Крепкое рукопожатие предшествовало коротким объятиям. Француз занял место напротив Конверса, и Джоэл тут же подал знак официанту.
– Закажи ему сам по-французски, – попросил он, – а то окажется, что я заказал горячее мороженое.
– Этот человек говорит по-английски лучше любого из нас. Кампари со льдом, пожалуйста.
– Мерси, мсье. – Официант удалился.
– Еще раз спасибо, что пришел, – сказал Конверс – Я на самом деле страшно благодарен тебе.
– Верю, верю… Выглядишь ты неплохо, хотя заметно, что устал. И вся эта жуткая история в Женеве… У тебя, наверное, от нее ночные кошмары.
– Ничего страшного. Я уже говорил тебе: просто я оказался рядом.
– И все же на его месте вполне мог бы быть и та. В газетах писали, что он умер у тебя на руках.
– Я первым оказался около него.
– Ужас!
– Я уже видел такое раньше, Рене, – тихо напомнил Конверс.
– Что и говорить, ты подготовлен к такому лучше остальных.
– Не думаю, что кто-то может быть готов к этому… Но теперь все в прошлом. Ну а как ты? Как дела?
Маттильон покачал головой, изобразив на своем суровом, обветренном лице полное отчаяние.
– Франция – самый настоящий сумасшедший дом, но мы умудряемся оставаться на плаву. Из месяца в месяц выдвигаются все новые и новые планы, проектов теперь столько, что их не уместить на полках архитектурных ведомств, но авторы их вцепляются друг другу в горло во всех правительственных коридорах. Суды полны исков, и наше дело процветает.
– Рад это слышать. – Официант принес заказ, и оба они только молча кивнули ему. Маттильон не отрываясь смотрел на Конверса. – Нет, я действительно рад за тебя, – продолжил Джоэл. – Мы ведь там у себя питаемся всякими слухами.
– Потому ты и оказался в Париже? – Француз испытующе вгляделся в Джоэла. – Наслушался историй о нашем пресловутом подъеме и махнул сюда? Ну что ж, ничего особенного, как ты понимаешь, не происходит, все сильно смахивает на прежнее. До поры до времени. Большинство частных предприятий открыто финансировалось правительством. И естественно, государственные чиновники оказались неспособными управлять ими, боюсь, что теперь нам придется за это расплачиваться. Именно это и беспокоит тебя, а вернее, твоих клиентов?
Конверс сделал небольшой глоток.
– Нет, я здесь совсем по другой причине.
– Я вижу, ты чем-то встревожен. Пустой болтовней меня не обмануть. Уж слишком хорошо я тебя знаю, так что выкладывай начистоту: почему это так “важно”. Именно это слово ты употребил в телефонном разговоре.
– Сказать-то сказал, но, пожалуй, это сказано слишком сильно. – Джоэл допил содержимое стакана и потянулся за сигаретами.
– Нет, друг мой, по глазам вижу, что темнишь. Да и взгляд У тебя озабоченный.
– Ну уж не знаю, что ты разглядел в моих глазах. Как ты сам заметил, я просто устал. Целый день с одного самолета на другой, а тут еще эти чертовы задержки. – Он взял зажигалку, но ему пришлось дважды щелкнуть ею, пока появился огонек.
– Мы болтаем всякую ерунду. В чем дело? Конверс наконец прикурил и, стараясь придать своему голосу самое невинное звучание, спросил:
– Ты знаешь частный клуб под названием “Непорочное знамя”?
– Знаю, но я в него не вхож, – посмеиваясь, ответил француз. – Я был всего лишь молоденьким жалким лейтенантиком, прикомандированным к юридической службе, в задачу которой входило придать видимость законности тому, что мы там вытворяли. Вот именно – только видимость. Убийство у нас считалось легкой провинностью, а насилие и вообще поощрялось. “Непорочное знамя” – прибежище ее les grands militaires [7] и тех, кто достаточно богат и достаточно глуп, чтобы выслушивать, как они трубят о своих подвигах.
– Мне нужно встретиться с человеком, который приезжает туда обедать три или четыре раза в неделю.
– А почему бы тебе просто не позвонить ему?
– Он меня не знает и не должен знать, что я хочу с ним встретиться. Все должно произойти как бы случайно.
– Да? Так решили “Тальбот, Брукс и Саймон”? Что-то не похоже на них.
– Совершенно справедливо. Но нам приходится иметь дело и с теми, с кем не хотелось бы его иметь.
– А-а… Значит, нечто вроде миссионерской работы. И кто же этот человек?
– Обещаешь сохранить это в тайне? Никому ни слова, понимаешь?
– А разве я болтлив? Если человек этот связан с нашей фирмой, я честно скажу, чтобы ты не рассчитывал на мою помощь.
