– Подтверждена опека дяди над юным мастером Эдвардом, – сообщил он. – Права его матери оспорены.
Из-за двери доносились звуки женского и детского плача. Клерк огладил свисавшие рукава своего облачения и добавил:
– Мать его сказала, что дядя настолько уродлив, что ребенок всякий раз спасается бегством, увидев его. Сэр Вильям отчитал ее за грубый выпад.
Миллинг подозвал к себе Алабастера, тут же подошедшего к нему, и попросил:
– Напиши распоряжение, будь умничкой.
– Да, сэр. – Алабастер ехидно улыбнулся судебному клерку. – Несть благодарности во опеке, не так ли, Тощий Пенс?
Клерк поскреб свой затылок:
– Похоже, что так.
Алабастер вновь усмехнулся, явив, на мой взгляд, достаточно скверную гримасу. Затем, заметив, что я смотрю на него, он опять повернулся к своему столу. Тощий Пенс вышел, и Гервасий тоже возвратился к своему столу. Я вновь занялся документами Кертисов. В папке их оставалось немного: перечень сумм, потраченных Хоббеем на образование детей, – очередная расходная статья, подумал я – и коротенькое свидетельство, удостоверяющее смерть Эммы Кертис, приключившуюся в августе 1539 года. Наконец, там находилось еще с полдюжины ордеров, выданных за последние несколько лет мастеру Николасу на предмет разрешения вырубки принадлежащих Хью ограниченных участков леса «поелику деревья созрели, а потребность в лесе велика есть». Доход Хью, подобно его наследству, должен был сохраниться в Суде по опеке, а количество вырубленных деревьев должно было согласовываться «мастером Хоббеем и феодарием Хэмпшира». В каждом из перечисленных случаев суду представлялись суммы в размере от 25 до 50 фунтов, в сопровождении удостоверения, подписанного феодарием, неким сэром Квинтином Приддисом. Ну вот, подумал я, и запашок возможной коррупции! Не существовало никаких доказательств того, что Хоббей и Приддис не разделили между собой куда более крупные суммы. Как, впрочем, и доказательств противного… Я неторопливо закрыл папку и распрямился, вздрогнув от внезапной боли в спине.
Миллинг подошел ко мне:
– Вы закончили, сэр?
Я кивнул:
– Интересно, мастер Хоббей явится на первое слушание?
– Достаточно и того, чтобы на слушании присутствовал его барристер. Хотя сам я непременно явился бы на суд в случае подобных обвинений.
– Согласен с вами, – ответил я служащему с дружелюбной улыбкой. Он был нужен мне еще для одного дела. – Есть еще один вопрос, информацию о котором я хотел бы получить. Не связанный с этим делом. Мне нужно заключение lunatico inquirendo, определения невменяемости молодой женщины. Это происходило девятнадцать лет назад. Хотелось бы знать, не можете ли вы найти его.
Помощник клерка посмотрел на меня с сомнением:
– Вы представляете ее опекуна?
– Нет. Я хочу установить его личность. – Я опять похлопал себя по кошельку.
Миллинг приободрился:
– Строго говоря, это не совсем моя область. Однако я знаю, где хранятся материалы.
Глубоко вздохнув, он повернулся к младшему клерку:
– Алабастер, нам придется спуститься в Вонючую комнату. Сходи-ка на кухню, возьми фонари и жди нас внизу.
Люди, ожидавшие приема на скамье, уже разошлись. Деловито ступая, Гервасий провел меня через череду крохотных комнатушек. В одной из них перед двумя горками золотых монет на столе сидел клерк, перекладывавший энджелы и соверены из одной груды в другую и делавший при этом отметки в пухлом гроссбухе.
Мы спустились по пролету каменных ступеней. От лестничной площадки вниз, во тьму, вела другая лестница, и мы вскоре оказались ниже уровня мостовой. Молодой клерк ожидал нас на следующей площадке с двумя роговыми фонарями со свечами пчелиного воска внутри, испускавшими сочный желтый свет. Я удивился, что он попал туда раньше нас.
– Спасибо, Алабастер, – проговорил Миллинг. – Долго мы не задержимся. – Потом он повернулся ко мне: – Вам не захочется долго оставаться в этом месте.
Младший клерк поклонился и удалился широкими, размашистыми шагами. Взяв один из фонарей, старый служащий вручил мне второй:
– С вашего позволения, сэр.
Я последовал за ним, осторожно ступая по древним ступеням, за многие века существенно истершимся посередине. В самом низу оказалась старинная норманнская, обитая железными нашлепками дверь.
