Берия в смятении только покрутил головой:
— И где же он их…
— Да везде, дома или на работе!
Лаврентий Павлович тут так явственно представил реакцию своей любимой и горячо его любящей грузинской жены — если бы он как-нибудь разок привёз бы домой для половых утех схваченную им на улице студентку — и даже вспотел. От ужаса.[6]
Или вот ещё лучше — на работе… Прямо во время перерыва в совещании!
Тут в приёмной сидят Курчатов, Келдыш, Королёв — а он… Прямо на столе для заседаний, отодвинув в сторону чертежи Р-7! Н-да. Ну и бурная же у кого-то фантазия. Узнаем у кого — дайте только срок.
— Нет, девочка, не читал! И вообще — если бы Первый Заместитель Председателя Совета Министров снимал студенток прямо на улице — то товарищу Пронину пришлось бы вызывать конную милицию для обеспечения должного общественного порядка! Потому что они — эти студентки — всю проезжую часть тогда бы перегородили! Чтобы их только заметили!
— Ну, хватит, дочка, не болтай… давайте, Лаврентий?
— Павлович… Павлов! Павлов Лаврентий Павлович…
— Как премьер-министр, да? Давайте, Лаврентий Павлович, я вам в комнате постелю… Потому как в Москву вы до шести утра не попадёте… Да и что вам сейчас там делать? Метро-то закрыто, автобусы уже не ходят…
…Спустя четыре часа Берия снял пенсне и устало потёр переносицу.
Разложенные в четыре аккуратные стопочки — по датам, изданиям, и степени агрессивности, очень быстро — по диагонали, но досконально прочитанные им журналы и газеты были… Нет, они не были ужасны.
Привыкший чётко анализировать материал, Берия сразу уловил тенденцию…
Значит, так: отдельные перегибы и нарушения — перегибы, граничащие с преступлениями — преступления отдельных лиц — преступления системы. — И, наконец, ТАК ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ!
Это была прекрасно разработанная и удачно срежиссированная пропагандистская кампания.
Но кем разработанная? Кто был главный кукловод?
Это требовалось установить… Но это потом.
Итак.
Задача — выжить.
Первое.
Вскрыть «консервы».
Ближайшие из них.
Пункт «Один». Подмосковье. Село Кузьминки. Объект «Томка», маяк — старый дуб справа от моста через Кузьминские пруды, треугольник вершиной вниз.
Пункт «Два». Москва. Метро «Сталинская». Стадион имени Сталина, маяк — лыжная база, ромб на входных дверях.
Пункт «Три». Москва. Ростокино. Ростокинский переезд. Маяк — Мытищинский акведук, у пересечения им реки Яуза, овал на второй опоре…
Второе.
Войти в Систему… ну, это чуть потом.
Сейчас же — надо спать. Ровно сто двадцать минут.
Спать, сказал себе Берия.
И он дисциплинированно уснул.
19 августа 1991 года, шесть часов пятьдесят две минуты. Третий моторный вагон электропоезда номер 2212 «Куровская — Москва». Перегон между платформой «Ухтомская» и платформой «Ждановская». Платформу «Косино» электропоезд проследует без остановки
За треснувшим стеклом окошка проплывал мокрый, неброский подмосковный пейзаж.
Из поднятой вверх длинной, в деревянной раме, форточки слетали вниз капли и приятно холодили лицо.
Берия задумчиво стоял, придерживаясь одной рукой за металлический полукруглый поручень на изогнутой деревянной спинке сиденья.
(«Вагон утреннего поезда — и так переполнен! Это не дело. Значит, люди не заняты на производстве в области, раз в Москву едут на работу… Впрочем, сегодня, кажется, выходной?[7] Значит, едут торговать на столичный рынок — вон у бабулек какие корзинки… Всё равно, это не дело! Что, в Подмосковье колхозных рынков нет? Надо в этом разобраться…»)
Для Берии мелочей не было.
Снова и снова он перебирал в памяти прочитанное в мерзких журналах…
«Надо же… Значит, меня двадцать шестого, а? Спустя десять дней после моей смерти…как это звучит.
Просто роман.
Хорошо, что хоть не десять лет спустя.
А Никитка-то, Свинтус, оказывается, герой… А? За руку он меня схватил. Это Никитка-то? Который меня до усрачки боялся?
И где? В самом Кремле.
И генералы — в кабинет с пистолетами ворвались…а? Да со времён Хозяина НИКТО, хоть ты дважды маршал, не мог войти в „Корпус“ с оружием! Все разоружались… и я тоже, в первую голову!
