– Ох, не убегай ты от разговора. Неужели ты не видишь: Россию ваши правители и «новые русские» на клочки сейчас рвут. Ты оглянись: все только личным обогащением заняты, а пенсионеры, дети, культура, народ – на вас всем наплевать! А на ваш музей – тем более.
– Бог нас накажет, – прошептала она, витая где-то высоко в облаках или горних высях.
– Бог накажет тех, – убежденно сказал он, – кто вам пять долларов в месяц платит. Вот их – точно накажет. А ты просто спасаешь свою маму и своего ребенка.
В тот вечер он подарил ей «Кодак» и договорился, что она для начала сфотографирует самые, на ее взгляд, интересные экспонаты. Они оделись, Мирослав спустился вниз, поймал машину и отправил женщину домой. И только после того позвонил в Москву, Глэдис. И когда та сняла трубку, гордо молвил:
– Ну, поздравь. Она – наша. Я думаю, она будет работать для нас даже бесплатно.
Женщина хрипло расхохоталась и послала по телефонному проводу свою отравленную стрелу:
– В отличие от моих клиентов. Они капиталистические акулы. И поэтому мне приходится с ними не только спать, как тебе, но и платить.
* * *Наши дни. Москва. Валерий Петрович Ходасевич
Из дальнейших донесений агента в питерском ГУВД стало ясно, что речь идет о целой сети охотников за антиквариатом, картинами и предметами старины. Пользуясь бедственным материальным положением музейных работников, руководители банды Красс и Хэйл наладили постоянно действующий канал хищений из десятка московских, санкт-петербургских и провинциальных музеев: Третьяковки, Пушкинского, усадьбы Кусково, Эрмитажа, Русского, музеев Царского Села, Ломоносова и Гатчины… Из запасников расхищались уникальные раритеты. Служители музеев, пользуясь своим служебным положением, выносили бесценные реликвии. Получали несуны от заказчиков (если получали) гроши – особенно в сопоставлении с истинной ценностью раритетов: двести, пятьсот, максимум тысячу долларов. На связи со всеми служителями был один человек: упомянутый гражданин Германии Мирослав Красс. Он находил и вербовал сотрудников музеев. Порой на него в одной и той же галерее работали двое, не связанных друг с другом и не подозревающих друг о друге лиц. Получив от них предметы искусства, он затем передавал их своей сожительнице, канадской гражданке Глэдис Хэйл. А последняя налаживала каналы переправки награбленного за границу, а также его сбыта там. В основном на нее работали дипломаты, действующие в столице России. Они злоупотребляли дипломатической неприкосновенностью и вывозили (как, к примеру, канадский дипломат С*********, австралийский Г********* и нигерийский Ц*********) похищенное за рубеж. Здесь расценки за услуги были уже иными. Дипломатам выплачивалась порой четверть, а то и треть от стоимости вещи.
В итоге разработка банды российскими правоохранительными органами поднялась, писал агент, с городского, санкт-петербургского, уровня на всероссийский и даже международный. Готовилась масштабная операция по одновременному, с точностью до минут, задержанию и обыскам в разных городах страны. Планировалось схватить и расхитителей, и перевозчиков, и организаторов. Некоторых – с поличным, в момент совершения преступления. Грабители ни о чем не подозревали, однако питерские оперативники (писал агент) в откровенных разговорах между собой высказывали опасение: чем больше людей узнает об операции, тем больше шансов, что кто-то выдаст информацию о ней.
* * *Давно. Москва. Глэдис Хэйл
Глэдис с огромным трудом выучила несколько элементарных фраз по-русски. Поэтому основные переговоры с майором милиции, работающим на Петровке, вел Мирослав (специально приезжавший ради этого из Питера). Он его завербовал. Глэдис, жившей в Москве, оставалось передавать майору деньги – по тысяче долларов каждый месяц. По тем временам – сумма огромная. Мирослав не раз и не два бунтовал против подобного прикорма: «Да этот майор нас просто кинет! Он ведь не дает никаких гарантий!» Однако Глэдис была как кремень. Говорила: нам нужна «крыша» в спецслужбах, и все тут. Почему-то была уверена: майор их не подставит. Она даже личным участием скрепляла сотрудничество с русским ментом: время от времени спала с ним. Получала, кстати говоря, определенное удовольствие.
И вот однажды днем майор позвонил ей из автомата, установленного на перекрестке Петровки с бульваром. Набрал домашний номер. Телефон не отвечал. Справляясь с записной книжкой, позвонил на аппарат, установленный у Глэдис в машине. Все равно трубку не брали.
Мгновенно оперативника прошиб холодный пот: а вдруг операцию перенесли на более ранний срок, а он и не знает? Что, если Глэдис и ее подельника уже задержали? И они вовсю дают показания, в том числе и про него?