– Некогда здесь хранили часть королевских сокровищ, – сообщил мне Миллинг. – Эта часть здания сохранилась еще от норманнских времен. – Поставив фонарь на пол, он повернул ключ в замке и навалился на створку. Дверь со скрипом отворилась. Она оказалась необычайно толстой и тяжелой, и чтобы открыть ее, ему потребовались обе руки. Возле двери находилась половинка каменной плиты – такой же, какими был выложен пол. Мой спутник пододвинул ее ногой в дверной проем.
– На всякий случай, сэр. Будьте внимательны, за дверью ступени.
Когда я направился следом за ним в угольную черноту, накативший запах сырой гнили заставил меня задохнуться… точнее сказать, меня едва не вырвало. Фонарь Миллинга тусклым светом освещал небольшое, вымощенное камнем помещение. Где-то сочилась по капле вода, и стены были покрыты густым пологом плесени. Стопки древних бумаг, иногда с красными печатями, болтавшимися на полосках крашеной ткани, были сложены на сырых с виду полках и на старинных деревянных сундуках, поставленных друг на друга.
– Старое хранилище, – пояснил помощник клерка. – Дела Опеки разрастаются все больше и больше, и все отведенное для хранения место уже использовано, поэтому нам пришлось перенести сюда бумаги о тех подопечных, кто либо умер, либо вырос и тем самым вышел из-под опеки. A также дела умалишенных.
Повернувшись, он строго посмотрел на меня, и свет фонаря сделал его лицо еще более морщинистым:
– Они не приносят никакого дохода, вы же понимаете…
Скверный воздух заставил меня закашляться:
– Теперь понятно, почему вы называете эту комнату Вонючей.
– Здесь никто не выдерживает долго… люди начинают кашлять и задыхаться. Я не люблю ходить сюда, потому что начинаю чихать даже в собственном доме в сырую зиму. Я говорю начальству, что через несколько лет плесень склеит все эти бумаги, но меня никто не слушает. Давайте-ка к делу! За каким годом должно значиться это определение, сэр?
– Примерно за тысяча пятьсот двадцать шестым. Имя – Эллен Феттиплейс. Она из Сассекса.
Мой собеседник внимательно посмотрел на меня:
– Этим делом также интересуется королева?
– Нет.
– Значит, так: двадцать шестой год. Король тогда еще был женат на Екатерине Испанке. Затем начались волнения, его развод, чтобы жениться на Анне Болейн… – Он усмехнулся. – Словом, последовали новые разводы и казни, так?
Клерк махнул рукой мимо сундуков в дальний угол.
– Вот где мы держим дела умалишенных, – проговорил он, остановившись возле ряда полок, заваленных явно мокрыми на вид бумагами. Приподняв фонарь, он выудил небольшую стопку. – Тысяча пятьсот двадцать шестой.
Положив документы на каменный пол, Миллинг пригнулся и начал перебирать их. Чуть погодя он повернулся к мне:
– Никаких Феттиплейс, сэр.
– Точно? А нет ли похожих имен?
– Нет, сэр. Вы уверены в том, что точно назвали год?
– Попробуйте посмотреть предшествующий и последующий годы.
Гервасий неторопливо разогнулся, открывая оставшиеся на рейтузах влажные следы, и возвратился к полкам. Как только он принес новую порцию документов, у меня запершило в носу и горле. Казалось, что мохнатый и сырой налет на стенах начинает прорастать внутрь меня. Однако клерк, наконец, закончил свою работу. Он вытащил еще две стопки бумаг и положил их на пол, торопливо пролистав опытными пальцами. Я заметил огромный блестящий гриб, вросший между плитами пола возле него. Наконец Миллинг покачал головой:
– Нет ничего похожего, сэр. Никаких Феттиплейсов. Я просмотрел и предшествующий, и последующий годы. И если бы подобное заключение существовало, то отыскал бы его.
Это было неожиданно. Как могла Эллен очутиться в Бедламе без соответствующего заключения о безумии? Миллинг поднялся, и колени его хрустнули. И тут мы оба вздрогнули, услышав громовой раскат, докатившийся до нас через полуприкрытую дверь. Даже здесь, под землей, он казался оглушающим.
– Внемлите ему, – проговорил служащий. – Какой грохот! Словно бы сам Господь обрушил на нас свой гнев.
– Не без причины, учитывая все, что творится в этом месте, – отозвался я с внезапно прихлынувшей горечью.
Подняв фонарь, Гервасий вновь посмотрел на меня:
– В этом месте, сэр, все совершается согласно воле короля, нашего господина, суверена и главы церкви. Его приказ служит достаточным основанием для очистки нашей совести.
Я подумал, что, быть может, он верит собственным словам, и, наверное, они позволяют ему делать все это.
Я подумал, что, быть может, он верит собственным словам, и, наверное, они позволяют ему делать все это.
– Жаль, что мне так и не удалось отыскать вашу сумасшедшую, – проговорил помощник клерка.