И они меня потом вывели в приёмную… а? Да у нас даже туалеты прикреплёнными контролировались — а вдруг закреплённому там станет плохо?
А потом меня закатали в ковёр и вывезли, надо же?
И часовой у ворот не потребовал накладную из Управления Делами? А вдруг этот ковер — бесценный хорасан? Да насрать часовому, что маршал Булганин ковёр везёт! Ему, солдату, под трибунал потом идти, а не маршалу Булганину!
Да даже если ковер и с накладной… что, так-таки никто и не потребовал его развернуть? А вдруг там внутри завернут крест с колокольни Ивана Великого?
Нет, тот товарищ, кто этот сценарий писал, — ЗНАЛ своё дело… Таких ярких маячков для будущих читателей понаставил! Чтобы любой, кто знает, КАК на самом деле обстоят дела, — всё сразу бы понял…
Но вот ковёр, ковёр… Наверное, ковёр всё-таки был.
У меня в кабинете на стене висел подходящий. Ребята из Туркмении на мой юбилей подарили. Наверное, в него меня… то есть… слушай, Лаврик, будь честен… Мой труп и завернули. Привезли куда-то, это дело показали Маленкову… Тот не стал поднимать бучу. Мол, меня уж всё равно не вернёшь, а державе позор. Десять дней потом делили власть. Дураки. И сволочи. Но прежде всего — какие они дураки!
Кстати, о дураках. Съездить надо потом в Красково.
И найти участкового Гаспаряна, дада шени!»
Я уже говорил, что для Берии мелочей не было? Зашипев тормозами, электричка стала под крытым навесом платформы. Народ схватил свои корзины и ломанулся к выходу.
Берия смешался с толпой. На противоположной стороне перрона, за горящими красными стёклышками турникетами, стоял синий поезд метро… Очень удобно, не мог не одобрить разумную вещь Лаврентий Павлович.
Люди подходили к турникетам, бросали в прорезь жёлтенькие жетоны… Где их покупают? Впрочем, денег у Берии всё равно с собой не было. Некоторые пассажиры шли к круглым стеклянным будочкам, в проходе что-то показывая. Верно, проездные билеты… Значит, нам туда.
Поймав внутри себя теплую волну, идущую от пяток, Лаврентий Павлович пропустил её вверх, невидимую, распушил над головой и мысленно облёк своё тело в незримый человеческому глазу кокон… Когда он, мило улыбаясь, проходил перронный контроль, ни у кого из стоящих в стеклянных будочках женщин в синей форме и мысли не возникло спросить у него проездной билет. Вероятно, Берию просто никто и не увидел.[8]
19 августа 1991 года. Москва. Кузьминский лесопарк. Восемь часов одна минута
Проще всего, конечно, попасть сюда через улицу Чугунные Ворота, что рядышком с тихой станцией метро «Кузьминки», которой пользуются скромные жители пятиэтажных хрущёвок.
Усадьба… Подмосковная… называется Кузьминки-Влахернское.
Для тех, кто не знает — Испытательная станция, сначала Центрального Технического Института, а уж потом — НИИ Химмаша…
А до того — начиная с 1918 и аж до 1961 года — просто, Военно-Химический полигон РККА.
Объект «Томка».
После Версаля, видите ли, нашим хорошим друзьям из Рейхсвера негде было испытывать новинки доброго доктора Габера. Который самолично в Березниках и в нижегородском Дзержинске «ставил» производство иприта и прочих очень забавных вещей.
Над Кузьминками иприт распыляли лётчики Люберецкого аэродрома!
А в качестве подопытных кроликов были героические бойцы Красной Армии, направленные туда безвинно репрессированным злобными чекистами маршалом Тухачевским. Положим, репрессировали его вовсе не за это — но и за одно только это стоило бы!
Впрочем, также в Кузьминках осуществлялись захоронения отходов четырёх московских заводов, производивших в своих цехах боевое химоружие.
В тридцатые годы на территории полигона проводились эксперименты на животных, в частности, козах, и по испытанию оружия биологического. Околевших от сибирской язвы коз хоронили здесь же, на полигоне. Их останки в парке находят по сей день…
После того как Тухачевского и компанию чекисты изрядно подсократили, на полигоне по приказу Берии начались работы по очистке и дегазации. Из земли сапёрами и военными химиками было извлечено 6972 химические мины, 878 неразорвавшихся артиллерийских химических снарядов и 75 химических авиабомб, а также около тысячи бочек с отравляющими веществами.
Вот такой милый парк культуры и отдыха. Грибы собирать там, конечно, можно… Угостите любимую тёщу мышьяком!
…В вольере вивария Испытательной станции лаяли голодные подопытные собаки… Вот проглоты.
