудь пойму без объяснений? Может быть, лучше спросить совета у сведущей женщины? У какой-нибудь римлянки?»
Итак, пока Цезарь занимался приготовлениями к всегалльской конференции в Самаробриве, Рианнон кликнула писаря из эдуев и продиктовала ему письмо на латыни к одной знатной римской матроне, госпоже Сервилии. Выбор адресата доказывал, что римские сплетни просачиваются всюду.
Пишу тебе, госпожа Сервилия, так как знаю, что ты много лет была близким другом Цезаря и что, когда Цезарь возвратится в Рим, он возобновит свою дружбу. Так говорят здесь, в Самаробриве.
У меня сын от Цезаря, ему сейчас три года. В жилах моих течет царская кровь. Я — дочь Оргеторига, царя гельветов. Цезарь забрал меня от моего мужа Думнорига, вождя племени эдуев. Но когда мой сын родился, Цезарь сказал, что он будет воспитываться как галл в Длинноволосой Галлии, и настаивал, чтобы у него было галльское имя. Я назвала его Оргеторигом, но хотела бы, чтобы он звался Цезарем Оргеторигом.
Мы, галлы, считаем абсолютно необходимым, чтобы у мужчины был хотя бы один сын. По этой причине наши мужчины, особенно знатные, берут себе несколько жен, на случай если какая-то будет бесплодной. К чему мужчине заботиться о своем возвышении, если у него нет наследника? У Цезаря, кроме нашего сына, ни одного наследника нет. Но он почему-то не хочет, чтобы маленький Оргеториг стал его преемником в Риме. Я спросила его почему. Он ответил, что я не римлянка. То есть недостаточно хороша. Даже если бы я была царицей мира, римлянки для него все равно были бы выше меня. Я ничего в этом не понимаю и очень сержусь.
Госпожа Сервилия, можешь ли ты научить меня понимать Цезаря?
Писец-эдуй унес восковые таблички, чтобы перенести письмо на бумагу. Затем он снял с него копию, которую отдал Авлу Гиртию для предъявления Цезарю. Гиртий как раз шел к генералу с докладом о треверах и Лабиене.
— Он разбил их.
Цезарь с подозрением посмотрел на секретаря.
— И?
— И Индутиомар мертв.
— Невероятно! — Цезарь был поражен. — Я полагал, что белги и кельты научились ценить своих лидеров и удерживать их от прямого участия в драке.
— Э-э… так и было, — промямлил Гиртий. — Но Лабиен отдал приказ любой ценой представить ему Индутиомара. Э-э… не целиком, а лишь его голову.
— Юпитер, что же это за человек? — воскликнул разгневанно Цезарь. — В войне мало правил, но одно непреложно: нельзя лишать народ своих вождей, прибегая к убийству! Вот еще одна вещь, которую я должен буду облечь в пурпур для Сената! Хотел бы я разделиться на столько легатов, сколько мне нужно, чтобы всю их работу выполнять самому! Разве уже не достаточно плохо то, что Рим выставляет головы римлян на римской ростре? Неужели теперь мы еще будем выставлять и головы наших противников-дикарей? Ведь он выставил ее, да?
— Да, на парапете своего лагеря.
— И солдаты провозгласили его императором?
— Да, на поле боя.
— Значит, он мог взять Индутиомара в плен и держать его для своего триумфального шествия по улицам Рима. Индутиомар все равно умер бы, но сначала стал бы почетным гостем Рима. В какой-то степени смерть во время триумфа почетна, но так — это нечестно, подло. Как мне представить все это в хорошем свете в своих донесениях Сенату, Гиртий?
— Мой совет — не делай этого. Расскажи, как все произошло на самом деле.
— Он мой заместитель.
— Да, заместитель.
— Что происходит с ним, а? Гиртий пожал плечами.
— Он — дикарь, желающий сделаться консулом, как Помпей Магн. Любой ценой, ни на что не оглядываясь.
— Еще один пиценец?
— Еще один, но полезный.
— Ты прав. — Цезарь уставился в стену. — Он надеется пройти в консулы вместе со мной.
— Да.
— Рим захочет меня, а Лабиена не захочет.
— Да.
Цезарь забегал по комнате.
— Я должен подумать. Ступай.
Гиртий прокашлялся.
— Есть еще кое-что.
— Да?
— Рианнон.
— Рианнон?
— Она написала Сервилии.
— Не умея писать, она, вероятно, воспользовалась услугами писца.
— А тот вручил мне копию письма. Тем не менее я не отдал оригинал курьеру, пока ты не разрешишь.
— Где эта копия?
— Вот.
Гиртий отдал бумагу.
Еще одно письмо превратилось в пепел, на этот раз в жаровне.
— Дура!
— Что делать с оригиналом? Отправить?
— Отправь. Но проследи, чтобы я прочел ответ прежде, чем Рианнон.
— Ясное дело.
Цезарь снял с вешалки свой алый плащ.
— Хочу пройтись, — сказал он, затягивая шнуровку. Взгляд его снова стал бесстрастным. — Присматривай за Рианнон.
