За собой Есенин притащил целую ораву друзей с балалайками и гармонью. Я нисколько не удивилась – Сергей всегда был душой компании. Всей толпой мы поднялись к нам в номер. Управляющий проводил нас недоуменным взглядом, потом опомнился и подбежал ко мне, спросив, сколько нам требуется комнат. Я обвела присутствующих царственным взором:
– Комнаты на всех! Это со мной!
– Э-э-эй, куше, куше! – ликовал Сергей, размахивая руками.
– Sejchas, Seryozha, kushe, kushe! – отвечала я. В переводе с нашего языка «kushe» означало «кушать».
Сергей тут же принялся кому-то радостно названивать – наверняка, звал еще с десяток голодных русских поэтов. Но сегодня я была добрая, потому что видела своего ангела живым, невредимым и в прекрасном настроении. Я и думать забыла обо всех наших ссорах, скандалах и размолвках! Как будто и не было ничего!
Я распорядилась накрыть в большом салоне отеля стол. Этот вечер решено был сделать русским, и понеслось: икра, гречневая каша, расстегаи, блины, курники, пожарские котлеты и море водки. Перед закусками я заставила всех гостей по русскому же обычаю выпить три рюмки водки подряд. Это их развеселило и настроило на нужный лад. Сергей затянул песни, а остальные стали ему подпевать. Вышло очень красиво. Есенин вообще очень любил петь – он мог часами сидеть и тянуть какой-нибудь печальный и прекрасный народный мотив. Потом он вдруг вскочил и бросился ко мне в ноги. Преклонив колени, он осыпал меня тысячами прекрасных и нежных русских слов и просил прощения за свои выходки. Все его друзья как по команде тоже вдруг встали на колени и принялись целовать мне руки. Я была так тронута, что почти разрыдалась. Это было прекрасно!
Мы пили и пили. Всеобщее веселье нарастало.
– A chto, Sergey Alexandrovitch, mozhet russkogo? – подбоченясь спросила я.
Он хитро подмигнул мне:
– Давай, Дунька, русского!
И мы пустились в пляс. Сергей так лихо выделывал коленцами, что только и сверкали его пятки, а я павой плыла вокруг него, раскинув шаль. Раскрасневшаяся и запыхавшаяся я присел отдохнуть, но Есенин вошел в раж и вскочил на стул. Он начал декламировать свои стихи. Все восторженно притихли. Я так любила слушать, как он читает. Казалось, его голос гипнотизирует. Даже если он бывал в мрачном расположении духа, стоило ему начать читать, и он начинал светиться и сиять изнутри, проливая свой чудесный свет гения на всех, кто его слушал. Восхитительно!
Откланявшись, Сергей уселся за стол и о чем-то заговорил с одним из приятелей. Я смутно понимала о чем идет речь, но стала прислушиваться, так как голоса их почти переходили в шепот. Среди потока неясных слов я отчетливо несколько раз услышала «ана». «Что за Анна? Кто это? Любовница? Но где же он встретился с ней – здесь он все время рядом со мной?» – лихорадочно крутились в моей хмельной голове мысли. Я не могла больше сдерживаться и подошла к ним:
– Ti svinja! Ja znat Anna! Ja vsjo znat pro Anna!
Сергей сидел несколько секунд, не шелохнувшись, затем лицо его побледнело, веки покраснели, а синие глаза налились кровью, отчего зрачок расширился и они стали черными. Он резко вскочил и начал изрыгать страшные ругательства:
– Ах ты, старая блядь! Это не твое дело, сука! Достала ты меня до печенок!
Орал он почему-то и на Мэри. Я уже не разбирала слов – это был сплошной поток отборного русского мата. Затем Сергей схватил первое, что попалось ему под руку – тарелку с рыбой – и запустил ею в стену. Она попала в одного из гостей – представителя советского посольства. На этом Есенин не остановился и продолжил швырять все, что можно было швырнуть. В ход шло все – еда, посуда, стулья. Гости все забились по углам, а я, как стояла в центре комнаты – этакого побоища, – так и осталась стоять, не с вилах пошевелиться. Опомнившись, я кинулась к дверям, но они были закрыты. В отчаянии я начала дергать их с остервенением, но тщетно.
Сергей всегда запирал двери во время своих приступов ярости, а ключи прятал в карман. Правда, когда он успел закрыть дверь на этот раз? Тут вдруг рядом с моей головой что-то пролетело. Я успела вовремя увернуться – тяжелая бронзовая лампа, которой можно было при желании и убить. Я истошно завизжала. Тут, наконец, опомнились приятели Сергея и попытались его скрутить, но это им не удалось – он брыкался и вырывался. В дверь колотили, что есть мочи, управляющий и портье, сыпя угрозами, однако никто даже не обратил на это внимания. Есенин оглядывался в поисках вещей, которыми еще можно было запустить в меня, при этом, он орал, не скупясь на оскорбления. Внезапно распахнулись двери ванной и в комнату всыпались сотрудники отеля. Управляющий с выпученными глазами осматривал поле брани. Я тут же подлетела к нему:
– О, пожалуйста, не волнуйтесь. Все в порядке. Просто несчастный случай! У нас все в порядке! Мы сейчас разойдемся спать!
Я пыталась выпроводить его из номера, но все, что ему нужно было увидеть, он уже увидел. Я с укоризной посмотрела на Сергея, которого вид людей в униформе мгновенно привел в чувство. Он что-то прошипел в мою сторону, но уже не так злобно. Я подошла к нему и обняла, прошептав на ухо:
– Prosti, Sergej Alexandrovitch! Prosti, moj angel! Moja ljubov! Dura! Dura!
Я чувствовала себя виноватой. Продолжая ласково нашептывать Сергею нежные слова, я тянула его в спальню. Несколько секунд он сопротивлялся, а потом дал, наконец, себя увести. Я закрыла комнату на ключ и подошла к нему. Сергей стоял и, не мигая, смотрел на меня. Тут меня охватила дикая страсть, и я набросилась на него. Я кусала его губы и впивалась ногтями в крепкое мускулистое тело. Мы яростно занялись любовью. Сергей неистовствовал. Казалось, этот скандал только раззадорил и распалил нас. В который раз постель нас примирила.
Наутро я с удивлением обнаружила, что все гости остались ночевать с нами – они лежали, кто где, среди разломанной мебели и разбитых тарелок. Зрелище было поистине странное. Чуть позже мне принесли записку от администрации отеля, в которой довольно вежливо просили нас покинуть их гостиницу. К записке прилагался счет за нанесенный ущерб. Я зажмурилась и, чуть приоткрыв глаза, посмотрела на цифру. У-у-ух!
Стали потихоньку собираться. Перед отъездом допили остатки шампанского. Вся компания погрузилась с нами в машину, и мы переехали в другой отель. Настроение, несмотря на вчерашний скандал, было приподнятое. Решено было повторить застолье. После положенных трех чарок водки Сергей запел, его песню подхватили остальные гости. Они так красиво пели, что у меня слезы на глаза наворачивались. Мне захотелось танцевать, и я предложила снова сплясать вместе русского. Я закружилась, схватила свою шаль, но тут вдруг почувствовала резкий толчок в спину и чуть не отлетела к стене.
– Эй ты! Ты не умеешь плясать русского! Для этого надо быть русской! А ты умеешь только трясти своими телесами, похотливая стерва!
Я слегка оторопела, но потом быстро нашлась:
– A ti svinja!
– Замолчи, сука!
– Zamolchi sobaka! Korova! – не унималась я, войдя в раж.
Он вдруг захохотал и, подлетев ко мне, начал осыпать поцелуями. Потом внезапно выпрямился и, словно опомнившись, снова бросил мне:
– Сука ты!
Потом подлетел к столу и в мгновение ока сдернул скатерть так, что все блюда с едой, бутылки, посуда и приборы посыпались на пол. Все стояли остолбеневшие. Мне было странно видеть, что даже его друзья, привыкшие, казалось, ко всему, были повергнуты в шок. Не знаю, что на меня нашло в этот вечер, но я решила показать Сергею, как выглядит со стороны его поведение. Бешеная ярость медленно забурлила где-то глубоко внутри меня и медленно начала прорываться наружу. Пока все бросились поднимать тарелки и ставить их на стол, я неспешно опустилась на колени, и, не сводя глаз с Сергея, ухватила большое фарфоровое блюдо. Он стоял и удовлетворенно обводил взглядом результаты своей работы, как вдруг рядом с его ухом пролетел какой-то увесистый предмет. Он удивленно обернулся – я запустила в него фарфоровым блюдом, разбившимся с оглушительным звоном. Происходящее потом я помню смутно. Со мною сделалась истерика и я, уже помимо своей воли, кидала и швыряла в воздух все, что могла схватить на полу – графины, салатники, ножи, бокалы. Мэри пыталась унять меня, но я отмахивалась и брыкалась. Внезапно Сергей закричал:
– Доктора, доктора! Изадора больна!
Краем глаза я увидела, как в комнату вошли управляющий и портье. Сергей не унимался и требовал для меня врача. Вскоре пришел доктор и сделал мне укол.
Я помню, как лежала уже в спальне, а Сергей ходил вокруг меня и что-то кричал, спорил о чем-то с Мэри. Они то запирали, то отпирали двери, поминутно сопровождая свои действия оглушительными воплями. Я умоляла оставить меня в покое. У меня кружилась голова. Но Сергей не мог успокоиться:
– Не спи, старая дрянь! Вставай!
– Sergej, pozhalista! Ja hotet spat’! Pozhalista! Isadora bolet’!
Наконец, он угомонился и ушел в комнату, где оставались его друзья. Я уснула. Под утро меня разбудил Сергей. Я открыла глаза и увидела прямо перед собой его глаза – они не были синими, они были мутно-серыми и злыми. Он с ненавистью глядел на меня и молчал.
– Не спи, старая дрянь! Вставай!
– Sergej, pozhalista! Ja hotet spat’! Pozhalista! Isadora bolet’!
Наконец, он угомонился и ушел в комнату, где оставались его друзья. Я уснула. Под утро меня разбудил Сергей. Я открыла глаза и увидела прямо перед собой его глаза – они не были синими, они были мутно-серыми и злыми. Он с ненавистью глядел на меня и молчал.
– Sergej, chto ti? Chto ti? – спросила я.
– Ничего, сука! Хватит спать! Вставай! Я хочу шампанского! – он все еще был пьян.
– Sergej, perestan pozhalista! Ja ljubluj tebja!
– Да к черту твою любовь! Зачем она мне?! – злобно закричал он.
– Sergey, ljublju tebja – повторяла я снова и снова. – Angel, moi angel! Ljublju tebja! Ti moja zhizn’! Ti pohozh Patrick! Ti pohozh moj syn! Ljubju tebja!
На мгновение он застыл, а потом прошипел:
– Что Патрик? Кто Патрик? Патрик – ублюдок! Бастард!
У меня что-то оборвалось внутри. Я похолодела. Слезы градом полились из моих глаз, застилая пеленой мой взор. Я молча поднялась с кровати, встала и, помедлив, бросилась вон. Никто не смел оскорблять память моих бедных детей, моих несчастных ангелов! Это уже было слишком! Я не в силах была понять, как он мог такое сказать. Он ведь так любил детей, и своих у него было трое! Он всегда с такой теплотой говорил о них. Как же? Как же он мог? Он же знал, что эта рана – смерть моих малюток – до сих пор не зажила в моем сердце, да и вряд ли когда-нибудь заживет. Нет, всему есть свой предел!
Я вышла из отеля и отправилась в Потсдам. Первым делом мне требовалось выпить – состояние мое оставляло желать лучшего, я была на грани нервного истощения. Все это время я жила в постоянном беспокойстве. Наш союз стал понемногу тяготить меня. Конечно, я видела, что вместе нам сложно ужиться, но и друг без друга мы не могли существовать. Нас тянуло как магнитом. Эту мучительную для обоих любовь никто из нас не решался прервать.
Я отправила Мэри записку, чтобы она собрала потихоньку от Сергея вещи и приехала ко мне. Подруга примчалась незамедлительно. Вместе мы пошли искать отель. Я всю дорогу расспрашивала у нее о Сергее. Мэри сказала, что он разбудил ее рано утром, весь в слезах, и сообщил, что я ушла. Ее слова вновь наполнили мое сердце любовью. Я была тронута. Значит, он раскаивается. Значит, я дорога ему. Значит, он любит меня. Обиды я не забыла, но она уже не так горько саднила душу. Все-таки он был совершенным ребенком! Ему нужно было помочь. Он рос без матери и все время искал любви и заботы. Я давала ему эту любовь и заботу. Я стала ему матерью. Он нуждался во мне – вот почему он всегда возвращался. Маленький непослушный ребенок!
Дрожащими пальцами я набрала телефонный номер отеля и попросила консьержа соединить с моей комнатой.
– Дорогая, дарлинг, прости меня! Я был пьяный. Прости! Я люблю тебя! Если ты уйдешь – я умру! Где ты? – услышала я тут же в трубке, не успев сказать ни слова. Голос его звучал нервно и заискивающе. Внезапно он начал судорожно всхлипывать. Я растаяла.
– Sergej, perestan'! Vzyat’ taxi i priehat’!
– Да-да-да, хорошо, Изадора. Я сейчас приеду, – пролепетал он.
– Sergej, net dengi. Vosmi dengi, – я старалась говорить твердым тоном, давая понять, что все еще обижаюсь на него.
Мэри смотрела на меня как на умалишенную:
– Изадора, ты с ума сошла?! Ты хочешь вернуться к нему?! Изадора, он же сумасшедший, этот мужлан!
– Мэри, но я люблю его! Он просто хочет домой, поэтому и ведет себя так. Ему здесь не нравится. Вот увидишь, мы вернемся в Россию: я буду вести свою школу, Сергей будет писать стихи – мы заживем прекрасной светлой жизнью! По вечерам у нас будут собираться чудесные и интересные люди, мы будем подолгу говорить об искусстве! У нас все будет замечательно!
Подруга недоверчиво глядела на меня. Мы были знакомы с ней больше десяти лет. Я догадывалась, что она думает. Она тоже хорошо меня знала, поэтому не стала снова отговаривать от воссоединения с Сергеем. Вместо этого она задумчиво сказала:
– В Россию? Чтобы поехать в Россию, нужны деньги, Изадора. Разве они у тебя теперь есть?
Со всеми этими попойками мы сильно растратились. Я никогда особо не задумывалась о деньгах – если у меня их не было, мне помогал Зингер или я продавала что-то из своих вещей. Но для поездки в Россию нужны были большие деньги, а выручки от моих выступлений не хватало.
– Ну, я могу продать свой дом на рю де ла Помп… – начала я.
– Изадора, это стоит того? Ты уверена? – резко перебила меня подруга.
Я на секунду задумалась и твердо ответила:
– Да!
Да, для Сергея я готова была на все.
Вскоре он приехал с двумя приятелями. Раздобыл у кого-то в долг четыре тысячи франков. Теперь мы могли отправиться в Париж.
Ужинать решили в цыганском ресторане. Здесь как раз вечером выступал русский цыган, исполнявший романсы царю. В ресторане мы встретили каких-то знакомых Сергея – писателей с женами. Есенин очень им обрадовался и как-то весь встрепенулся, оживился. Мы слушали цыгана, который тоскливо и надрывно пел о чем-то – наверное, о любви. А я молча сидела и думала о нас, о нашей с Есениным любви. Он, конечно, сильно тосковал по родине – этого нельзя было не заметить. Заграница встретила его не совсем дружелюбно. Он был здесь чужим. Мне казалось, что стоит ему вернуться в Россию, и все у нас наладится. Там я смогу ему помочь. Я смогу вылечить его от этой душевной болезни, ведь тому будет способствовать и все его окружение. Там, в Москве, он почти не пил. Там, в Москве, у нас было много удивительных дней, когда мы оставались одни и полностью принадлежали друг другу. Как он был нежен и ласков! Мой ангел!
Я вдруг поймала взгляд одной из женщин, сидевших в нашей компании. Она внимательно рассматривала мои руки. Я машинально тоже оглядела их. Да, мои руки уже не такие красивые, как раньше. Когда-то они были совершенно восхитительные, словно выточенные из мрамора. Возраст – убийца красоты, но он приходит ко всем. Я немолода, а он – Есенин – молод и красив.
– Мы вместе смешная пара? – спросила я ее по-французски.
Глаза женщины расширились от испуга. Такого вопроса она не ожидала.
– О, нет… Наоборот!
«Соврала», – усмехнулась я про себя.
Когда ресторан закрылся, нас позвали в другой зал. До утра мы слушали цыганский хор и Сергея, распевавшего народные песни.
Глава 18 Maison de santé
Мы вернулись в Париж. В Париже Изадора обещала найти деньги на поездку в Россию. У меня уже было никаких сил ждать. Свинцовая тоска накрывала с головой, а сердце щемило так, что иногда было трудно дышать. И даже, встречаясь с русскими здесь, за границей, я с сожалением понимал, что это уже совсем другие люди, чуждые мне по духу. Каждую ночь мне снились мои любимые и дорогие друзья и подруги, сестры Шура и Катя, Москва.
Сменив несколько отелей, где администрация, наслышанная о наших скандалах, не желала видеть мадам Дункан и ее мужа, мы остановились в Карлтоне. На следующее утро Изадору пригласили на обед, где должны были присутствовать важные шишки. Я уже привык к этим сборищам, которые давно стали для меня одинаковыми и безликими. Я старался быстрее напиться, чтобы не видеть этих сверкающих лицемерием физиономий, раболепно что-то нашептывающих или же, наоборот, презрительно-насмешливо кривящихся в усмешке. Больше я не чувствовал себя заморским зверем в клетке – нет, на смену этому ощущению пришла тупая и беспросветная ненависть. Именно она заставляла меня крушить номера отелей, разбивать посуду, стягивать скатерти с тарелками, бросаться на Изадору…
Этот ужин не стал исключением. Я быстро набрался шампанского. Изадора, как и всегда, сияла, думая, что все вокруг только и делают, что восхищаются ею, не замечая ее обнаженных дряблых подмышек, обвисшей груди и красного обрюзгшего лица пьющей женщины. О, нет, она действительно считала, что еще способна возбуждать одним своим видом. Я заметил, что вокруг нее вертелся какой-то стройный чернявый парень, похожий на жиголо. Он склонился над ее ухом и что-то шептал, крепко сжимая руку. Я вдруг ощутил, как из недр моей души поднимается волна жгучей ревности. Изадора улыбалась, поблескивая великолепными белоснежными зубами и чуть запрокинув назад голову. Ах, ты старая потаскуха!
Вот он повел ее на середину комнаты. Сейчас, значит, будет танцевать. Как я ненавидел эти ее танцы! Она сладострастно извивалась в объятиях партнера, прижимаясь к нему всем своим полным телом. В воздухе запахло похотью. Я так крепко уцепился за край стола, что у меня побелели костяшки пальцев. Вот она вернулась к нам. Села. Широко улыбается. Я чувствую, как ее распалил этот жиголо. От нее веет жаром разврата. Она, как бы походя, замечает мои налившиеся кровью глаза, но делает вид, что ничего не происходит. В голове моей мутится.
Опять она встает и идет с ним танцевать. Я громко, чтобы ей было слышно, кричу:
– Шампанского! Шампанского сюда!
Выпиваю одним махом бутылку. Снова он мнет ее в своих страстных объятиях. Она изгибается и то и дело льнет к его ногам. Он прижимает ее крепкий зад, впиваясь в мягкую плоть.