…В вольере вивария Испытательной станции лаяли голодные подопытные собаки… Вот проглоты.
Старый лаборант, трудящийся здесь за мизерную зарплату, начиная с пятидесятых («Люблю животных и науку!»), грустно, с усилием толкал перед собой по неровному, в ямах и рытвинах асфальту дребезжащую самодельную тележку, на которой стояли огромные алюминиевые кастрюли с собачьим кормом.
Вся жизнь вот так и прошла… Нелепо и бесцельно.
Мимо лаборанта прошли целина, великие стройки, любовь… Люди летали в космос, ездили в Сочи. А он всё катал в виварии свою тачку за шестьдесят рублей своей нищенской зарплаты.
Кончена жизнь.
На секунду остановившись, дряхлый старик передохнул, отдышался…
Потом поднял слезящиеся от старости голубые глаза… И тихо охнул:
— А я ведь это всегда знал. Я в это верил.
Бросив тачку, путаясь в длинных полах когда-то белого халата, старый Сержант Государственной Безопасности подбежал к своему Маршалу и, уткнувшись лицом в чуть влажный шевиот на его груди, тихо, совсем беззвучно, по-детски горько заплакал.
19 августа 1991 года. Москва. Кузьминский лесопарк. Восемь часов одиннадцать минут
— А это что, неужели действительно Клодт? — Берия безуспешно пытался отвлечь разговором на посторонние темы взволнованного до глубины души старика, нежно поглаживающего его по руке. «Слушайте, ведь так нельзя! Что я ему, барышня, что ли?!»
— И не сомневайтесь, товарищ Павлов? Так точно.
Самый настоящий, товарищ Павлов! Повторение фигур с Аничкового моста… — теперь БЫВШИЙ лаборант уже никоим образом не походил на худенького, изможденного, ветхого старичка с красными, как у кролика, глазами тихого хронического пьяницы…
Многолетняя маска, за долгие-долгие годы, казалось, навечно вросшая в лицо, — прямо на глазах сползала клочьями…
Худоба старого лаборанта обернулась юношеской стройностью, откуда-то вдруг проглянула строгая офицерская осанка, в водянистых голубых глазах неожиданно появился тяжелый лёд стального, невыносимого для человеческого взора холодного блеска.
Когдатошний пенсионер, из милости, как шелудивая дворняжка, прижившийся у институтской столовой, — прямо на глазах, почти мгновенно, каким-то чудовищно страшным колдовством, стал вдруг походить на поджарого, невысокого добермана, обученного убивать врагов трудового народа не задумываясь, весело, легко и просто.
— Эй, Заспанов, старый хрен! Ты куда это заковылял? — неряшливый, с нависающим толстым пузом над засаленным брючным ремнём, которое выпирало из-под накрахмаленного халата, — короче, «майонез»[9] самого демократического вида, того самого типа НИИЧАВО, который воспевали Стругацкие, по-начальнически хамски ухватил было старичка за его узкое плечо и вдруг испуганно осёкся…
Сержант ГБ Заспанов,[10] полуобернувшись к толстячку, молча чуть приподнял тугие уголки рта, на самую малость приоткрыв стальной проблеск острых волчьих клыков.
— Э-эээ… из-з-звинит-те… товарищ… обознался… Вы так на нашего лаборанта похожи…
— Мало ли кто на кого похож. Вот мне, например, некоторые говорили, что я похож на самого товарища Берию. — Ха. Ха. Ха, весело пошутил Ларентий Павлович.
На синих брюках «майонеза» стало стремительно расширяться влажное пятно!
19 августа 1991 года. Москва. Кузьминский лесопарк. Конный двор. Восемь часов тринадцать минут
После взаимного обмена (в общем, никому не нужными, но порядок есть порядок) паролями Заспанов приступил к делу:
— Докладываю. Имею боевую задачу — осуществлять контроль за сохранностью трёх объектов хранения на подведомственном мне Пункте хранения.
Закладка один. Оснащение Первого лица, пол мужской.
Закладка два. Оснащение оперчекистской группы в составе одиннадцати бойцов.
Закладка три. Специальные средства.
Все единицы хранения находятся в штатном составе, согласно описи, за вычетом естественного износа.
Запасы с ограниченным сроком хранения восстанавливались по мере списания… Собачек я кормил старыми консервами, никто не подох! — смущенно хихикнул старый чекист. Потом, посерьезнев, продолжил:
— Вот, товарищ Павлов… Паспорт гражданина СССР, с пропиской, с московской — да здесь же, у нас, рядышком, в Капотне… фотокарточку мы сейчас вам сделаем! Улыбнитесь… Будет готово где-то через часик — надо проявить, закрепить, промыть, просушить, печать поставить…
Военный и профсоюзный билеты.
