— Почему ты стоишь и молчишь?! Ты, наверное, мучаешься тем, что не понял раньше, кто я есть на самом деле? Ну, теперь-то ты видишь?! Вот что от меня осталось после того, как ты добрался до самого дорогого в моей жизни и отнял его у меня, — теперь-то ты знаешь, кто это? Надеюсь, ты понимаешь, что я должна чувствовать, когда меня разлучили с тем, кого я боготворю…
Вдруг Кира замолчала, как будто получив от Андрея пощечину. Задыхаясь, она издала сдавленный звук.
Она хлопнула себя по губам тыльной стороной ладони. Кира молча всматривалась во что-то, что впервые предстало перед ней так полно и ясно.
Мягко, очень медленно улыбнувшись, Андрей протянул ей навстречу руки, пожимая плечами в объяснение, в котором она не нуждалась.
— Андрей… — простонала Кира.
Она отпрянула от Андрея, не спуская с него испуганных глаз.
— Кира, на твоем месте я сделал бы то же самое для любимого мною человека — для тебя, — медленно произнес Андрей.
— Андрей, Андрей, — причитала Кира, прикрывая рот рукой, — что же я с тобой сделала?
Тело Киры обмякло. Огромные глаза на белом лице делали ее похожей на испуганного ребенка.
Андрей подошел к Кире, отведя ее ладони ото рта, он продолжал удерживать ее своей уверенной рукой. Андрей начал говорить, и его слова походили на шаги человека, прилагающего неимоверные усилия, чтобы ступать как можно тверже:
— Придя сюда и рассказав все, ты оказала мне большую услугу. Видишь ли, ты возвратила мне то, что я считал потерянным навсегда. Мое мнение о тебе не изменилось. Скорее наоборот. Только дело не в том, что ты со мной сделала… а в том, что тебе пришлось пережить, я… я заставил тебя страдать, но все эти минуты посвящались тебе… тебе… — Его голос от волнения прервался. — Послушай, малыш, мы прекратим этот разговор. Я хочу, чтобы ты немного помолчала и успокоилась, понимаешь? Попытайся ни о чем не думать. Ты вся дрожишь. Тебе нужен отдых. Садись сюда и посиди спокойно несколько минут.
Андрей подвел Киру к креслу. Опустив голову ему на плечо, она прошептала:
— Но, Андрей… ты…
— Забудь, забудь обо всем. Все будет хорошо. Сиди спокойно и ни о чем не думай.
Андрей осторожно поднял Киру и усадил ее в кресло у камина. Она не сопротивлялась. Ее тело обмякло; платье поднялось выше колен. Андрей заметил, как дрожат ее ноги. Он взял свою кожаную куртку и укутал ею Киру.
— Это тебя согреет. Здесь холодно. Затопил совсем недавно. Посиди спокойно.
Кира не шевелилась. Она сидела, запрокинув голову назад; глаза ее были закрыты; на неподвижно свисавшей руке играл розовый отблеск огня.
Андрей стоял у камина и смотрел на нее. Было слышно, как кто-то из райкомовцев играет «Интернационал».
Он не заметил, сколько времени прошло, прежде чем она очнулась и подняла голову.
— Тебе лучше? — поинтересовался Андрей.
Кира сделала слабое движение головой, пытаясь кивнуть.
— Теперь надевай пальто, и я провожу тебя домой, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты легла в постель. Отдыхай и ни о чем не думай.
Кира не сопротивлялась. Опустив голову, она следила за тем, как его пальцы застегивают пуговицы ее пальто. Затем она подняла взгляд на Андрея. В глазах его застыла понимающая улыбка, подобно той, которая светилась на его лице во время их первых встреч в институте.
Он помог ей спуститься по высокой лестнице с обледеневшими ступеньками. В воротах сада Андрей кликнул сани и назвал адрес ее дома, дома Лео. Андрей укрыл ноги Киры меховой полостью, и когда сани тронулись, он обнял ее одной рукой. Всю дорогу они ехали молча.
Когда сани остановились, Андрей обратился к Кире:
— Я хочу, чтобы ты несколько дней отдохнула. Никуда не ходи. Ты ничего не сможешь сделать. Не беспокойся о… нем. Предоставь это мне.
Снег у обочины тротуара был глубокий. Андрей взял Киру на руки и понес ее вверх по лестнице. Кира что-то беззвучно шепнула, по движению губ он понял, что она пытается произнести его имя: «Андрей…»
— Все будет хорошо, — успокоил он.
К саням Андрей вернулся один и назвал извозчику адрес партийного кружка, где его уже ждали товарищи с докладом об обстановке в сельской местности.
* * *— …От ваших тесных оков у нас лопаются вены! Вы взвалили на свои плечи ношу, которую никто за всю историю человечества не отваживался взять на себя. Вы говорили, что цель оправдывает средства. Но какова она — ваша цель, товарищи?
