– Страшно то, как вы делите людей на нужных и ненужных, на полезных и бесполезных.
– А мне это по должности положено. Если бы я делил их по-другому, то мы, городские мутанты, давно бы стали рабами храмовников. Я здесь не балетную труппу набираю, не кружок кройки и шиться веду – я сражаюсь за нашу свободу, за наше выживание. Скажешь, громкие слова, да? Но это не слова – это жизнь. Наша жизнь! Пусть мы уроды с точки зрения «нормальных» людей, но мы тоже люди! Станешь возражать? Не станешь, потому что ты и сам такой. И если бы ты родился в семье мутантов, то был бы сейчас с нами. Впрочем, думаю, и так будешь.
– Не буду, – огрызнулся Глеб. Но уверенности в его голосе по-убавилось.
– Посмотрим, – не стал развивать тему Дед Мороз. – Еще есть вопросы?
– Кто мой отец? – неожиданно вырвалось у мутанта.
– Не знаю. Правда, не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Но сильно сомневаюсь, что он сейчас среди храмовников – что-нибудь бы да просочилось. И уж тем более он не среди наших.
– Тогда еще вопрос…
– Давай.
– Почему вы решили шантажировать Святую только сейчас? Если вы знали обо мне с самого начала… Если у вас были мои фотографии…
– «Вы знали» – не совсем правильно. Я знал. Один. Ну, еще Щуп, конечно, но принимать глобальные решения не его прерогатива, да и рядом его не было. А я думал об этом. Разумеется, думал. Но что у меня было? Фото Святой с забавной зверушкой? И что?… Это ты сразу все понял; скорее даже почувствовал… А остальным – что эта фотография?… Да и как я ее покажу людям? Буду ходить с ноутбуком по улицам?… Ну, хорошо. Допустим, я как-то сумел показать ее большому количеству людей. Допустим, убедил своих, что «зверушка» – это ребенок Святой. А как я стану убеждать в этом храмовников? Да, слухи разлетаются быстро. Но слухи – это слухи. А Святая – далеко не дура. Что бы она сделала в первую очередь? Избавилась бы от тебя. Уж не знаю как – отправила бы, как сейчас, в ссылку или все же убила бы… Нашла бы способ. В конце концов, просто сказала бы, что подобрала «зверька» на улице. Ради забавы. Короче говоря, вероятность успеха моей авантюры составила бы слишком малый процент, чтобы ради него рисковать.
– Рисковать? Чем? Не получилось бы – и все бы просто осталось так, как и было.
– Э, нет! Ты не знаешь Святую! Она бы этого просто так не оставила. Она бы мне это припомнила! Нет, я все тогда взвесил и решил подождать. Вот – дождался.
– Но ведь и сейчас она может от всего отказаться.
– Может быть и такое. Но теперь у меня есть ты. А живой, реальный ты – это не «зверушка» на фото. И ты не выполз из подворотни – такого колоритного мутанта не могли бы не заметить раньше. А в приложение к тебе, живому и настоящему, совсем по-другому будет смотреться и фотография. Причем, она у меня не одна, все периоды твоей жизни запечатлены, Щуп постарался на славу. Есть еще и история с твоим «изгнанием». Даже если Святая заткнет рот Щупу, свидетелей все равно хватит. Жители Ильинского, Слободки, Деревеньки… В общем, отвертеться Святой станет очень трудно. Пусть даже большинство и поверит в ее оправдания – останутся и те, кто поверит мне, кто перестанет доверять «непогрешимой» Святой. А зараза недоверия – тот же вирус, распространится среди храмовников быстро. И все – Святой крышка. А она, я повторяю, не дура. И тоже все прекрасно понимает. Ставлю девять против одного, что она не станет так рисковать.
Глеб задумался. В словах Деда Мороза присутствовала очевидная логика. Но даже если тот заблуждается в своих рассуждениях, какая разница? Вот лично ему, Глебу, какая?
– У меня больше нет вопросов, – сказал он.
– Тогда предлагаю тебе вернуться в свой «люкс», – развел руками Дед Мороз.
– Что еще за «люкс»?
– Раньше так назывались номера повышенной комфортности в гостиницах… Ну, в специальных домах, где останавливались приезжие.
– Я читал про гостиницы. Только мой «номер» на повышенную комфортность не тянет. Скорее, на тюремную камеру.
– Пусть так. Не обессудь. Все равно тебе здесь недолго кантоваться – переночуешь эту ночь – и… Как бы ни ответила Святая на мое предложение, ты все равно вернешься к ней. Разве что в случае ее отказа – чуть позже… Думаю, завтра с утра все уже станет ясно.
Дед Мороз нажал на столе кнопку, и в кабинет вошел охранник.
– Отведи нашего гостя назад, – сказал несостоявшийся волшебник. – И передай всем: он мне очень дорог. Если вдруг что – головами ответите.
Глеба снова заперли в подвальной комнатушке. В камере, как он только что сказал Деду Морозу. Мутант не раздеваясь растянулся на кровати. Спать не хотелось – выспался. Да и не смог бы он сейчас уснуть, после всего-то услышанного.
Он – сын Святой! Казалось бы, большей нелепицы не придумать, но это истинная правда. Даже без предъявленных Дедом Морозом фотографий он бы в конце концов в это поверил. Потому что такое никто бы в здравом уме не стал выдумывать. Потому что иначе не было бы никакого смысла в затеянном шантаже. И потому еще, что теперь картинка сложилась полностью, в ней не осталось больше явных лакун. Разве что отец… Кто его отец? Где он сейчас?… Глеб решил, что обязательно выяснит это у матери при встрече.
А ведь эта встреча состоится уже завтра… Ждет ли он ее, хочет ли?… Мутант прислушался к своим чувствам. Они почему-то молчали. Наверное, потому, что так и не проснулась память. Да, теперь он узнал о своем происхождении, о своем прошлом. Но он это знал, а не помнил. Интересно, а чувства тоже живут в памяти? Ведь, наверное, он что-то испытывал к Святой: сыновью любовь, привязанность, нежность или еще что-то подобное. Но не стало памяти – не стало и чувств. Сейчас он не чувствовал по отношению к матери ничего, даже почему-то той ненависти, что питал к ней, как к предводительнице храмовников, до этого. Но та ненависть относилась именно к предводительнице, к Святой, а не к матери. А вот к матери – совсем ничего. Кроме, разве что, обиды за то, что она его прогнала. Впрочем, обида, и весьма острая, – это, как ни крути, все же производное чувств, а не разума. Умом же он понимал, и пытался убедить себя, что «прогнала» – не совсем верное слово. Ведь она не вышвырнула его прочь просто так, на произвол судьбы. Она – вынужденно, по крайней необходимости отправила его подальше от родного дома с надеждой, что он найдет свой новый дом там. Она дала ему провожатого: человека, бывшего рядом с самого детства, того, кто, по сути, вырастил его, кто знал его не хуже собственного сына…
Глеб, вспомнив о Пистолетце, бешено затряс головой: «Нет, нет, нет! Не хочу о нем вспоминать! Как он мог?! Как мог? Предатель!» И тут же вспомнились слова Деда Мороза: «…кого он предал? Щуп изначально был моим верным соратником, им и остался». Все верно, спорить трудно. Но ведь для него, потерявшего память Глеба, Пистолетец тоже стал соратником, более того – стал другом! Мутант отчетливо, ясно вспомнил то, что он сказал уже почти в конце пути Анатолию: «Я навсегда запомню, что ты для нас сделал. До самой смерти не забуду, поверь! Даже если вся остальная память откажет». И что теперь? Наплевать на свое обещание? Растереть и забыть?… Но ведь Пистолетец действительно это сделал… Неважно, чьим агентом он при этом был – Деда Мороза, Святой… В первую очередь, он был тогда человеком, другом и совершил свой поступок ради друзей, а не по приказу своих предводителей.
Глеб стиснул зубы и сжал кулаки. Ну почему, почему так все вышло?! У него появились друзья, он впервые начал верить, что он уже не «ничей». А теперь?… Теперь он снова ничей. Он никогда не сможет быть с морозовцами, что бы там ни говорил Дед Мороз. Он узнал, кто его мать, но не сможет быть с ней в принципе, даже если сам этого захочет, хотя и такого желания нет. И друзья… Друзей он тоже потерял. Пистолетец… Нет, о Пистолетце не надо, слишком больно. А Сашок? Что теперь будет с Сашком? На данное предводителем морозовцев обещание можно теперь не надеяться. Если тому плевать на судьбу одного из лучших агентов, что ему за дело до какого-то мальчишки-мутанта?… Впрочем, если ему, Глебу, самому суждено завтра увидеться с матерью, он обязательно попросит у нее не трогать Сашка. Правда, если она станет слушать – ведь ей тоже плевать. И если Сашок еще жив…
Мутант вдруг с острой, холодной отчетливостью ощутил, что он впервые остался один. Совсем один. Один-одинешенек на всем свете! Один – и ничей… Как же прав оказался старец Прокопий!
«Но за что?! – снова сжал кулаки Глеб. – Разве я в чем-то виноват?! Разве виноват, что родился уродом? Разве виноват, что вообще появился на свет? Кого я об этом просил?!»
Необузданная злость на весь мир охватила мутанта. Почему Катастрофа не уничтожила всех? Почему не вырвала с корнем этот мерзкий сорняк – людское племя? Трусливое, жадное, злобное, лживое, жалкое в своих потугах казаться пупом Вселенной! Что осталось от вас, вершители мира, возомнившие себя богами? Предводители мусора, князьки отбросов! Крысы, готовые вцепиться друг другу в глотку за ком тухлой падали!.. Плесень!
– Ненавижу!!! – завопил мутант, вскакивая с кровати.
Он шагнул к двери, намереваясь вынести ее пинком, даже занес ногу. Но услышал вдруг крики. Где-то там, в глубине коридора, а может и выше, испуганно вопили люди. Что именно, Глеб не смог разобрать. Но первой его мыслью было: «Это мама. Узнала от Пистолетца, что я у Деда Мороза, и решила меня отбить!»
Выбить дверь оказалось для мутанта плевым делом: один удар ногой – и та вылетела в коридор. В нос сразу шибануло запахом гари. «Включив» «ночное зрение», Глеб увидел опускающиеся в подвал клубы дыма. Наверху определенно что-то горело, причем горело весьма активно – теперь, помимо людских криков, мутант услышал и треск разбушевавшегося пламени.
Вариантов, по мнению Глеба, могло быть три: случайность, нападение храмовников и его «пирокинетизм». Причем, вероятность этих вариантов он оценил в противоположном перечислению порядке. И за последний вариант он бы поставил вдесятеро больше, чем за два других вместе взятых.
Однако сейчас было не до подсчетов вероятностей. Пусть даже пожар вызвал выбивший копытцем искру северный олень, это дела не меняло. Нужно было выбираться отсюда, причем немедленно.
Мутант огляделся в поисках охранника. Неужто сбежал? Что же тогда за служаки у Деда Мороза?…
Ах, вон оно что!.. Охранник лежал под выбитой дверью. Отлетев, та ударила бугая по лбу и лишила чувств. Глеб отбросил дверь в сторону, поднял оброненный охранником автомат, забросил его себе за спину и склонился над парнем.
– Вставай, служивый! – похлопал его мутант по щеке. – Хватит спать, а то не проснешься вовсе.
Охранник замычал, но глаза не открыл.
– Вот ведь, на мою голову!.. – сплюнул Глеб, присел, подхватил бугая за ноги, забросил их себе на плечо и с трудом поднялся.
Пошатываясь, он добрался до ведущей из подвала лестницы. Та была слишком крутой, чтобы взобраться по ней с такой ношей. Мутант сбросил охранника на пол и вновь принялся хлестать того по щекам:
– Да очухивайся же ты, боров! Зажаришься ведь сейчас!
Поняв, что усилия бесполезны, Глеб побежал вверх по лестнице. Наверху дым застилал уже все вокруг, ничего не было видно. Тем не менее, нужно было срочно найти кого-то, кто помог бы поднять бесчувственного охранника.
И тут мутант услышал голос Деда Мороза. Фальшивый волшебник вопил, переходя на визг:
– В подвал!!! Живо в подвал!!! Спасайте пленника, сволочи! Яйца всем оторву, если он сдохнет!!!
«Очень удачно», – подумал Глеб, зажимая нос и рот рукавом, и как только увидел в дыму чей-то силуэт, крикнул:
– Он внизу, под лестницей! Без сознания, надышался дыма… Я не смог поднять…
– Так пошли, поднимем!
– Не могу, – не очень-то даже и притворно закашлялся мутант, – я сам надышался, сейчас упаду…
– Хрен с ним! – крикнул рядом кто-то еще. – Пошли, со мной Петруха еще, втроем дотащим… А то Дед нас кастрирует точно!
Теперь с чистой совестью можно было спасаться самому. «Все-таки порой одному быть гораздо удобней», – подумал Глеб.
Глава 24 Вознесение
Оказавшись на улице, мутант завертел головой. Было бы очень обидно, если бы его сейчас поймали. Но царившая вокруг суета и наступившая ночь послужили ему отличными помощниками. Правда, ночь все-таки была не совсем темной, но этого света было недостаточно, чтобы хорошо рассмотреть человека издали. Благо одет был Глеб так же, как все, и ничем, кроме мохнатой морды, от других не отличался.
А Терем Деда Мороза пылал, превратившись в сказочный огненный дворец. Его поливали из пожарной машины – имелась тут, оказывается, и такая, – но с тем же успехом можно было водить вокруг него хоровод: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло!»
«Дурень ты все-таки, – с усмешкой подумал мутант о предводителе морозовцев. – Ведь знал же, что я огнеопасен, Пистолетец тебе докладывал, так нет же – привез меня сюда. Не нашлось, что ли, другого каменного здания, если в том, рядом с обителью Святой, держать побоялся? А то ведь сам же и сунул спичку в кучу хвороста. Предводитель безмозглый! Ну, прыгай теперь, подставляй задницу; петух жареный – вот он».
От фасада Терема уходила вдаль широкая еловая аллея. Глеба так и порывало пойти по ней – неспешно, посвистывая, внаглую. Но совсем за дураков держать противников не стоило. Поэтому он поправил автомат и юркнул за ближайшие ели. Пошел вдоль аллеи, она все-таки служила каким-никаким ориентиром и наверняка должна была вывести к дороге. В какой стороне находится Устюг, мутант понятия не имел, но дорога это как-никак дорога – к людям рано или поздно выведет, а у людей есть языки. У него же, если что, есть теперь автомат, чтобы эти языки развязать.
Ну, а конечная цель была теперь определенной и ясной: город Великий Устюг, Успенский собор. Вспомнилась вдруг слышанная когда-то песня: «Здравствуй, мама, возвратились мы не все…» «Хотя почему не все? – подумал Глеб. – Один возвращальщик уже у нее. А я – вот он; прошу если уж и не любить, то жаловать».
К дороге он так и не вышел. Совсем чуть-чуть не дошел, но – не судьба, видимо. Сверху раздался вдруг шум, словно сильный порыв ветра пронесся по макушкам елей. Собственно, так мутант и подумал, потому и не стал задирать голову. Видать, последние события взбудоражили психику, расслабили внимание, притупили чувство опасности, вот и… Сильный толчок в спину, треск рвущейся ткани, а уже в следующее мгновение Глеб осознал, что летит.
Ели стремительно ушли вниз и сделались маленькими, словно игрушечными. Игрушечным стал и пожар – так, костерок на полянке. Наверное, полюбоваться всем этим было бы очень любопытно, но сейчас мутанту было совсем не до этого. Умение летать уж точно не входило в число его способностей, в этом он был уверен. Как и в том, что нечто подцепило его сзади, прорвав ткань куртки и рубашки – теперь спереди одежда впилась в его грудь под тяжестью тела. Дышать стало трудно, но, в принципе, терпимо. Оставалось понять, что же это за «нечто» такое, сумевшее схватить его, словно котенка за шкирку?
Стоит сразу сказать, что описанное выше не являлось истинными, «дословными» мыслями Глеба. Да, в сухом остатке его впечатления и размышления выглядели, в общем-то, так. Как говорится, конспективно. На самом же деле мутант в первую очередь испытал дикий, первобытный страх. Летать ему и в самом деле до этого не приходилось, поэтому сейчас он, забыв о стыде, чувстве собственного достоинства, мужской гордости и прочих «обязательных мужских качествах», готов был завизжать, как девчонка. Не сделал же он этого исключительно потому, что ужас сковал горло и свел челюсти. Ну и, как уже говорилось, впившиеся в грудь рубашка и куртка затруднили дыхание. И, заметьте, это еще до того, как Глеб узнал причину своего «вознесения»!
А вот когда он поднял голову… В общем, все то, что говорилось выше о диком страхе и ужасе, охватившем мутанта, о скованном горле и прочей ерунде, – все это можно перечеркнуть и забыть. Потому что самое настоящее, самое что ни на есть живое воплощение ужаса было сейчас рядом с Глебом. Даже не просто рядом – оно держало его в своих когтях. И это не фигура речи, не образное выражение, это сущая правда, буквальная констатация факта. Мутанта несла в когтях такая же «птичка», что напала на плот беглецов возле села Ильинское.
Можно быть смелым, переплывая бурную реку, если умеешь плавать. Можно быть смелым, отбиваясь от напавших подонков, если умеешь драться. Можно быть смелым, даже идя в штыковую атаку на хорошо вооруженного врага, если уверен, что погибнешь за правое дело. Куда труднее быть смелым, вися между небом и землей в когтях у кошмарного чудища, когда вариантов развития дальнейших событий всего только два: разбиться, упав с большой высоты, или быть съеденным заживо – во время или после полета, не суть. Плюс никакой моральной поддержки; правое дело – у несущего тебя монстра: набить себе брюхо. Тобою. И веди ты себя хоть как настоящий мужчина (кстати, интересно, как это будет выглядеть в данном случае – может, с выпученными глазами выть «Интернационал»?…), хоть как истеричная баба, аппетит ты этим зверюге не испортишь.
Покрытая светлой чешуей «лебединая» шея «птички» выгнулась вниз, и на Глеба уставился блеснувший желтым фосфором глаз. Огромный, пустой, равнодушный. Чуть сузился вертикальный зрачок – навелся фокус. Мутант зажмурился: все… Но прошла секунда, другая – а может, уже минута, две или десять; время изменило свой бег – и ничего не происходило.
Глеб осторожно раскрыл глаза. Он по-прежнему летел. «Птичка» больше им не интересовалась. К мутанту вернулась какая-никакая способность мыслить: «Наверное, тварь сытая. Несет меня к себе в гнездо, чтобы съесть позже. Или чтобы птенцов накормить…»
Он нашел в себе силы посмотреть вниз. Там проплывала ниточка дороги с разбросанными там и сям крохотными коробочками избушек. В стороне справа поблескивала лента реки. Чуть впереди, на левом ее берегу, виднелась россыпь какого-то мусора. Большая такая россыпь, расчерченная вдоль и поперек тонкими линиями. «Да это же Устюг! – дошло до Глеба. – Дернуло же меня к тебе возвращаться! Ну ничего, больше уже не вернусь. Грызите там себе глотки и дальше, мою еще скорее перегрызут».