Не надо нервничать, сказал он себе. Время сейчас обеденное. Госпожа Хэйл где-то перекусывает. Операция запланирована на вечер, и время у него еще есть.
Благодаря тому, что он спал с ней, майор знал привычки Глэдис. Обедала обычно мадам на Чистых прудах в ресторане «Ностальжи». На машине проскочить – пять минут. Майор плюхнулся (спасибо Глэдис) в свою новенькую «девятку» вишневого цвета.
И впрямь через пять минут оказался у ресторана. Прошел мимо швейцара, бросил устремившемуся к нему мэтру: «Где у тебя тут гальюн?» Метрдотель сразу понял: пришел посетитель непростой, властный, такого легче пустить и ублажить, чем спорить, на неприятности нарываться. Он поклонился, понимающе улыбнулся, молвил: «Следуйте за мной».
По пути майор огляделся. Ресторан был почти пуст. Мало кто из москвичей мог тогда ходить по злачным местам. Занято два стола. Глэдис сидела с каким-то форином у окна. Посмотрела на вошедшего, поймала его взгляд. Кажется, догадалась, зачем он здесь. Она была умненькой девочкой.
Когда майор выходил из кабинки, его мимолетная любовница и давняя благодетельница стояла рядом с дверью. Разглядывала себя в зеркало, делала вид, что поправляет макияж. Когда он проходил мимо, бросил: «Бегите! Прямо сейчас!»
И, на всякий случай, повторил по-английски (еще со школы в памяти словечко осталось):
– Run!
* * *Наши дни. Москва, Хранилище. Валерий Петрович Ходасевич
Как справедливо опасались питерские оперативники, кто-то слил организаторам информацию о готовящихся мероприятиях. В результате тщательно проработанная (но, увы, многолюдная) операция завершилась практически ничем. Удалось задержать лишь несколько человек – хранителей музеев, которые немедленно стали давать признательные показания. Однако ни одного из курьеров, перевозивших награбленное, взять с поличным не удалось. А самое главное, в тот же день незадолго до «часа Х» выехали из страны организаторы многочисленных краж: Мирослав ближайшим самолетом в Хельсинки, Глэдис – в Лондон.
Больше ни одного упоминания о господине Крассе и госпоже Хэйл в файлах Хранилища не нашлось.
* * *Наши дни. Гваделупа
Жизнь пахла морем, била по лицу ветром, врезалась в руки колючками – тропинка петляла сквозь густые заросли кустов. Танин организм, только что переживший пограничную ситуацию, работал даже четче, чем прежде. Несмотря на кромешный мрак, сбивавший с ног ветер, ухабистую дорожку и незнакомую местность, девушка ни разу не упала, не сбилась с дороги. Еще маму умудрялась поддерживать – та совсем расклеилась, спотыкалась, цеплялась за колючие кусты, тоненько охала.
Когда Таня окончательно уверилась, что их не преследуют, первые несколько минут ощущала лишь безграничное, плескавшее через край, совершенно пьяное счастье. Ей снова повезло! Она не только жива, но по-прежнему молода, красива, здорова. Свободна!
Впрочем, девушка постаралась окончательно взять себя в руки, некогда почивать на лаврах. Нужно быстрее убираться отсюда, покуда Майк с Дэном не пожалели о своем странном порыве благотворительности. Или пока господин Трэвис не выслал за ними погоню.
Но прежде чем мчаться дальше, стоило составить хотя бы приблизительный план действий.
– Сядь, мам, отдохни. – Таня почти толкнула утратившую всякое присутствие духа Юлию Николаевну на небольшую каменистую площадку. А сама – напряженная и вездесущая, как амазонка, – оглядела местность. Абсолютная глушь, чернота, уже взошла луна и скупо освещает сквозь тучи реденький лесок. Совсем рядом, метрах в двадцати внизу, плещется море. Берег, похоже, скалист, дик. Ни движения на нем, ни огонька. Прежде Таня думала, что тропинка приведет их на пляж. А сейчас увидела: дорожка уже не забирает круто вниз, а ведет в сторону от морской глади. Куда? К жилью, к дороге? А может (ее передернуло) – к особняку мистера Трэвиса?
Садовникова-младшая прислушалась. Оперный рокот моря, посвист ветра, шелест кустов… Но к природным звукам теперь примешивались иные. Бум-бум-бум… Ритмичный, зловещий перестук. Какая-то птица ночная? Нет. Грохот, похоже, рукотворный. Вот к нему добавились свист, скрежет. Поезд? Нет. Кажется, музыка. Африканская. Здесь, в лесах, происходит некий зловещий ритуал? Каннибалы справляют кровавое пиршество?
«Фу, да прекрати ты себя накручивать. Сейчас февраль – сезон карнавалов. В ближайшей деревне какую-нибудь негритянскую масленицу, Марди Гра, отмечают».