Председатель кружка стукнул молотком по столу:
— Товарищ Таганов, я призываю вас к порядку. Не выходите, пожалуйста, за рамки вашего доклада об обстановке в сельской местности.
По переполненным рядам пробежала волна оживления. В большом, слабо освещенном зале послышался шепот. Где-то в глубине кто-то даже рассмеялся.
Андрей Таганов стоял на трибуне. Все помещение освещала только одна лампочка, горевшая над столом председателя. Черная кожаная куртка Андрея слилась с темным фоном стены. Из темноты проступали три светлых пятна: две длинные тонкие руки Андрея, его лицо. Его руки зависли в черной пустоте; на лице выделялись темные тени глазниц и впадин на щеках. Андрей говорил монотонным голосом, как бы не слыша самого себя:
— Так вот, об обстановке в сельской местности, товарищи. За последние два месяца в отдаленных деревнях было убито в результате террористических актов двадцать шесть членов партии. Было сожжено восемь клубов, а также три школы и один колхозный амбар. Нужно беспощадно бороться с контрреволюционными элементами на селе, занимающимися сокрытием продовольствия. Секретарь Московской партийной организации приводит в качестве примера инцидент в деревне Петровшино, где крестьян, после того как они отказались выдать имена своих руководителей, выстроили в ряд, и каждого третьего из них расстреляли на глазах у сельчан. Крестьяне заперли в местном клубе имени Ленина трех приехавших из города коммунистов и, заколотив досками окна, подожгли здание… Собравшиеся крестьяне стояли и наблюдали за пожаром, горланя песни… чтобы не слышать криков. Они вели себя как животные… обезумевшие от страданий животные. Возможно, в тех далеких деревнях живут молодые, стройные девушки и любящие их больше жизни парни; но им, доведенным до отчаяния, ничего не остается делать, как хладнокровно взирать на происходящее. Возможно, они слишком…
— Товарищ Таганов! — взревел председатель. — Я призываю вас к порядку!
— Да, конечно, товарищ председатель… Секретарь Московской партийной организации приводит… На чем я остановился, товарищ председатель?.. Так вот, сельские жители, которые занимаются сокрытием продовольствия… Да… партии необходимо принять самые суровые меры в борьбе с контрреволюционными элементами на селе, которые ставят под угрозу успех проводимой нами большой работы среди крестьянских масс… Мы пришли, подобно армии в победном шествии, с миссией построения новой жизни. Мы ведь считали, что всякий, кто дышит, — знает, как жить? Не кажется ли вам, что цель, какая бы она ни была, не стоит того, чтобы ради нее приносить в жертву тех, кто знает, как жить. Какая цель может сравниться с теми, кто сражается за жизнь? Может быть, те, кто ведет борьбу, и есть сама цель, а не средство ее достижения?
— Товарищ Таганов, — снова повторил председатель, — я призываю к порядку!
— Товарищ председатель, я здесь для того, чтобы выступить перед моими партийными товарищами с очень важным докладом, который, по-моему, они должны выслушать. А посвящен он работе, проводимой нами в сельской местности, городах, среди миллионов жителей. Однако есть вопросы, на которые мы должны ответить. Почему же мы избегаем их?.. Товарищи! Братья! Выслушайте меня! Я обращаюсь к вам, священные воины новой жизни! Действительно ли мы уверены в правильности того, что делаем? Никто не вправе решать за других, ради чего они должны жить, — потому что в лучших из нас есть то, что стоит над всеми государствами и коллективами. Я говорю о разуме человека и его ценностях. Вглядитесь я себя бесстрашно и честно, но ни мне, ни кому другому ничего не говорите, просто-напросто задайте себе один вопрос: «Для чего я живу?» Признайтесь, что вы живете только для себя. Называйте это целью, любовью, делом, идеалом, наконец. Но все эти цели и идеалы — ваши, лично ваши, и ничьи другие. Каждого честного человека можно назвать эгоистом. Тот, кто живет не для самого себя, — вообще не живет. Вы не сможете изменить этого, потому что с самого рождения единственной и совершенной целью для человека является он сам. Ни законы, ни партия, ни ГПУ никогда не смогут подавить в человеке его собственное «я». Вам не удастся поработить человеческий разум, вы только разрушите его. Вы уже сделали попытку и посмотрите, что получилось. Взгляните на тех, кого вы породили, кому позволили восторжествовать. Отбросьте самое лучшее, что есть в человеке, — и вы увидите, что останется. Неужели нам нужны искалеченные и обезображивающие других пресмыкающиеся уроды? А не выхолащиваем ли мы жизнь, для того чтобы увековечить ее?