— Есть и хорошая новость, Цезарь.
Генерал грустно улыбнулся.
— Она мне очень нужна. Какая?
— Амбиориг пока не сумел сговориться с германцами. Ты построил мост через Рейн, и с тех пор они нас боятся. Никакие уговоры и лесть не привели к тому, чтобы хоть один германский отряд пришел в Галлию.
— Хочу пройтись, — сказал он, затягивая шнуровку. Взгляд его снова стал бесстрастным. — Присматривай за Рианнон.
— Есть и хорошая новость, Цезарь.
Генерал грустно улыбнулся.
— Она мне очень нужна. Какая?
— Амбиориг пока не сумел сговориться с германцами. Ты построил мост через Рейн, и с тех пор они нас боятся. Никакие уговоры и лесть не привели к тому, чтобы хоть один германский отряд пришел в Галлию.
Зима приближалась к концу, когда Цезарь повел четыре легиона в земли нервиев, чтобы покончить с этим сильным племенем. Ему сопутствовала удача: все племя собралось в одном месте, обсуждая вопрос, следует ли просить мира у римлян. Нервии были вооружены, но не готовы к сражению, и Цезарь не пощадил никого. Тех, кто выжил, забрали в плен вместе с огромным количеством другой добычи. В данном случае ни Цезарь, ни его легаты не получили никакой личной прибыли. Все трофеи пошли легионерам, включая выручку от продажи рабов. Затем на землях нервиев все сожгли, не тронули лишь владения Вертикона. Пленных вождей отправили морем в Рим, ждать триумфального дня в чести и комфорте — так было велено Гиртию. В день триумфа им свернут шеи в Туллианской тюрьме, но до того они в полной мере познают мощь и славу Рима.
Цезарь ежегодно созывал всегалльские совещания с тех пор, как прибыл в Длинноволосую Галлию. Поначалу они проходили в Бибракте, столице эдуев. В этом году впервые местом сбора стала Самаробрива, и каждому племени было сделано предложение прислать туда делегатов. Подобные встречи давали Цезарю возможность поговорить с лидерами племен. Все эти цари, вожди, старейшины или законно выбранные вергобреты в конце концов должны были понять, что война с Римом может иметь для них лишь один исход.
В этот раз Цезарь надеялся на хорошие результаты. Все, кто воевал с ним за последние пять лет, были разгромлены, какой бы великой ни казалась их сила. Даже потеря тринадцатого легиона обратилась в преимущество. Теперь они будут знать, что их ждет.
И все же с приближением назначенного дня надежды Цезаря угасали. Треверы, сеноны и карнуты не сочли нужным прислать делегатов, а это были самые многочисленные племена. Неметы и трибоки никогда не являлись, но их отсутствие было понятно: они по Рейну граничили со свевами, самыми свирепыми и голодными из германцев, и им приходилось постоянно быть начеку.
Огромный, обвешанный медвежьими и волчьими шкурами зал, встрепенувшись, затих, когда Цезарь предстал перед ним в своей ослепительно белой, окаймленной пурпуром тоге. Собравшиеся смотрелись великолепно. Всюду пестрело разноцветье накидок: ярко-красных — у атребатов, оранжевых с зеленью — у кардурков, малиновых с синим — уремов и алых с темно-сиреневым — у дружественных эдуев. Но желто-алых, ультрамариново-желтых и темно-крапивных со светлой зеленью клеток не было среди них.
— Я не намерен останавливаться на судьбе нервиев, — громко и звучно произнес Цезарь, — ибо все вы тут знаете, что с ними произошло. — Он огляделся и кивнул Вертикону. — Здесь сегодня присутствует лишь единственный разумный и здравомыслящий нервий, не пожелавший противиться неизбежному, чего бы я с удовольствием ожидал и от вас. Зачем бороться с неотвратимостью? Спросите себя, кто ваш реальный враг! Рим? Или все же германцы? Присутствие Рима в вашей стране в конечном счете пойдет вам на пользу. Оно станет порукой тому, что вы сохраните и свой уклад, и себя. Рим сдержит германцев, не пустит на эту сторону Рейна. В каждом из договоров, что мы с вами заключали, я, Гай Юлий Цезарь, обещал это вам! Ибо вы сами не сможете их сдержать. Если не верите мне, спросите секванов. — Он нашел взглядом малиново-розовое пятно и указал на него. — Царь свевов Ариовист убедил этих добрых людей отдать ему под заселение одну треть их земель. Желая мира, они дали согласие, и что же в итоге? Дело идет к тому, что их вскоре совсем вытеснят из собственных владений. Протяни германцам кончик пальца — они завладеют рукой, а после возьмутся за остальное! Кардурки, граничащие с Аквитанией, возможно, считают, что их не постигнет подобный удел. Постигнет, не сомневайтесь! Без Рима у всех вас судьба будет точно такой же!