Сразу стало легче. Но тут мама взвизгнула:
– Змея!
Таня, не размышляя, бросилась на подмогу, хотя пресмыкающихся боялась смертельно. Юлия Николаевна обхватила колени руками, сжалась в комочек, лицо – сплошная маска ужаса. Показывает дрожащей рукой на камушки у своих ног.
К счастью, луна выглянула из-за тучи, залила лес молочным, почти дневным светом.
– Где?! – Татьяна уже успела схватить булыжник. Напоенная адреналином, готова была вступить в схватку с любой ядовитой тварью.
– Здесь! – истерически выкрикнула Юлия Николаевна. И пальцем тыкает в совершенно чистую площадку.
Уже укусила, что ли, и уползла?
Дочь бросилась к матери, быстро осмотрела ее ноги – никаких следов от укуса.
– Но я видела ее. Точно видела! – упорствовала маман.
«Перенервничала. Вот и чудится…»
Таня обняла ее, произнесла как можно более буднично:
– Мамуль. Я читала: на Гваделупе нет змей. Их еще в конце девятнадцатого века не стало. На остров мангустов завезли, чтоб те крыс поели, а они заодно всех ползучих уничтожили.
Думала успокоить непринужденной беседой, но мама вдруг оттолкнула ее объятия. Выдохнула – почти с ненавистью:
– Ну, конечно! Ты всегда и обо всем все знаешь. Идеал!..
– Эй, мамуль… – Таня легонько встряхнула ее за плечи.
– У тебя на любой вопрос найдется ответ! Выгодный прежде всего тебе!
Да что с ней? Никогда прежде Юлия Николаевна не позволяла себе говорить с дочерью в подобном тоне. Обидеться? Однако Таня взглянула в мамино лицо – и сердце совсем растревожилось. Что-то происходит с родительницей. Глаза горят, рот кривится в ухмылке. И вид такой, будто не дочь любимая с ней рядом, а кровный враг.
– Я доверилась тебе! – горячо выдохнула Юлия Николаевна. – Пошла за тобой! Все тебе отдала: мысли свои, душу, всю жизнь!.. А ты! – Она горько вздохнула. – Предатель!
«Черт! – ахнула про себя Татьяна. – Она, что ли, меня за Мирослава своего принимает?»
И произнесла громко:
– Ма-ма! Пожалуйста, очнись! Здесь только мы. Мы с тобой. Вдвоем.
Но в ответ – лишь взрыв истерического хохота, смешавшегося с шумом волн и ветром. А дальше мать зашептала – горячо, жарко и совсем безумно:
«Кажется, Шекспир. Какая-то комедия. Не самая известная», – машинально отметила Татьяна.
Последовал демонический, будто со сцены, смех. А сразу за ним – испуганный выкрик:
– Мирослав! Я хочу знать! Что у тебя там? Нож?!
Таня почувствовала, как струйка холодного пота течет по спине, сердце наполняется ужасом.
Ситуация просто критическая: мало того, что они с мамой на далеком карибском острове. Без денег, без документов. Вне закона. Их преследуют. Еще мамуля чудить начала. Хотелось бы, конечно, надеяться, что нервное расстройство у нее временное, просто реакция на пережитый стресс. А если нет?
Таня яростно топнула ногой, отгоняя панику. Они живы – и это главное. А все прочие проблемы – решаемы.
Пробормотала сквозь зубы:
– Давай, мамочка, кончай свой цирк!
Схватила Юлию Николаевну за руку, без особого почтения потащила за собой. К счастью, та не сопротивлялась, покорно последовала за дочерью. Однако лицо ее оставалось отрешенным, а губы продолжали шептать, восклицать, обвинять.
…Ох, надолго Татьяне запомнится тот ночной путь по извилистой тропинке, под шум ветра и нескончаемое мамино бормотание. Слова девушка разбирала плохо, но, кажется, сознание Юлии Николаевны сейчас напоминало быструю фазу сна: калейдоскоп бессвязных образов и событий. Мама то журила ее, Таню, за школьную «тройку» по химии, то ругалась с каким-то чиновником из Минздрава. А то вдруг вскрикивала, вспоминая, видно, театральный спектакль: «Божественно!» Или к Мирославу своему обращалась: с мольбой или со словами любви. И про нож опять упоминала, спрашивала укоризненно: «Мирослав, скажи, зачем тебе оружие?!»
Таня заинтересовалась. Попробовала было задать наводящий вопрос, однако мама ее оборвала:
– Я разговариваю не с тобой!
«Счастье, хоть слушается. Шагает покорно».
Вскоре к посвисту ветра и рокоту моря стала все отчетливее примешиваться барабанная дробь, вдалеке, за редким леском, замерцали огни. Жилье! Как и предполагала Татьяна, деревушка. Свет электрических фонарей, неплохая асфальтированная дорога успокаивали. Похоже, каннибалов здесь нет. Но найдется ли врач для мамы? А главное – телефон, Интернет, любое средство связи?!
Таня ускорила шаг, мама тоже пошла веселее – и в такт шагам бормотание ее ускорилось, стало еще более экспрессивным.
Женщины вступили на окраину селенья. Цивилизация здесь причудливо мешалась с нищетой. Асфальтовая мостовая, а по сторонам – убогие, крытые пальмовыми листьями домишки. Из кустов им навстречу шарахнулась тощая перепуганная курица. В некоторых оконцах горел свет, мерцали телевизоры. В иных – загадочно горели свечи. Там электричество, что ли, за неуплату отключили?
И как было угадать, в какой из домов обратиться за помощью? Редкие люди, что мелькали во дворах, исключительно афроамериканцы. Все, ввиду карнавала, нетрезвые. Говор, на котором общались местные, Таня не понимала. Разбирала лишь отдельные слова… Вспомнила: в Гваделупе самый распространенный язык – креольский, его она, естественно, не знала.
Нет уж, «рабочую окраину» лучше миновать. Добраться до центра деревни, наверно, будет надежнее.
Таня, по-прежнему волоча за собой Юлию Николаевну, заспешила мимо хижин прочь. С одного из дворов (там пировала пожилая компания) их заметили, приветственно замахали, что-то закричали – голоса звучали дружелюбно. «Пожилые матроны, деды – наверно, тут безопасно. Может, зайти?»
Девушка приблизилась было к невысокому заборчику и вскрикнула от неожиданности: ей на голову обрушилась ледяная вода, из окна мансарды донесся заразительный смех. Мальчишка – не старше десяти лет – триумфально застучал о подоконник пустым ведром, пирующая во дворе компания заулюлюкала.
– Fuck! – яростно выдохнула Татьяна.
Ритуал, видимо, относящийся к карнавалу, совсем не пришелся ей по душе.
А Юлия Николаевна будто не заметила ничего, бормочет себе под нос:
– С книжечкой, у окна, океан шумит, да… Мирослав специально мне еще одну розетку провел, рядом… – Перевела взгляд на Таню, произнесла укоризненно: – Как ты выглядишь! Хоть бы причесалась! И платье все мокрое!..
М-да, маме явно требуется помощь. Чем быстрее, тем лучше.
Тут на столбе, будто по заказу, Таня увидала табличку: «Le cabinet de médecin Dr. Martin»[19]. И стрелочка указывала – все туда же, в направлении центра.
Отбросила со лба прядь мокрых волос, на ходу попыталась отжать подол платья. Снова схватила за руку Юлию Николаевну, поволокла за собой. Деревенька невелика, центр, кажется, совсем близко.
Однако чем дальше шли, тем чаще путь преграждали ряженые. Кто в костюме туземца – набедренная повязка, лицо разрисовано, в волосах цветные перья. Иные – в резиновых масках, изображавших обезьяньи лица. На двух белых женщин они смотрели с интересом. Останавливались, кричали им что-то, пытались схватить за руки, но агрессии не проявляли. Гордые, почти французы: не хотите, мол, с нами чудить – и не надо.
Таня напряженно вглядывалась в надписи на дверях домов: где же этот доктор Мартин? Она очень надеялась, что тот, несмотря на карнавал, согласится принять маму.
Но тут дорогу им преградили четверо. Все – чернокожие, крепкие, молодые. В отличие от ряженых, одеты буднично: футболки, брюки. Еще деталь, почти родная, московская: у каждого из быков на шее – по золотой цепи. Заговорили они на знакомом английском:
– Привет, девчонки!
– Привет. – Татьяна постаралась ответить максимально вежливо. – Я ищу офис доктора Мартина. Вы не подскажете, где он?
– Доктор тебе нужен, да? – глумливо улыбнулся один из парней.
Остальные заржали.
А самый высокий – похоже, главарь – по-хозяйски хлопнул ее по плечу. Заявил:
– Милая, да я сам здесь доктор! Лучший врач на всю деревню!
Со значением добавил:
– Очень, очень опытный…
– Эй, полегче! – Таня попыталась сбросить его руку со своего тела, но только раззадорила. Афроамериканец сжал ее в потных объятиях. (А мама с безучастным лицом продолжает бормотать, и на нее негритосы внимания вовсе не обращают.)
– Бе-рем! Бе-рем! – начали скандировать остальные трое.
Таня забилась, заорала что было мочи:
– Help!!!
Но ряженые, заполонившие улицу, равнодушно текли мимо. Лишь две пожилые чернокожие дамы (несмотря на позднее время, обе под зонтиками) опасливо посмотрели на мизансцену и ускорили шаг.