– Справедливо. Речь идет о Жаке Луи Бертольдье. Маттильон высоко поднял брови, и на этот раз изумление его не было притворным.
– Его императорское величество во всем его великолепии, – тихо рассмеялся француз. – И горе тем, кто думает иначе. Ты начинаешь с верхнего эшелона, так, кажется, говорят у вас в Нью-Йорке. Мы не ведем с ним дел. И вообще, мой друг, он не из нашей команды. Тоже ваше выражение.
– А почему?
– Он вращается в кругу святых и воителей. Воителей, которые могли бы оказаться канонизированными, и святых, вполне достойных быть воинами. Кто рискнет вмешиваться в их дела?
– Ты хочешь сказать, что его не воспринимают всерьез?
– О нет! Он воспринимается очень серьезно теми, у кого есть время и желание штурмовать абстрактные вершины. Он – столп, Джоэл, неколебимый монумент, триумфальная колонна, высеченная из мрамора. Его считали де Голлем, но только не способным на уступки, и многие говорят о нем с ностальгией.
– А сам ты что скажешь на все это?
Маттильон нахмурился, а потом с чисто галльским легкомыслием пожал плечами:
– Трудно сказать. Бог свидетель – страна нуждалась в сильной личности, и очень может быть, что именно Бертольдье мог бы вывести ее на более правильный курс, но время было неподходящим. Елисейский дворец превратился в подобие императорского двора, всем надоели королевские эдикты и имперские проповеди. Теперь, правда, от этого мы избавлены. Но на смену им пришли пошлые банальности, изрекаемые от имени народных масс. Глупо сожалеть о том, чего не произошло, но, как я полагаю, ошибка Бертольдье состояла в том, что штурм политического Олимпа он предпринял в слишком юном возрасте.
– А его связь с ОАС? С салановцами в Алжире? Они ведь полностью дискредитировали себя и считаются национальным позором.
– Подобная трактовка нуждается сейчас в пересмотре, это, хотя и неохотно, признают даже самые ярые интеллектуалы. Учитывая то, что происходит сегодня в Северной Африке и на всем Ближнем Востоке, события во французском Алжире Бертольдье, пожелай он того, мог бы использовать в качестве козырной карты. – Маттильон умолк, задумчиво потирая подбородок. – А если так, то с чего бы, скажите на милость, “Тальботу, Бруксу и Саймону” чураться Бертольдье? Не отрицаю, в глубине души он ярый монархист, но одновременно он считается и олицетворением чести. Он величествен и даже помпезен, но, исходя из всего сказанного, вполне приемлем как ваш клиент.
– Просто до нас докатились кое-какие слухи, – сказал тихо Конверс, в свою очередь пожимая плечами в знак своего якобы пренебрежительного отношения к слухам.
– Бог мой, но не о женщинах же идет речь? – со смехом воскликнул Маттильон. – Господи, когда же вы, американцы, повзрослеете?
– Нет, дело не в женщинах.
– А в чем же?
– Ну, скажем так – некоторые его деловые связи, знакомства.
– Полно, Джоэл. Человеку ранга Бертольдье, конечно, следует строго выбирать деловых партнеров, но знакомства?… Стоит ему где-нибудь появиться, как все наперебой начинают набиваться ему в друзья, а кое-кто и выдает себя за такового без всяких оснований.
– Вот тут-то нам и хотелось бы кое-что уточнить. Я намереваюсь в его присутствии упомянуть вскользь несколько имен и проследить за его реакцией.
– Логично, в этом есть смысл. Так вот – я могу помочь тебе и обязательно помогу. Завтра же мы пообедаем в этом клубе и если потребуется, то и послезавтра. Сейчас середина недели, и Бертольдье наверняка сегодня-завтра там появится. Если дело не выгорит, придумаем еще что-нибудь. Время терпит.
– Но ведь ты туда не вхож?
– Верно. Но я знаю того, кто с восторгом распахнет перед нами двери этого клуба, можешь не сомневаться.
– А почему?
– Он готов говорить со мной когда и где угодно. Он ужасная зануда и, вынужден тебя огорчить, почти не знает английского, кроме таких слов, как “взлетная полоса”, “перехожу на прием”, “маневр уклонения” или “уклонение от маневра” – не помню точно, – “шестая полоса”, “посадочная площадка” и прочих столь же невразумительных фраз.
– Он – летчик?
– Он осваивал первые “миражи”, и, должен признать, делал это великолепно, а теперь никому не дает забыть об этом. Я буду у вас переводчиком. Это, по крайней мере, избавит меня от необходимости поддерживать разговор. Ты разбираешься в “миражах”?