Делегаты арвернов занимали весь первый ряд, ибо являлись весьма воинственным и могущественным народом. Традиционные враги эдуев, они владели землями Севеннского хребта вокруг истоков рек Элавер, Карис и Вигемна. Вероятно, поэтому в их нарядах преобладали бледно-лимонные, блекло-голубые и темно-зеленые пятна, почти неприметные на фоне снега и скал.
Один из них, молодой и гладко выбритый, поднялся со своего места.
— Скажи мне, в чем разница между римлянами и германцами? — вопросил он на карнутском наречии, которым пользовался и Цезарь, ибо язык друидов был понятен всем.
— Нет, скажи это сам, — с улыбкой ответил Цезарь.
— Я не вижу никакой разницы. Иноземцы всегда иноземцы.
— А между тем отличия очевидны! Взять хотя бы тот факт, что я, римлянин, говорю сейчас с вами на вашем же языке. К моменту моего первого появления в Длинноволосой Галлии я уже знал язык эдуев, арвернов, воконтиев. А с тех пор освоил язык друидов, атребатов и несколько иных наречий. Да, у меня есть способности к языкам, это правда. Но я выучил эти языки не из прихоти, а сознавая, что общение напрямую позволяет людям понять друг друга гораздо лучше, чем с помощью толмачей. Однако я никогда не требовал и не потребую, чтобы вы выучили латынь. А германцы заставят вас говорить на своих языках, которые в конце концов начнут вам казаться родными.
— Мягко стелешь, Цезарь, — возразил молодой арверн. — Именно в этом и таится опасность. Вы собираетесь господствовать скрытно. А германцы ничего не скрывают. Поэтому нам с ними проще, чем с вами.
— Вероятно, ты впервые присутствуешь на подобном собрании, ибо я не знаю тебя, — спокойно сказал Цезарь. — Назови свое имя.
— Верцингеториг!
Цезарь подошел к самому краю возвышения.
— Во-первых, Верцингеториг, вы, галлы, должны примириться с присутствием каких-либо иноземцев. Окружающий вас мир стремительно сокращается с тех самых пор, как греки и карфагеняне рассеялись по всему периметру моря, которое мы, римляне, теперь называем Нашим. Но греки никогда не были единым целым. Греция всегда являла собой скопище маленьких городов-государств, которые, как и вы, постоянно дрались друг с другом, пока напрочь не истощили страну. Рим тоже поначалу был городом-государством, но постепенно он подчинил себе всю Италию, превратив ее в монолит. И все же господство великого города отнюдь не господство диктатора-одиночки. Вся Италия голосует, избирая правителей Рима. Вся Италия живет жизнью Рима. Вся Италия поставляет Риму солдат. Ибо Италия и есть Рим, который растет и растет. И теперь вся Италийская Галлия к югу от реки Пад тоже является его частью и принимает участие в выборах магистратов. Вскоре этой чести удостоятся и все галлы, живущие севернее реки Над, потому что я поклялся добиться этого, ибо верю в единство. Я верю, что в единении сила. И я сделаю Длинноволосую Галлию единой страной. Это будет вам подарком от Рима. Германцы таких дорогих подарков не поднесут никому. Они могут лишь способствовать деградации подчиненных племен. У них нет системы правления, нет системы торговли, нет системы законов, дающих народу возможность свободно работать и жить.
Верцингеториг язвительно засмеялся.
— Вы насилуете, а не управляете! Что вы, что германцы — одно!
Цезарь мгновенно отреагировал.
— Чушь! У нас пропасть отличий. О некоторых я уже говорил. Ты просто не слушаешь меня, Верцингеториг, потому что не хочешь слушать. Ты взываешь к чувствам, а не к разуму. Это привлечет к тебе много сторонников, но столь же недальновидных, как ты. Задумайся, чего ты хочешь для своей родины? Вечных внутренних распрей при расширяющейся германской экспансии или спокойной привольной жизни под римской рукой? Я не хочу сражаться с вами, но это не значит, что я откажусь от борьбы. Ибо за мной стоит Рим, который объединяет народы, дает им законы, гражданство и мир. Всюду, куда входит Рим, воцаряется изобилие, развиваются ремесла, расширяются торговые связи. Например, вы, арверны, лучшие гончары в Длинноволосой Галлии. Разве вам не захочется продавать свои горшки не только полунищим соседям, но и везде, где властвует Рим? С римскими легионами, охраняющими ваши границы, вы обретете достаток и уверенность в завтрашнем дне.
— Это пустые слова! Что произошло с атватуками? С эбуронами? С моринами? С нервиями? Их ограбили! Истребили! Продали в рабство!
Цезарь вздохнул, отвел правую руку в сторону, левую спрятал в складках тоги.
— У всех этих племен был шанс, — возразил он спокойно. — Они нарушили наши договоренности и предпочли им войну. Хотя дешевле было бы подчиниться в обмен на гарантированную спокойную жизнь, на избавление от наскоков германцев, на сохранение своих традиций. Ваши боги и земли так и останутся вашими, но вы будете жить гораздо лучше, чем жили!