Удостоверения личности — МВД и КГБ. Подлинные. У нас тут станция метро «Ждановская» — конечная. Я туда частенько вечерками в пятницу захаживал.
А не надо было напиваться до скотского состояния и утраты служебных документов…
Сберегательная книжка на предъявителя.
Аккредитивы.
Наличные деньги — советские рубли, полмиллиона, эх, обесцениваются они прямо на глазах, так я тут долларов северо-американских наменял, ничего?
Драгметаллы — слитки по пятьдесят, двести и пятьсот граммов, «шоколадки»…
Монеты царской чеканки.
Теперь одежда… Я тут для вас гардеробчик обновлял раз в пять лет, согласно указанию… Ничего? Всё тут по заказанному в Инструкции размерчику, и ботиночки, и рубашечка… м-да, исхудали вы… Ничего, у меня тут машинка швейная — враз всё подгоню.
Тут — запасы продуктов, а тут всякое разное — HP, компас, бинокль Б-8, МСЛ, рюкзак, фляга, «вальтер» ППК, ещё «вальтер», АПС, ещё АПС… А как же? Имеется. Но это в другой закладке… там у меня и СВД есть, и АК-47… Слушаюсь.
Спецхранение? В полном порядке. Можно хернуть гадов ипритом… Есть, отставить. А можно мне тогда хернуть гадов люизитом? Эх… Есть, отставить…
А вот — папочка… я сюда вырезки клеил, каждый год, по месяцам… Потому как Инструкция!
Требует добуквенного исполнения.
19 августа 1991 года. Москва. Кузьминский лесопарк. Конный двор. Девять часов двадцать пять минут
— Спецкомитет?
— Ликвидирован.
— Управление Советской собственностью за границей?
— Ликвидировано.
— Госконтроль?
— Ликвидирован.
— Спецрезерв?
— Ликвидирован.
— Особстрой?
— Ликвидирован.
Берия мучительно потёр занывшие виски… «Я задаю неправильные вопросы. Поэтому получаю неправильные ответы…»
— Кто… кто-нибудь вообще остался? — спросил он Заспанова с тихой тоской.
— Никого из наших не осталось. Никого… разве что? — и старый оперативник с детской надеждой на чудо посмотрел на Лаврентия Павловича своими голубыми глазами…
— Разве что?!..
19 августа 1991 года. Москва. Улица Давыдковская, двор жилого дома номер 2, корпус 3. Стол для доминошников. После одиннадцати часов утра
— Ах гады, ах гады… подлецы, что делают, что делают!.. Ведь это же явная провокация! Что, Мишка, сучёнок, доигрался? Да небось, он сам всё и затеял, выхухоль пятнистая… — и пенсионер в полосатой пижаме с грохотом ударил по столу костяшкой домино. — Рыба!
— Дядь Боря, ты смотри… — опасливо подмигнул ему второй игрок, чуть помоложе.
— Всю жизнь смотрел! И сейчас я ещё не ослеп. Такси, что ли? Так я его сразу срисовал… Небось! Это не оперативная, вряд ли они приехали за мной… Да и кому теперь я, старый пень, нужен?!
Пенсионер Борис Иванович Краснопевцев, генерал-лейтенант в отставке, уроженец есенинских Спас-Клёпиков, и во времена оны окончивший в них же электротехникум связи, когда-то, в давно прошедшие славные годы, возглавлял самую тихую и незаметную службу из личных спецслужб Сталина…
Книжная экспедиция при ЦК КПСС. Вот как это называлось.
Книжки доставляли по списку рассылки…
И ещё руководили надёжно спрятанной в мирнейшем Министерстве связи Управлением фельдъегерской службы.
Во время ядерной войны эта служба должна была доставлять пакеты… Только и всего. Во что бы то ни стало доставлять.
Поэтому брали в неё очень своеобразных людей — отмороженных на всю голову — способных ради дела совершенно спокойно пройти через эпицентр ядерного взрыва:
Но… поскольку ядерной войны не случилось…
Нашлось у них и в мирное время занятие.
Представьте себе — вот берёт человек титановый чемоданчик, а в нём — миллион не наших денег. В кармане у человека — шесть заграничных паспортов.
И едет этот человек для того, чтобы передать деньги для диктатуры — хотелось бы написать, пролетариата, но какой в Центрально-Африканской Империи пролетариат? — для диктатуры людоеда Бокассы, самого натурального людожора. Любил он, знаете, своих политических противников, особенно на ужин, под банановым соусом!