– Что ж, иногда полезным может оказаться и отсутствие сведений в архивах.
Миллинг продолжал смотреть на меня, и в глазах его блестело любопытство, а возможно, и более глубокое чувство.
– Надеюсь, вам удастся найти своих свидетелей по делу Кертисов, сэр, – произнес он негромко. – А что произошло с Майклом Кафхиллом? Насколько мне известно, ничего хорошего, хотя мастер Сьюстер ничего не сказал мне.
Я мрачно посмотрел на клерка:
– Он наложил на себя руки.
Проницательные темные глаза Гервасия опять обратились ко мне:
– Не подумал бы, что он может это сделать. Подавая прошение, он явно испытывал облегчение.
Покачав седеющей головой, старый служащий повел меня в обратную сторону по коридорам. Я вновь услышал тонкое пение золота.
Глава 6
Оказавшись снаружи, я заморгал от неожиданно яркого света. Мостовую покрывали градины, блестевшие под снова обретшим голубизну небом. Воздух посвежел, сделался прохладнее… Я осторожно направился прочь, хрустя хрупкими льдинками на ставшей скользкой мостовой. Во дворцовом дворе появились люди, укрывавшиеся от грозы в дверях.
Я решил дойти до дома Барака, который был мне как раз по дороге, и узнать, вернулся ли он. К тому времени, когда я оказался у большого Чарингского креста, град полностью растаял, и земля под ногами была уже лишь слегка влажной. Проходя мимо отличных новых домов богатеев, выстроившихся вдоль Стрэнда, я размышлял об Эллен. Как могло случиться, чтобы ее поместили в Бедлам, не выписав перед этим заключение о безумии? Кому-то заплатили и до сих пор платят за то, чтобы она оставалась там. Насколько я понимал, она вполне свободно могла оставить заведение хоть завтра, но вот парадокс – именно этого она сделать никак не могла.
Я свернул на Батчер-лейн, короткую улочку, по обеим сторонам которой выстроились двухэтажные дома. Барак и Тамасин снимали первый этаж аккуратного домика, покрашенного в приятные глазу желтый и зеленый цвета. Я постучал в дверь, и мне открыла мамаша Маррис, крепкая женщина на пятом десятке лет. Обычно Джейн Маррис пребывала в духе приветливом и уверенном. Но в тот день она казалась озабоченной.
– В порядке ли мистрис Тамасин? – спросил я с тревогой.
– Она-то в порядке! – ответила Джейн несколько резковато. – А вот про мастера так не скажешь.
Она провела меня в опрятную крохотную гостиную, за окошком которой светился яркими цветами сад. Тамасин сидела посреди груды подушек, придерживая руками живот. По лицу ее текли слезы, но выражение на нем было гневным. Посрамленный Джек Барак сидел в жестком кресле возле стены. Я посмотрел по очереди на них обоих:
– Что случилось?
Тамасин бросила яростный взгляд на супруга:
– Вернулся к нам этот офицер. И дураку Джеку хватило ума записаться в армию!
– Что? Но ведь они берут неженатых!
– Это потому, что Джек вел себя вызывающе, – объяснила молодая женщина. – И позволил себе сцепиться с ним. Джек считает, что может поступать, как ему заблагорассудится. Ему все кажется, что он по-прежнему любимый слуга Томаса Кромвеля, а не клерк-юрист.
Барак дернулся:
– Тамми…
– Я тебе не Тамми! Сэр, не поможете ли вы нам? Ему велено через три дня явиться к Чипсайдскому кресту и принять присягу.
– Так прямо и присягу? Без смотра боевой подготовки?
Мой помощник повернулся ко мне:
– Он сказал, что видит меня насквозь… что, мол, я крепок и способен выносить превратности непогоды. И он не захотел выслушивать никакие аргументы, сразу начал орать. Сказал, что я признан годным и все такое. – Он вздохнул. – Тамми права, это потому, что я повел себя нагло.
– Вербовщики должны выбирать лучших людей вне зависимости от собственной приязни или неприязни, – вздохнул я. – Как его звали?
– Гудрик.
– Хорошо, завтра схожу к олдермену Карверу. – Я строго посмотрел на Барака. – Офицер, возможно, потребует возмещения ущерба, нанесенного его чести, ты же понимаешь.
– Мы тут скопили немного денег, – проговорил Джек негромко.
– Да, скопили! – взвилась Тамасин. – Для ребенка!
Глаза ее наполнились слезами.
Барак пожал плечами:
– Тем не менее их с тем же успехом можно потратить прямо сейчас. Деньги обесцениваются с каждым днем. Ох, смерть господня, Тамми, не стоит снова заливаться соплями!