– Реактивный самолет – это реактивный самолет, – отозвался Джоэл. – Бери на себя и пошел, в чем там еще разбираться?
– Вот-вот, именно так он и выразился однажды: “Бери, говорит, на себя и иди”. Я подумал, он толкует об уборке гаража.
– А почему это он так любит разговаривать с тобой? Насколько я понимаю, он является членом этого клуба.
– Один из его завсегдатаев. Мы представляем его интересы в совершенно безнадежном иске к самолетостроительной фирме. У него собственный реактивный самолет, на котором он умудрился потерять ногу при вынужденной посадке.
– Бедный парень.
– Заклинило дверь. Он не смог катапультироваться, когда скорость была самой подходящей для этого.
– Забыл нажать нужную кнопку.
– Он утверждает, будто нажал.
– Там минимум два дублирующих устройства, а кроме того, и ручное управление, все это есть даже на тех колымагах, которые вы гордо именуете самолетами.
– Все это нам не раз разъясняли. Но дело здесь, как ты понимаешь, совсем не в деньгах – он сказочно богат. Проигрыш дела поставил бы под сомнение его способность управлять самолетом, да еще в таком возрасте.
– При перекрестном допросе у него будут большие сложности. Полагаю, ты предупредил его об этом.
– Очень деликатно. К этому мы его все время подводим.
– И дерете с него солидный гонорар за каждую консультацию?
– Мы спасаем его от него самого. Поведи мы себя с грубой прямотой, он отказался бы от наших услуг и обратился бы к кому-то менее принципиальному. Кто еще возьмется за такое дело? Авиазавод принадлежит сейчас государству, а оно-то уж не раскошелится.
– Это точно. А как ты объяснишь ему мое появление в клубе?
– Боевой летчик в прошлом и отличный адвокат в настоящем, ты можешь провести полезную для него экспертизу. Неплохо, если “Непорочное знамя” произведет на тебя должное впечатление. Я выдам тебя за эдакого небесного Аттилу. Подходящая роль?
– Едва ли.
– Но ты сумеешь ее сыграть? – спросил француз. Вопрос этот задан был всерьез. – Учти, это единственная возможность познакомиться с Бертольдье. Мой клиент не просто знаком с ним, они настоящие друзья.
– Будет выполнено.
– Твое пребывание в плену тоже может помочь делу. Если, увидев входящего Бертольдье, ты выразишь страстное желание быть представленным ему, будет трудно отказать бывшему страдальцу.
– Я не стал бы особенно нажимать на это обстоятельство, – заметил Конверс.
– Почему?
– Стоит навести справки, и тут же выяснится, что я совсем не то, за что себя выдаю.
– Да? – Брови Маттильона в удивлении снова поползли вверх. – О случайных знакомых, которые называют несколько случайных имен, справок не наводят.
– Ты полагаешь? – Недовольный собой, Джоэл отодвинул стакан, понимая, что любые объяснения только усугубят его оплошность. – Извини, это просто инстинктивная реакция. Ты ведь знаешь, я не люблю разговоров на эту тему.
– Да, конечно, просто я упустил это из виду. Извини, пожалуйста.
– Кстати, мне не хотелось бы фигурировать под своей на стоящей фамилией. Ты не возражаешь?
– Ты же миссионер, а не я. И как же мы представим тебя? – Теперь француз смотрел на Конверса довольно строго
– Это не играет роли.
Маттильон прищурился.
– А что, если мы воспользуемся фамилией твоего патрона Саймона? По-французски это звучит “Симон” и может произвести на Бертольдье благоприятное впечатление. Был такой герцог Сен-Симон, который оставил описание французского двора – Анри Симон. А в Штатах наверняка найдется не менее десятка тысяч генри саймонов, адвокатов.
– Пусть будет Саймон.
– И еще, мой друг. Все ли ты сказал мне? – спросил Рене как можно небрежнее. – Все, что ты счел нужным?
– Все, – ответил Джоэл, сохраняя каменное лицо. – Давай еще выпьем.
– Пожалуй, хватит. Уже поздно, а моя нынешняя жена страшно убивается, когда простывает обед. Кстати, она отличный кулинар.
– Счастливчик.
– Точно. – Маттильон допил, поставил стакан на стол и как бы невзначай заметил: – Такой же была и Валери. Никогда не забуду жареной утки, которой она потчевала нас в Нью-Йорке. Что-нибудь слышал о ней?
– И слышал, и видел, – отозвался Конверс. – В прошлое месяце мы завтракали вместе в Бостоне. Выписал чек на алименты. Кстати, ее картины начали раскупаться.
– Я никогда не сомневался, что так оно и будет.
– Она сомневалась.
– И зря… Мне всегда очень нравилась Валери. Если увидитесь, передай ей мой самый горячий привет.
– Спасибо, обязательно.
Маттильон поднялся из глубокого кресла, и глаза его снова потеплели.
– Прости меня, я часто думал – вы были такой… подходящей парой, если ты понимаешь, что я имею в виду.
– Думаю, что понимаю. И обязательно передам ей от тебя привет.
– Спасибо за выпивку. Утром позвоню.
“Непорочное знамя” вполне могло бы привидеться пацифисту в кошмарном сне. Стены, обшитые темными деревянными панелями, были увешаны фотографиями и списками отличившихся в боях вперемежку с медалями – красные ленты, золотые и серебряные кружочки на черном бархате, отражая свет привлекали внимание тех, кто рассматривал картинки, илпюстрирующие историю двух столетий героических побоищ. Пожелтевшие от времени гравюры постепенно уступали место фотографиям; лошади, повозки и сабли сменялись мотоциклами танками, самолетами и самоходными орудиями, но отображаемые на них сцены не претерпевали особых изменений, тематика их оставалась прежней. Страданию здесь не было места, только воинственные позы и соответствующее выражение глаз, свидетельствующее о настроении героев. Здесь не было убитых, людей с оторванными конечностями или просто искаженных ужасом лиц – только сильные и суровые люди, разные и все же похожие, застывшие с выражением полной готовности на лице.
Разглядывая это воинское множество, Джоэл почувствовал страх. Здесь не было обыкновенных людей, да и откуда бы им тут взяться? Те, что смотрели с фотографий, презирали их, считая, что они годятся, только чтобы командовать ими. Как это говорил Биль на Миконосе, Рыжая Лиса Инчона, который сам некогда принадлежал к людям подобного толка? “…Я знаю, что они способны натворить, если мы попросим их сделать что-то. И сколько же они натворят, если окажется, что им не нужно будет отчитываться, отвечать на запросы и вообще считаться с гражданскими властями?”
– Любок прибыл, – тихо сказал Маттильон, приблизившись сзади к Конверсу. – Я слышу его голос в фойе. Помни, не переигрывай, хотя в любом случае я буду переводить лишь то и так, как сочту нужным, – тебе придется лишь только кивать при каждой его тираде. И обязательно смейся, если ему взбредет на ум шутить. Остроты его ужасны, но он от них в восторге.
– Постараюсь.
– Я тебя подбодрю, дам тебе стимул: Бертольдье заказал на сегодня столик. Одиннадцатый, как обычно, тот, что у окна.
– А у нас какой? – спросил Джоэл, видя победное выражение на лице француза.
– Двенадцатый. Так-то вот…
– Если мне когда-нибудь потребуется адвокат, обязательно обращусь к тебе.
– Наши услуги стоят ужасно дорого. Пошли. “Ваш черед, мсье Симон” – как обычно говорят в ваших ужасных фильмах. Начинай играть роль Аттилы, только не переигрывай.
– Тот, кто владеет английским так, как ты, мог бы и не говорить банальностей.
– Английский язык и американская речь имеют мало общего, Джоэл. Даже когда это касается банальностей.
– Ладно уж, умник.
– Нужно ли мне говорить о… Ах, мсье Любок! Серж, мой друг!
Третий глаз Маттильона мгновенно засек появление Сержа Любока, и он быстро повернулся в сторону входа, откуда доносились все более громкие удары протеза. Возможно, это и помогло юристу точно установить момент появления старого аса. Невысокая и стройная фигурка Любока воскрешала в памяти те давние времена реактивной авиации, когда компактность сложения пилотов была чуть ли не главным из предъявляемых им требований. Вместе с тем он был как бы и карикатурой на самого себя. Узкая полоска нафабренных усиков казалась приклеенной к его личику, застывшему в высокомерно-презрительном выражении, адресованном всем и никому в частности. Кем бы он ни был в прошлом, теперь Любок был всего лишь позером. Блестящее и полное смысла прошлое ушло безвозвратно, оставив воспоминания и гнев.
– Et voici l’expert legal des compagnies aeriennes [8] , – проговорил он, вперяя взгляд в Конверса и протягивая ему руку, которую Джоэл тут же энергично пожал.
– Серж рад познакомиться с тобой, он уверен, что ты сможешь помочь нам, – перевел Маттильон.
– Сделаю все возможное, – сказал Конверс. – И извинись за мое незнание французского.
Рене, по– видимому, так и сделал, потому что в ответ Любок пожал плечами и быстро затараторил что-то непонятное в котором несколько раз повторялось слово “англез”.
– Он тоже приносит извинения за незнание английского, – сказал Маттильон, и в глазах у него забегали веселые чертики. – И если он врет, пусть нас обоих, мсье Симон, поставят к этим украшенным стенам и расстреляют.