— Товарищ Та…
— Братья! Послушайте! Мы должны ответить на этот вопрос! — Две белые руки зависли в темной пустоте, голос Андрея стал таким же звучным, как тогда, в те далекие годы гражданской войны, когда он раздавался по всему мрачному полю боя над окопами. — Мы должны ответить на этот вопрос. В противном случае история сделает это за нас. В наказание нам придется нести эту ношу до конца дней своих! Какова же наша цель, товарищи? Что мы делаем? Хотим ли мы накормить умирающих от голода для того, чтобы спасти им жизнь? Либо мы собираемся лишить их жизни для того, чтобы накормить досыта?
— Товарищ Таганов! — закричал председатель. — Я лишаю вас слова!
— Мне… мне… — задыхался Андрей Таганов в волнении, спускаясь с трибуны. — Мне нечего больше сказать.
Высокая, сухопарая фигура одиноко проследовала вдоль прохода. Вслед Андрею оборачивались. Где-то в заднем ряду в торжественном ликовании раздался протяжный низкий свист.
Когда дверь за Андреем закрылась, кто-то прошептал:
— В следующую же чистку товарищ Таганов вылетит из партии.
XIV
Товарищ Соня, заложив за ухо карандаш, сидела за столом. На ней было полинялое бледно-лиловое кимоно, которое не сходилось спереди, поскольку живот ее уже увеличился до таких размеров, что его невозможно было скрыть. Склонясь над лампой, Соня листала календарь; время от времени она хватала карандаш и на клочке бумаги наспех делала какие-то заметки, она постоянно слюнявила свой химический карандаш, и от этого на нижней губе ее образовался фиолетовый налет.
Павел Серов лежал на тахте, задрав ноги в носках на спинку, и читал газету, щелкая при этом семечки. Шелуху он сплевывал на кипу разбросанных на полу у тахты газет; слетая с его губ, она издавала характерный звук. Павла Серова одолевала скука.
— Наш ребенок, — заметила Товарищ Соня, — будет новым гражданином нового государства. Он родится в атмосфере свободной, здоровой пролетарской идеологии, и никакие буржуазные предрассудки не будут препятствовать его естественному развитию.
— Да уж, — не отрываясь от газеты, произнес Павел Серов.
— С самого дня рождения я зачислю его в пионеры. Ты будешь испытывать гордость за свой живой вклад в будущее Страны Советов при виде того, как наш малыш в синих штанишках и с красным галстуком на шее марширует вместе с другими маленькими гражданами?
— Естественно, — буркнул Павел Серов, сплевывая на газету шелуху.
— Мы устроим настоящие Красные крестины. Никаких попов, только наши партийные товарищи. Это будет гражданская церемония с подходящими к случаю речами. Я пытаюсь выбрать имя… Ты слушаешь меня, Павел?
— Да, да, — отозвался Павел, кидая в рот очередную семечку.
— Здесь в календаре предлагается очень много новых, хороших революционных имен вместо глупых, отживших свое имен из святцев. Я вот выписала некоторые. Что ты думаешь по этому поводу? Я подумала, что если будет мальчик, неплохо бы назвать его Нинель.
— Что это еще за чертовщина?
— Павел, я не потерплю подобных возражений и такого невежества. Ты даже не задумывался над тем, какое имя мы можем дать малышу.
— Но у меня ведь еще есть время?
— Тебе просто наплевать, вот и все. Не делай из меня дуру, Павел Серов, и не надейся, что я забуду об этом.
— Ну, перестань, Соня. Я предоставляю тебе право выбора. Ты лучше меня разбираешься в этом вопросе.
— Как всегда. Ну так вот. Нинель — это имя нашего великого вождя Ленина наоборот. По-моему, неплохо. Либо мы можем назвать его Виленом по начальным буквам фамилии, имени и отчества нашего великого вождя Владимира Ильича Ленина, понял?
— Да. По мне, любое из них годится.
— Ну, а если будет девочка — а я надеюсь на это, поскольку новая женщина получит должную независимость, и будущее страны в значительно большей степени, чем вы, мужчины, можете себе представить, принадлежит свободной пролетарской женщине, — так вот, если будет девочка, у меня припасено на этот случай несколько неплохих имен, но больше всего мне нравится Октябрина, потому что оно будет являть собой живой памятник нашей Великой Октябрьской революции.
— Несколько… длинновато, тебе не кажется?
— Ну и что? Очень хорошее и популярное имя. Знаешь, две недели назад Фимка Попова озвездила свое отродье и назвала ее Октябриной. Даже в газете объявление тиснула. Ее мужа прямо-таки распирала гордость. Как он все-таки слеп и глуп!
— Соня, к чему эти намеки…
— Тоже мне, моралист нашелся! Всем хорошо известно, что эта сука Фимка… А впрочем, черт с ней! Но если она считает, что у нее одной есть право публиковать имя своего отродья в газетах, то я… Я выписала еще несколько хороших современных имен. Например, Марксина — в честь Карла Маркса, или Коммунара. Или…
Что-то загремело под столом.
— Вот зараза, — чертыхнулась Соня. — Эти идиотские тапки! — Она неловко изогнулась на стуле и, вытянув ногу, стала что-то нащупывать ею под столом. Обнаружив предмет поисков, Соня, преодолевая боль в животе, нагнулась и принялась натягивать тапок, держа его за стоптанный каблук. — Посмотри, в каких обносках я хожу! Мне нужно так много вещей, тем более сейчас, когда я ожидаю ребенка… Ты, пьяный дурак, как нельзя лучше нашел время для писания писем, а мы все тут страдай!
— Не будем начинать все сначала, Соня. Ты же знаешь, мне повезло еще, что я отделался легким испугом.
— Верно! Надеюсь, твоего Коваленского после громкого судебного процесса поставят к стенке. Я позабочусь о том, чтобы наш женотдел устроил демонстрацию протеста против спекулянтов и дворянчиков!
Товарищ Соня продолжала просматривать листки календаря.
— Вот еще одно неплохое имя для девочки: Трибуна. Или — Баррикада! — воскликнула Товарищ Соня, ткнув пальцем в одну из страниц. — Можно что-нибудь в духе современной науки: Университета, например.
— Длинновато, — заметил Серов.
— Мне больше по душе Октябрина. Как-то более символично. Я все-таки надеюсь, что у нас будет девочка Октябрина Серова — будущий вождь пролетариата. Павел, кого ты хочешь — мальчика или девочку?
— Мне все равно, — равнодушно ответил Серов. — Лишь бы не двойню.
— Знаешь, это твое замечание мне совсем не нравится. Оно свидетельствует о том, что ты…
Раздался стук в дверь, который показался Серову слишком продолжительным и властным.
— Войдите! — крикнул он, подняв голову и выпустив из рук газету.
Войдя, Андрей Таганов закрыл за собой дверь. Товарищ Соня выронила календарь. Павел Серов не спеша встал.
— Добрый вечер, — поздоровался Андрей.
— Добрый вечер, — пристально глядя на Андрея, отозвался Серов, вставая.
— Это еще что такое, Таганов? — поинтересовалась Товарищ Соня; ее низкий голос звучал сухо и угрожающе.
Андрей даже не посмотрел в ее сторону.
— Мне нужно поговорить с тобой, Серов, — пояснил он.
— Давай выкладывай, — бросил Серов. Он стоял не шелохнувшись.
— Я же сказал, что мне нужно поговорить лично с тобой.
— А я говорю, давай выкладывай, — повторил Серов.
— Пусть твоя жена уйдет.
— У нас с мужем, — вставила Соня, — нет друг от друга никаких секретов.
— Выйди из комнаты, — не повышая голоса, настаивал Андрей, — и подожди в коридоре.
— Павел, если он…
— Гебе лучше уйти, Соня, — медленно выговорил Серов, не глядя в ее сторону. Он все так же пристально смотрел на Андрея.
Товарищ Соня сухо кашлянула.
— Товарищ Таганов действует все так же решительно, да? Посмотрим, что покажет время. К тому же, ждать осталось недолго.
Товарищ Соня подобрала свое бледно-лиловое кимоно, плотно стянув его на животе. Вставив в зубы папиросу, она удалилась, шлепая тапками.
— Мне казалось, — начал Павел Серов, — что из того, что произошло за последние дни, ты вынес какие-то уроки.
— Ты не ошибся, — согласился Андрей.
— Что тебе в таком случае еще нужно?
— Лучше, пока я говорю, обувайся. Тебе придется выйти. В твоем распоряжении не так много времени.
— Да неужели? Рад, что ты посвятил меня в эту маленькую тайну. А то ведь я чуть было не решил, что это не входит в мои планы. И куда же я должен идти, товарищ Муссолини-Таганов?
— Освобождать Аьва Коваленского!
Павел Серов тяжело грохнулся на диван и, зацепив ногой газету, разбросал по полу шелуху семечек.
— Что ты надумал, Таганов? С ума ты сошел, что ли?
— Молчи и слушай. Я объясню, что тебе нужно делать.
— Ты объяснишь, что мне нужно делать? Зачем?
— Об этом поговорим позже. Сейчас ты соберешься и пойдешь к своему другу гэпэушнику.
— В такой поздний час?
— При необходимости ты вытащишь его из постели. Что и как ты ему будешь говорить, меня не касается. Я хочу быть уверенным только в том, что Лев Коваленский будет освобожден в течение сорока восьми часов.