Я думал, что жена прикрикнет на него, однако она только вздохнула и негромко проговорила:
– Джек, мне бы хотелось, чтобы ты смирился со своим положением в жизни и жил спокойно. Ну почему ты всегда должен ссориться с людьми? Почему ты не можешь жить в мире?
– Прости меня, – ответил ее супруг смиренным тоном. – Мне следовало заранее подумать о последствиях. Но все будет в порядке, мастер Шардлейк сумеет спасти нас.
Закрыв глаза, женщина произнесла:
– Как же я устала, оставьте меня в покое!
– Джек, – торопливо произнес я, – давай-ка выйдем и поговорим о деле. У меня есть кое-какие интересные новости. И я знаю, где нас могут накормить пирогом…
Барак застыл в нерешительности, однако я видел, что Тамасин лучше какое-то время побыть одной.
Оказавшись за дверью, помощник покачал головой:
– Ну и буря была!
– Ну да. Градины в Вестминстере лежали на земле сплошным слоем.
Джек кивнул в сторону своего дома:
– Я не про то.
Я усмехнулся:
– Она права. Ты неисправим.
Мы отправились в находящуюся возле Ньюгейтской тюрьмы таверну, любимую студентами-юристами и ищущими работу солиситорами. В ней было уже полно народа. Компания из нескольких студентов и полудюжины учеников сидела вокруг большого стола. Классовые различия, отметил я, каким-то образом размывались среди молодых людей призывного возраста. Все они были уже основательно навеселе и распевали песню, сделавшуюся популярной после того, как мы разбили скоттов при Солуэй-мосс три года назад:
– Король Джейми, Джимми, Джоки мой Джо! Ты вызвал на бой нашего короля, напрасно, хей-хо…
Ну, а теперь скотты явным образом готовились навалиться на нас, подумал я, подкрепленные тысячной французской ратью. Впрочем, этому едва ли стоило удивляться после того, как наш король целых три года рыцарственно воевал с их королевой Марией, едва вышедшей из колыбели. Приглядевшись к компании, я заметил среди нее человека постарше и узнал покрытое шрамами лицо и повязку на глазу моего собственного домоправителя. Побагровевший Колдайрон распевал во всю глотку. Я вспомнил, что сегодня у него как раз свободный вечер.
– Сходи к решетке и принеси мне пиво и пирог, – сказал я Бараку, кивнув в сторону стойки, отделенной от таверны перегородкой.
Мой спутник возвратился с двумя кружками пива и двумя пирогами с бараниной. Тяжело опустившись на скамью, он посмотрел на меня виноватыми глазами:
– Прости меня.
– Тамасин очень взволнована.
– Она права, я это знаю. Мне не стоило раздражать эту задницу в мундире. Солдаты у нас такие обидчивые. Ты уже слышал? Отряд немецких наемников сегодня утром устроил бунт в Излингтоне. Хотели получить побольше денег перед выступлением в Шотландию.
– Английские войска не устраивают никаких волнений.
– Ты сумеешь выпутать меня из этой истории? – спросил мой помощник серьезным тоном.
– Надеюсь на это. Ты знаешь, что я сделаю все, что смогу. – Я покачал головой. – Сегодня видел, как сотня людей из городского ополчения уходила от Вестминстерской лестницы. A в Линкольнс-инн говорили, что во флоте уже двенадцать тысяч людей. Шестьдесят тысяч ополчения находятся на берегу Канала, тридцать тысяч – в Эссексе. Двадцать тысяч на шотландской границе. Милостивый боже!..
За перегородкой один из разгулявшихся юнцов вдруг выкрикнул:
– Мы разыщем в Лондоне всех французских лазутчиков до последнего! Эти грязные свиньи – не ровня простому англичанину!
– Этот петушок запел бы иначе, будь у него жена и ребенок. – Барак откусил большой кусок пирога и отхлебнул пива.
– Но если бы ты сам теперь снова был бы в их возрасте и одиноким, разве не пел бы сейчас вместе с ними?
– Нет. Я никогда не стремлюсь бежать вместе со всеми, особенно когда вся толпа несется к обрыву. – Утерев губы, Джек снова приложился к кружке.
Я посмотрел на почти опустошенную им посудину:
– Эй, полегче там!
– Ты знаешь, что теперь я много не пью. Именно это поссорило меня с Тамасин. И воздержание не всегда дается мне легко. Это тебе хорошо читать нотации по этому поводу… ты пьешь так мало, что в твоей кружке и мыша не утопишь!
Я грустно улыбнулся. Действительно, пью я мало. Никак не могу выбросить из памяти отца, который после смерти матери проводил все свои вечера в таверне. Уже лежа в постели, я слышал, как слуги ведут его наверх, нетвердо держащегося на ногах и бормочущего какую-то чушь. Я дал себе клятву, что никогда не стану таким. Покачав головой, я промолвил: